Рюрикович 5

Глава 14

Чтобы у хана не было соблазна нападать на ещё достраивающийся Свияжск, я решил отправить Сююмбике в Москву. Это и дальше от Казани, да и безопаснее для ханской жены. С хана станется подослать убийц в наш лагерь. Поэтому вечером созвонился с Москвой, поговорил с царицей и женой, а уже на следующий день открыл Омут и в сопровождении верного Годунова и Ермака откомандировал захваченную троицу в столицу.

Стоило нам только появиться на пороге дворцового зала с понуро идущими пленниками, как к ним тут же с радостными криками бросились двое осиротевших татарчат, которых в своё время пожалел Ермак:

— Хатун Сююмбике! Хатун Сююмбике! Вы тоже здесь? Но как?

— Аяз? Тимур? Дети? — вскрикнула старуха, кинувшись обнимать молодых татарчат. — Но как же так? Ведь Сахиб-Гирей сказал, что вас и ваших родителей растерзали русские!

Мы с Ермаком и Годуновым переглянулись. Вот как хан решил показать гибель семьи своего мурзы? Хитро, ничего не скажешь. И от мурзы избавился, и вдобавок ненависть к русским подогрел.

Ну да ничего, на каждую хитрую жопу найдётся…

— Что вы, тётя Ханум, русские нас спасли! — воскликнул старший мальчик, которого звали Тимуром. — Сахиб-Гирей разгневался на нашего отца за сорванное представление и всех нас бросили к шакалам и русским…

— Да, а тут нас леденцами кормят. Мяса дают много, вот только почему-то учиться заставляют, — проговорил младший. — И зачем нам это? И без грамоты можно прожить, только слуг побольше и рабов надо заиметь!

Я усмехнулся, глядя на подобную сцену:

— Мы их специально забрали. Ведь русские же кто? Звери. А звери завсегда едят людей. Они ещё тощие, мелкие, потому и откармливаем, чтобы побольше татарского мясца наросло. А потом на Масленницу зажарим, да и съедим.

— Мне чур уши от Тимура! — тут же подхватил мой чёрный юморок Ермак. — Вон они какие мясистые, как два пельменя!

Ещё и лязгнул зубами вдобавок, словно сейчас собрался отхватить желаемое. Тимур тут же приложил ладони к ушам и кинулся со смехом прочь. Следом за ним помчался Аяз, заливаясь звонким смехом.

— Так значит… — Сююмбике повернулась ко мне.

— А то и значит, что не нужны нам лишние смерти, — пожал я плечами. — Пожалели мальчишек. Спасли. Загрызли бы их вместе с родителями, да и вся недолга… А сейчас они пока у нас гостят. Как война закончится, так родственникам и отдадим, если возьмут, конечно…

— Но нам сказали… — Сююмбике вздохнула.

— Про русских много всякой напраслины говорят, — покачал головой Годунов. — Я не скажу, что мы святые — мы обычные. Такие же, как и везде. Тоже хотим спокойно жить, спокойно трудиться и спокойно растить детей. Но если нас тронут, то…

— То тут уже обижаться не советуем, — с хищной улыбкой закончил Ермак.

Сююмбике задумалась, глядя на убегающих мальчишек. В её глазах мелькало то недоверие, то растерянность, а где-то глубоко — проблеск надежды.

— Значит, Сахиб-Гирей солгал… — прошептала она.

— Как будто в первый раз, — ответил я. — Хатун Сююмбике, ведь вы же прежде были женой Джана-Али, но его сместил Сахиб-Гирей и взял вас пятой женой. Скажите, Сахиб в самом деле всё делал по честь по чести? Без интриг и поддержки крымского брата? Ведь вы же к Мехмету ехали, если я вас правильно понял. Только с такой небольшой армией вы вряд ли бы доехали. Вас скорее всего подбили бы на дороге. Может быть, у Сахиб-Гирея и был на то расчёт? Ведь вы же всего лишь пятая жена, но вас любит татарский народ. И смерть ваша как нельзя больше подогреет ненависть к русским.

— К Мехмету, — кивнула она и посмотрела на старуху. — И могла бы не доехать… Вот сейчас я всё понимаю. Неужели всё опять неправда?

— А ты думала, Сахибушка святым духом на трон сел? — фыркнул Ермак, поправляя одежду. — У нас в Москве таких ханов за кило печенек меняют. Правда, печеньки потом жалко.

Годунов кашлянул, давая понять, что шутки шутками, но пора бы и к делу вернуться. Я кивнул в ответ.

— Хатун, — сказал я мягко, но твёрдо. — Ты здесь не пленница. Ты — наша гостья. Если что понадобится — только попроси.

— Гостья⁈ — Сююмбике резко подняла голову. — С цепями на руках и караулом у дверей?

— Ну, знаешь ли, — я усмехнулся. — После того как ты совсем недавно угрожала всеми карами небесными нам пришлось проявить… изобретательность.

— А ещё она ножом пырнуть пыталась, — добавил Годунов. — Хороший нож, кстати. Я его себе забрал. Но если нужно ногти почистить, то я тут же верну!

Сююмбике скрипнула зубами, но тут раздался топот маленьких ног — Тимур и Аяз вернулись, таща за собой что-то большое и завёрнутое в тряпку. Следом за ними из дверей вышла Марфа Васильевна. Она остановилась поодаль, с улыбкой глядя на меня. Ну да, чувства свои мы покажем позднее. Сейчас же…

— Хатун! Мы вам гостинец принесли! — радостно крикнул Аяз, пританцовывая на месте.

— Открывайте скорее! — подхватил Тимур.

Старуха настороженно развернула свёрток — и ахнула. Внутри лежал испечённый в форме медведя каравай, украшенный изюмными глазами и сахарными когтями. Она показала этот подарок своей госпоже.

— Это… что?

— Медведь! — гордо объявил Тимур. — Мы сами с Аязом в пекарне помогали! Повар сказал, что у вас сегодня новый день рождения!

Сююмбике замерла.

— Кто вам сказал?..

— Царь Иван! — выпалил Аяз. — Он велел испечь что-нибудь вкусное, потому что… — тут мальчик замялся, — потому что… ну… он сказал, что даже у врагов должны быть праздники. А то без этого скучно.

Воцарилась тишина.

— Ну что, хатун? — наконец сказал я. — Будешь угощаться? Или опять заподозришь, что мы тебя травим?

Сююмбике медленно провела рукой по сахарной шерсти медведя, потом неожиданно рванула кусок головы и сунула в рот.

— Неплохо, — буркнула она, жуя. — Только мёду мало.

— Ага! Значит, признаёшь, что у русских хоть что-то получается хорошо! — засмеялся Ермак.

— Молчи, казак, — огрызнулась Сююмбике, но уже без злости. — И дай мне ещё кусок. Этот… с лапой.

Годунов многозначительно поднял бровь в мою сторону. Дескать, ну вот, сдвиг.

А я тем временем думал о том, что войны выигрываются не только мечом, но и караваем.

Особенно если в нём достаточно мёда.

Когда в спальне мы наконец смогли оторваться с Марфой друг от друга, то просто минут десять лежали в объятиях и слушали постепенно смиряющееся сердцебиение. Отпускать друг друга не хотелось. Напротив, так бы и лежали рядом вечность…

Но, так можно было рассуждать, пока я был вольным ведарем. Сейчас же от меня зависело слишком много. И поэтому разлеживаться особо времени не было. В любой миг хан Сахиб-Гирей может начать свою специальную дезинформационную кампанию. Следовало упредить её и уверить обычных казанцев, что с их любимицей всё в порядке и она находится в относительной безопасности.

Я сел на кровати и потянулся за одеждой.

— Опять на службу? — проворковала Марфа. — Может, ещё немного задержишься? Хотя бы минут на десять, а то мы с тобой так редко видимся, Ваня…

Она потянулась, чуть выгнув спину. От её потягивания одеяло сползло по телу, обнажив шикарную грудь.

Мне жутко захотелось задержаться. И не на десять минут, а минимум дня на два. Чтобы с избытком насладиться этим изящным, гибким телом, этими полными губами, утонуть в чарующих глазах, но…

— Не могу, Марфуша, — покачал я головой. — Меня люди ждут.

— Я тоже из людей, Ваня, — вздохнула она. — Но я же жду тебя.

— Увы, ты знала, за кого выходила, — пожал я плечами.

— Знала, — кивнула она в ответ. — Может, скажешь, зачем тебе эта ханская жена?

— Затем же, зачем и дети татарского мурзы, — усмехнулся я в ответ. — Слышала же, какую против нас дезинформацию ведут? Ну, а это будет моим оружием правды. Правда, она всегда сильнее. Не всегда она приятнее, но завсегда сильнее.

— Правда у каждого своя, — склонила голову на плечо Марфа. — А вот истина едина.

— Тогда для истины её и придержу. Я хочу в скором времени выпустить видео, где разговариваю с Сююмбике и мальчишками. Показать татарам, что мы не звери какие-то. Что мы тоже люди и ничего людское нам не чуждо. Хочу сыграть на чувствах человеческих, чтобы татары увидели лживость своего правителя, который ведёт их прямо в пасть Бездне. Чтобы они если не переметнулись к нам, то хотя бы не клали свои жизни за эту тварь…

— И думаешь, это поможет?

— Поможет, — с уверенностью ответил я. — Как только мы укрепили Свияжск, так почти сразу же к нам помчались татарские полки. Тогда мы их отбили, не с лёгкостью, но отбили. И, видя это, а также зная то, что русские если приходят, то надолго, к нам прибился князь чувашей и горных черемис Тугай с товарищами. Из-под татарского кнута многие к нам бегут. Все хотят воевать за могучего государя!

— Ну да, за государя, который с войны то детей малых тащит, то красотку какую-то припёр, — обиженно надула она губки. — Вот и отпускай тебя после этого…

Я расхохотался на это притворство, притянул её к себе и целых пять минут целовал, не переставая. После этого снова нырнул под одеяло, здраво рассудив, что ещё полчаса без меня справятся.

Вынырнуть обратно получилось только через два часа. Всё-таки у молодого тела были свои потребности. Меня ждали в приёмной бояре и князья, но я по пути решил заглянуть к Сююмбике. Ей со служанкой была отведена целая пятикомнатная квартира. Одну из маленьких комнат отдали её телохранителю, который всё время находился рядом со своей госпожой.

Я кивнул охранникам у дверей, они в ответ отдали честь и открыли проход в покои хатун. Пройдя небольшую прихожую, я постучался в двери общей гостиной. На стук отозвалась служанка, а через несколько секунд я уже был внутри.

Сююмбике сидела в кресле у окна и печально смотрела на кремлевское подворье. На стрельцов, на деловито двигающихся чиновников и застывших Сверкающих. Старуха же поклонилась мне и показала на место рядом с Сююмбике. Даже поправила подушки на кресле. Вот как изменилось отношение при осознании настоящей правды!

— Господин Иван Васильевич, приготовить чай? — спросила старуха.

— Не нужно, спасибо, — покачал я головой. — Всё одно скоро обед, так что не стоит отбивать аппетит. Мне бы с госпожой Сююмбике поговорить с глазу на глаз.

— Тогда… Тогда я вас оставлю, — поклонилась старуха ещё раз и, быстро семеня, вышла из комнаты.

Я осмотрелся, как будто был здесь впервые. На самом-то деле тут были поставлены скрытые камеры, через которые за нами наблюдали пять или шесть человек. За голой ханшей мне интереса нет наблюдать, а вот наши разговоры должны быть записаны. Потом небольшой монтаж и можно будет выпускать на татарскую публику.

По моим данным, к этому времени уже пошли по эфирам трагические кадры со «смерти любимой хатун». Смонтировано было умело, музыка наложена душещипательная, акценты расставлены чётко — чувствовалась рука профессионалов. Такие ролики за полночи не спаяешь. Готовились заранее.

Сююмбике не повернула головы, продолжая смотреть в окно. Её пальцы нервно теребили край шали. Я тоже выдерживал театральную паузу, неторопливо осматривая комнату.

— Ну что, московский царь, — наконец проговорила она, — пришёл наслаждаться своей маленькой победой?

Я опустился в кресло рядом, с наслаждением потягиваясь. Кресло оказалось на удивление удобным — видимо, старуха не просто так подушки поправляла.

— Какой победой? Если то, что сейчас хатун Сююмбике жива и здорова, а не лежит в чистом поле, победа, то да — наслаждаюсь этим. Всегда приятно беседовать с живой женщиной, а не с мёртвой. А если ты намекаешь на то, что охрана у дверей, то… Ты же сама видела, хатун, — кивнул я в сторону окна, — никто тебя здесь в кандалах не держит. Хочешь — иди гулять по саду. Хочешь — перемячики пеки. Хочешь…

— Хочу домой, — резко перебила она. — В Казань. Где меня не держат взаперти, как медведицу в зверинце.

Я вздохнул, покачал головой. Отпустить сейчас её в Казань, означало отправить на верную смерть. Вряд ли Сахиб-Гирей будет рад «неожиданному воскрешению» своей пятой жены.

— В Казань? — я усмехнулся, поправляя рукав пиджака. — Чтоб тебя там на кол посадили за «предательство»? Или голову с плеч долой, как твоего первого мужа? Нет уж, хатун, побережём тебя пока.

Сююмбике резко повернулась ко мне, глаза сверкали, как сабли в лунном свете:

— Лучше смерть с честью, чем жизнь в позолоченной клетке!

— Ох, уж эти татарские поговорки, — вздохнул я,

За окном раздался звонкий детский смех. Мы оба невольно повернулись к окну — Тимур и Аяз гонялись за дворовым псом, их румяные щёки пылали ярче углей в костре. Сююмбике вдруг дрогнула, в её взгляде мелькнуло что-то тёплое.

— Вот видишь, — тихо сказал я, — они счастливы. Живы. А что было бы, окажись они сейчас в Казани?

Хатун сжала кулаки, её ногти впились в ладони:

— Ты… ты используешь детей как щит!

— Нет, — я вздохнул и посмотрел на неё внимательно. — Я их использую как зеркало. Чтобы ты наконец увидела правду. Сахиб-Гирей бросил их на смерть, а мы спасли. Кто тут зверь, хатун?

Сююмбике вдруг странно улыбнулась:

— Ты думаешь, я не понимаю? Весь этот спектакль: спасённые дети, пироги… Ты хочешь, чтобы я рассказала своему народу, каким «добрым» государем ты оказался!

Я задумчиво покрутил пальцами:

— А что плохого в правде? Да, ты у нас в гостях. Да, не по своей воле. Но разве тебе здесь плохо? Разве дети не живы-здоровы?

— Это низко, — прошептала она. — Использовать детей…

Я откинулся на спинку кресла:

— Хатун, давай начистоту. Сахиб-Гирей уже объявил тебя мученицей. Твой «последний взгляд» уже несколько часов висит со всех экранов Казани. А теперь представь — вдруг появляется живая Сююмбике, которая рассказывает, как русские царь её… пирогами кормил.

Она резко встала, шаль соскользнула на пол:

— Так вот твой план! Опозорить меня перед своим же народом! Чтобы сказали — смотрите, пока мы горевали, она там пировала!

Я медленно поднялся, поднял шаль и бережно накинул ей на плечи:

— Нет. Чтобы сказали — смотрите, пока ваш хан лгал о её смерти, русские сохранили ей жизнь.

По щеке Сююмбике скатилась слезинка. Вот чего никогда не любил, так это женских слёз. Но понимаю, что принятие истины без перелома себя не проходит. Сююмбике и прочим говорили одно, а по факту оказалось совершенно другое. И лживость хана она прочувствовала на своей шкуре.

Да, кто-то скажет, что это всего лишь дезинформация, но… Эта дезинформация будет легко разрушена правдой.

— Знаешь, московский царь, а ведь ты в самом деле всё правильно говоришь, — вздохнула Сююмбике. — Сахиб-Гирей вряд ли будет меня спасать. Я всё взвесила и решила, что ты прав. И мой муж отправил меня на верную смерть, чтобы потом всё повесить на вас. И если бы мы даже прорвались сквозь русские кордоны, то нас бы убил сопровождающий мурза… Поэтому я даже благодарна тебе, Иван Васильевич. Спасибо за то, что спас нас от верной смерти.

Я только усмехнулся в ответ, ловя на себе взгляд одной из скрытых камер. Где-то там, в тёмной комнате, оператор наверняка уже потирал руки в предвкушении удачного дубля.

— Что же, всякое в жизни бывает.

Сююмбике резко вытерла слезу тыльной стороной ладони, словно злясь на собственную слабость. Её глаза снова стали твёрдыми, как камень половецких степей.

— Только не думай, московский царь, что я теперь в твоём кармане, — проговорила она, поднимая подбородок. — Да, Сахиб-Гирей оказался змеёй. Но это не значит, что я полюбила русские порядки.

Я хмыкнул, потирая затылок:

— Кто тебе сказал, что я этого хочу? Живи как знаешь. Пеки свои перемячи. Учи детей. Ругай мои порядки — мне не жалко. Только… — я посмотрел ей в глаза, — … не пытайся сбежать. Потому что тогда мне придётся тебя ловить. А я, знаешь ли, в последнее время ленив стал.

— Ну да, ну да, — улыбнулась в ответ Сююмбике. — Я заметила, как ты лениво за нами на мотоциклетке гнался. Прямо как степной шайтан!

— Это у меня газ заело, — улыбнулся я в ответ. — А так бы даже скорость не превысил! Ладно, хатун, мне пора. Если что будет нужно, только скажи.

— Я обязательно скажу, — кивнула она. — Обязательно…