Рюрикович 5

Глава 4

— Матушка-царица, я назову вас так, как вам будет угодно, — хмыкнул я в ответ. — Только будет ли от этого толк? Если мы оставим в стороне славословия и пустые рассуждения о судьбах мира, то я вас хоть богиней готов называть. Давайте ближе к делу?

Царица вздохнула. Она посмотрела на меня такими усталыми глазами, что мне на миг даже стало стыдно. Всего лишь на миг.

Дальше я взглянул на всё трезвым взглядом. Мог ли я её жалеть? После всего того, что было в детстве, после тонн унижений, ехидства и подколок, лишь бы показать меня в невыгодном свете по сравнению со своими детьми? После того, как меня отдали в ведари просто потому, что я был другаком, третьим сыном?

Можно ли это понять и простить?

Понять можно, а вот простить… Вряд ли. Даже если мою судьбу написали задолго до моего рождения, то гнобить и лишать детства до призыва в ряды ведарей не стоило. Можно было хотя бы чуточку даровать того самого, что называется безоблачное счастье.

А теперь… Я должен жалеть царицу? Хм…

— Как всегда холодный и отстраненный…

Она опустила глаза, тяжело вздохнула и в этом жесте было что-то настолько человеческое, что я на мгновение усомнился: а вдруг за этой маской холодного величия все эти годы скрывалась просто женщина? Женщина, которая боялась, ошибалась, может быть, даже раскаивалась…

Но тут же вспомнил её ледяной взгляд, когда я, семилетний, стоял перед ней и едва сдерживал слёзы, а её родные чада за спиной шептались и хихикали. Вспомнил, как она подала отцу заветную бумагу, а тот подписал указ о моём отправлении в ведари — «для пользы державы». А польза державы, как известно, всегда измерялась чужими жизнями.

— Нет, — сказал я твёрдо. — Не выйдет. Вы — царица. Вам положено быть железной. А я… я уже давно не мальчик, которого можно утешить пряником после подзатыльника. Давайте говорить о деле. Или вы звали меня только для того, чтобы я послушал, как вам тяжело?

Она сжала пальцы, и я заметил, как дрогнули её накрашенные губы. Но голос её остался ровным, будто отлитым из того же металла, что и корона.

— Ты прав, — произнесла она. — Жалость — роскошь, которую мы себе позволить не можем. Так что слушай…

И тут я понял, что дело серьёзнее, чем я думал. Потому что, если царица готова отбросить церемонии — значит, действительно в державе большие проблемы.

— Мне нужен ты и твои воины. Нужны для отражения атак, для защиты дворца и столицы!

— Сначала дворец, а потом столица? Только в таком порядке?

— Не юродствуй. Ты знаешь, о чём я говорю, — покачала она головой.

— Знаю. И также понимаю, что все ваши разлюбезные бояре и князья разбежались кто куда. Да что там говорить — из тех, кто учился вместе со мной, осталось меньше десятка в России. Остальных отправили куда подальше. А теперь вы хотите забрать моих воинов? Хотите ослабить последний отряд, который единственный одерживает победы?

— Не ослабить, — резко оборвала она, и в её глазах мелькнула та самая стальная искра, что когда-то заставляла трепетать боярские сборища. — А спасти. Или ты думаешь, твои победы в глухих степях что-то значат, если столица падёт?

Я усмехнулся. Опять этот старый приём — игра на честолюбии, на долге. Как будто я всё ещё тот мальчишка, который готов был лезть в пекло за одобрительный кивок.

— Матушка-царица, — сказал я, нарочито медленно, — мои воины воюют не за столицу. И уж тем более не за ваш дворец. Они воюют за землю, которая их кормит, за людей, которые на ней живут. И если уж на то пошло — они воюют за меня. Потому что я не бросаю их в бессмысленные бойни ради чьих-то амбиций.

Она резко встала, и её тень упала на меня, длинная и холодная, как сама память о её власти.

— Ты забываешься! — голос её зазвенел, как обнажённая шпага. — Я всё ещё могу приказать.

— Можете, — кивнул я. — Но приказы не всегда исполняются. А верите ли вы сами в то, что ваши приказы ещё что-то значат?

Тишина повисла между нами, густая, как пороховой дым после залпа тысячи гаубиц.

И тогда царица сделала то, чего я никак не ожидал.

Она… усмехнулась.

— Хороший ход, — сказала она почти с одобрением. — Значит, не зря когда-то отправили тебя в ведари. Там тебя хотя бы научили думать.

Потом шагнула ближе, и вдруг её голос стал звучать тише:

— Иван Васильевич, вы простите меня! Я последнее время сама не своя и чувствую, что к этому немалые усилия приложили бояре. Чую, что смерть моя скоро придёт и тогда… И тогда не успею назвать главных врагов Отчизны…

Она замолчала, но её тишина звучала громче крика. Я смотрел на неё — на эту женщину, которая когда-то сломала мне жизнь, а теперь стояла передо мной, почти что умоляя…

Царица беспомощно обернулась на зал, в котором мы стояли. Как будто посмотрела на незримых бояр, точащих ножи за её спиной. А эти бородатые черти только и смотрели, как бы вонзить сталь в бок царице и умесить свой жирный зад на царский трон, даже не взирая на то, что она ещё дышит. Я прямо-таки физически ощутил всю темноту и негатив зала для приёмов. Столько здесь было слащавых улыбок и ненависти, скрытой за любезностями и показной вежливостью.

Или же обернулась потому, что опасается прослушки?

— Елена Васильевна, а вы не желаете выйти на балкон? — предложил я. — Сегодня вечером воздух необычайно свеж. Он полезен для здоровья, а то сидите взаперти в четырёх стенах… А между тем прогулки на воздухе рекомендуют все врачи без исключения.

Елена Васильевна с улыбкой кивнула. Она поняла моё предложение. В самом деле — на такую большую территорию сложновато наложить чары Безмолвия, а вот на балконе можно выделить местечко для приватного разговора.

Мы вышли на широкий балкон, овеянный прохладным ночным ветром. За высокими стенами дворца раскинулся вечерний город, наполненный затихающей жизнью. За кремлевской стеной мерцали огни машин, слышался отдалённый вой сирены. Но здесь, наверху, царила тишина — та самая, что давала нам шанс говорить свободно.

Елена Васильевна оперлась на резные перила, её пальцы сжали дерево так крепко, что костяшки побелели.

— Ты прав, — прошептала она, не глядя на меня. — Здесь нас не услышат. Но это ненадолго. Скоро они поймут, что я пытаюсь что-то скрыть, и тогда…

Она обернулась, и в её глазах, обычно таких холодных, я увидел нечто новое — страх. Настоящий, животный страх.

— Иван, я не знаю, кому могу доверять. Бояре? Они только и ждут моего падения. Князья? У них свои интересы. Даже воеводы готовы меня предать… Клянусь, я видела, как один из них перешёптывался с Шуйским.

Я молчал, чувствуя, как в груди бурлит застарелая ненависть. Эта женщина когда-то отправила меня в изгнание, почти лишила титула, едва не лишила жизни. И теперь она просила помощи у меня — того, кого предала.

Но дело было не в ней. Дело было в Родине. В людях, которые родились на этой земле. И ради них я был готов забыть все обиды и простить все грехи. Я быстро навёл чары Безмолвия, чтобы нас никто не смог услышать со стороны. Радиус получился небольшой, всего два метра, но его было достаточно, чтобы поговорить без страха.

Елена Васильевна кивнула в ответ. Она явно видела раньше подобное. Да скорее всего и сама пользовалась не раз.

— Назовите имена, — тихо сказал я. — Кто эти враги?

Она глубоко вдохнула, будто собираясь с силами, и прошептала:

— Шуйские — лишь пешки. Истинный кукловод глубже… гораздо глубже! Он за воротами… пока… Но вскоре проникнет сюда… Фёдор от него уже пострадал. Мой сын… Владимир тоже отдал свою душу, а вот ты… Ты продолжаешь биться с этим кукловодом и не отступаешь ни на шаг. А он уже…

В этот момент где-то в тени колонн скрипнула половица.

Елена Васильевна резко замолчала. Её глаза метнулись в сторону двери, ведущей обратно в зал.

Я ничего не почувствовал. Никакого движения живой души. Возможно, это раздался скрип старого дерева. В случае опасности Тычимба предупредил бы меня. Он незримо порхал по округе, неся незримый караул.

— Вы говорите о Бездне? — спросил я, чтобы продолжить разговор.

Елена Васильевна резко схватила меня за руку, её ногти впились в кожу, как когти хищной птицы. Я удержался от резкого отдергивания руки.

— Тише! — её шёпот походил на шипение змеи. — Не произноси это имя здесь. Даже под чарами. Она… чувствует.

Я нахмурился. Если даже название могло привлечь внимание этой силы, то дело было хуже, чем я думал.

— Тогда скажите иначе, — пробормотал я. — Кто она? Откуда пришла? И почему выбрала именно Русь?

Царица закусила губу, её взгляд метнулся по сторонам, будто она ожидала, что из теней вот-вот протянутся чьи-то когтистые руки.

— Она древняя. Старше наших лесов, старше камней под ногами. Она была здесь ещё до первых князей, до первых жрецов. Дремала в глубинах, ждала… А вот поди же ты, проснулась и пошла войной.

— Почему?

— Потому что мы ослабли, — в её голосе прозвучала горечь. — Расколы, измены, жажда власти… Она питается этим. Чем больше раздора — тем сильнее она становится. И теперь… теперь она находит себе слуг среди живых. И с каждым разом находит слуг сильнее и обладающими большей властью. И я могу с уверенностью сказать, что большая часть бояр и князей уже служит ей.

Я промолчал. Бездна всегда так поступала. Она просачивалась во власть и начинала свою разрушительную деятельность. Всегда начинала с малого, постепенно расширяя свою работу. Захватывая всё больше и больше. Ведь для человека всегда будет мало чего-либо. Всегда будет хотеться большего! А Бездна была щедра на обещания. И сперва давала вдоволь, чтобы потом всё отнять.

Всё, без остатка!

— И вот теперь я чувствую, что она протягивает свои лапы к трону. Раскачивает его, грозит сбросить меня и усесться самой, чтобы под её началом человечеству пришёл конец… У меня больше нет никого, кто смог бы ей противиться, Иван! Ты — последняя надежда! — ногти Елены Васильевны ещё сильнее впились в ладонь.

Её пальцы дрожали, но вцеплялись в меня с отчаянной силой.

— Ты знаешь, как она действует, — прошептала царица, её голос звучал всё слабее и тише. — Сначала окутывает сладкими намёками, шепчет на ухо то, что ты больше всего хочешь услышать. А потом…

Она резко выдохнула, и в её глазах вспыхнуло что-то дикое, почти звериное.

— Потом ты понимаешь, что давно уже не ты держишь власть, а она держит тебя. И если попробуешь вырваться — сожрёт без остатка.

Я молча кивнул. Я знал.

Бездна не просто искушала — она переделывала. Как кузнец переплавляет железо, так она перековывала души. И самые сильные, самые гордые становились её верными псами — потому что лишь они могли принести ей настоящую добычу.

— Она уже здесь, — царица внезапно обернулась к тёмному залу за нашими спинами. — Среди них. Смотрит их глазами, шепчет их языками. И если я паду…

Она не договорила, но мне не нужно было объяснений.

Если Бездна получит трон — Русь станет лишь первым, самым желанным бриллиантом в её жадной лапе. Потом пойдут другие земли, другие народы. И тогда мир, каким мы его знаем, перестанет существовать. Так было с иными мирами. И… Может быть так будет с этим.

Будет, если я со своими людьми не встану на пути!

— Что мне делать? — спросил я, хотя часть меня уже знала ответ.

Елена Васильевна медленно подняла голову. В её взгляде не осталось ни страха, ни слабости — только холодная, отточенная ярость.

— Убей её, — прошептала она. — Уничтожь! Найди того, кто стал её глашатаем здесь, и сожги. До тла. До пепла. Чтобы не осталось даже воспоминания от этой тьмы!

Я понял, что сейчас мне предложен карт-бланш. И если я хочу победить Бездну, то глупо отказываться от такого предложения.

— Но мне будут нужны мои люди. А также солдаты, воины, ведари и все те, кто хочет послужить на благо Отчизны.

— Все будут. Ты только сделай это, Ваня! — проговорила Елена Васильевна. — Я тут сдержу лиходеев, а ты действуй! Я… Я даже смогу удержать брата Василия Третьего, мужа своего и твоего отца, Андрея Старицкого от восстания! Я смогу, но ты…

В этот миг в зале за спиной раздался громкий треск. Я на автомате выставил защитный кокон, заключая в него и царицу.

Как же вовремя, чёрт побери!

Следом за громовым треском возникла мощная волна пламени, выбившая двери и ударившая в нас с невероятной силой. Мы полетели вниз…