Русь. Строительство империи 6

Глава 9

Я стоял на холме, ветер доносил до меня жар горящего города. Искоростень пылал. Не отдельные дома или улицы — вся древлянская столица превратилась в один исполинский костер, ревущий и пожирающий сам себя. Черный дым поднимался к низким, хмурым небесам, застилая предрассветную серость. Пахло гарью, от чего першило в горле. Криков из города уже почти не доносилось — огонь заглушил все.

Внизу, у подножия холма, методично работали машины Степана. Десять катапульт, уродливые деревянные чудовища, раз за разом вздрагивали, их метательные рычаги со скрипом взмывали вверх, отправляя в полет очередной глиняный горшок с огненной смесью. Я видел, как расчеты суетятся у своих механизмов: подтаскивают новые снаряды, проверяют натяжение канатов, поджигают фитили. Работа шла без передышки, отлаженно, как будто они не город живьем сжигали, а просто выполняли рутинное упражнение.

Каждый пуск сопровождался знакомым набором звуков: натужный скрип дерева, свист летящего горшка, глухой звон при падении и почти мгновенная вспышка нового очага пламени там, внизу. Я давно перестал считать попадания. Целиться уже было некуда — горело все. Огонь перекидывался с крыши на крышу, с забора на забор, пожирал деревянные мостовые, амбары, терема. Даже те участки стен, что уцелели после обрушения башни, теперь были охвачены пламенем. Древлянская твердыня превращалась в пепел на моих глазах.

Время текло вязко. Я не двигался с места, только плотнее кутался в плащ от пронизывающего ветра, несущего пепел. Рядом со мной так же неподвижно стоял Ратибор. Он тоже смотрел на город, и лицо его оставалось непроницаемым. Такшонь и Веслава отошли к своим воинам, проверяя посты.

Работа должна быть доделана до конца. Никаких полумер. Никакого штурма, никаких потерь с нашей стороны. Они отвергли мое предложение, они глумились над памятью Святослава, они изувечили Добрыню, они предали Русь, приведя сюда византийцев и спалив Киев. За все это полагалась только одна плата — полное уничтожение. Искоростень должен был стать наглядным уроком для всех. Для Мала, если он еще жив там, в этом аду. Для византийцев, где бы они ни прятались. Для Оттона и Мешко на западе. Для всех, кто посмеет встать у меня на пути.

Я не чувствовал ни злорадства, ни жалости. Только холодную, выжигающую пустоту внутри и твердое осознание правильности своих действий. Это была не месть — хотя элемент возмездия, конечно, присутствовал. Это была политика — жестокая, кровавая, но единственно возможная в этом мире, в это время. Силу здесь уважали больше, чем милосердие. А я должен был показать силу Великого князя Руси.

Скрип катапульт стал реже. Я заметил, что люди Степана двигаются уже не так проворно, чаще останавливаются, переговариваются. Запас снарядов подходил к концу. Я прикинул в уме: обстрел шел уже много часов подряд. Даже привезенных запасов горючей смеси и глиняных горшков не могло хватить на вечность.

Вскоре ко мне торопливо поднялся Степан. Лицо его было черным от копоти, глаза красными от дыма и бессонной ночи. Он остановился передо мной, тяжело дыша.

— Княже, — голос его был хриплым. — Снаряды на исходе. Горшков осталось… ну, может, три десятка на все машины. Больше нету.

Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая приказа. Продолжать до последнего?

Я окинул взглядом пылающий город. Огонь уже не бушевал так яростно, как в первые часы. Он сделал свое дело. Большие строения обрушились, остались только остовы стен да кучи тлеющих углей. Но жар все еще был нестерпимым, а дым валил так же густо. То, что могло сгореть, — сгорело. То, что осталось, — дотлеет само. Дальнейший обстрел уже не имел смысла.

— Хватит, Степа, — сказал я, тяжело вздохнув. — Прекратить огонь. Пусть люди отдохнут.

Он коротко поклонился:

— Слушаюсь, княже.

Он развернулся и почти бегом спустился с холма к своим катапультам. Вскоре его команды разнеслись внизу. Последние несколько горшков неуклюже взмыли в воздух, упали в огненное марево. И потом все стихло.

Скрип катапульт прекратился. Стало непривычно тихо. Только рев и треск огня нарушали эту тишину. Десять осадных машин замерли, их рычаги опустились. Расчеты отошли от них, устало садясь прямо на землю, передавая друг другу бурдюки с водой. Их работа была окончена.

Я продолжал стоять на холме, глядя на Искоростень. Теперь он был предоставлен сам себе, своей огненной агонии. Предстояло ждать. Ждать, пока огонь сделает свое дело до конца, пока можно будет войти в то, что осталось от древлянской столицы.

Два дня и две ночи Искоростень догорал. Огонь медленно пожирал то, что еще оставалось, затихая и вспыхивая вновь, когда добирался до нетронутых пожаром погребов или обрушивал очередную стену. Над руинами висело плотное марево горячего воздуха, искажавшее очертания далеких холмов. Дым стал менее черным, но не менее едким. Запах гари пропитал все вокруг — одежду, волосы, кожу. Даже вода в ручьях, казалось, отдавала гарью.

Наш лагерь замер в ожидании. Воины отдыхали, чистили оружие, штопали одежду, переговаривались вполголоса. Не было ни песен, ни громкого смеха. Все понимали — работа еще не закончена. Люди Степана приводили в порядок свои катапульты, смазывали механизмы, готовя их к возможному походу дальше. Искра и ее помощницы без устали возились с ранеными, особенно с Добрыней. Он все еще был плох, но жив, а это уже было чудом. Я навещал его пару раз — он лежал без движения, лишь единственный глаз иногда поворачивался в мою сторону. Понимал ли он, что происходит вокруг? Неизвестно.

Я проводил время в своем шатре, изучая карты, или просто стоял на том же холме, наблюдая за медленным угасанием древлянской столицы. Сон не шел. Образы пылающего города, изувеченного Добрыни, сожженного Киева стояли перед глазами. Но я не позволял себе поддаваться ни гневу, ни сомнениям. Решение было принято. Пути назад нет.

Воеводы — Ратибор, Такшонь, Веслава — держались рядом, готовые выполнить любой приказ. Такшонь заметно нервничал, ему не терпелось ворваться в город, пусть даже в пепелище, и убедиться, что враг уничтожен окончательно. Ратибор оставался спокоен, как скала, но я видел по его глазам — он тоже ждет. Веслава была сосредоточенна, ее лазутчики постоянно уходили на разведку по окрестным лесам, проверяя, не собираются ли где уцелевшие древлянские отряды, не готовят ли засаду. Но окрестности были пусты. Те, кто не успел укрыться в Искоростене перед нашей осадой, разбежались при первых же звуках работы катапульт.

На третий день дым над руинами стал совсем редким, седым. Жар спал настолько, что можно было подойти ближе. Огонь угас почти везде, лишь кое-где в глубине завалов еще тлели угли, выпуская тонкие струйки дыма. Внешняя стена, гордость древлян, представляла собой жалкое зрелище — обугленные бревна, груды битого камня, зияющие проломы там, где рухнули башни. Город лежал перед нами.

— Пора, — сказал я воеводам, собравшимся у моего шатра на рассвете. — Стройте войско. Входим.

Закипела работа. Сотни выстраивались в походные колонны. Щиты на левую руку, мечи и топоры наготове. Вперед я поставил несколько сотен опытных дружинников под командой Ратибора — расчистить путь, проверить, нет ли ловушек или затаившихся врагов. Сам я собирался войти с основной частью войска.

— Громобой! — позвал я.

Здоровенный дружинник мигом оказался передо мной, вытянувшись в струну.

— Слушаю, княже!

— Пойдешь впереди. Сразу за дозором Ратибора. Будешь кричать. Громко. Чтобы слышали все, кто еще мог остаться там живым. Повторишь то, что кричал им перед началом обстрела. Про гнев князя, про их непокорность, про участь Киева. Пусть знают, за что их постигла кара.

— Так точно, княже! — рявкнул Громобой, его зычный голос эхом прокатился по лагерю. — Прокричу так, что у них и у мертвых уши заложит!

Войско двинулось. Мы втягивались в то, что еще недавно было Искоростенем. Под ногами хрустел пепел. Воздух был наполненным запахом гари. Жар все еще шел от земли, от обугленных руин. Утренний туман чуть припорошил пепел, поэтому дышать можно было относительно нормально. Мы шли по бывшим улицам, узнавая их лишь по направлению. Домов не было — только черные остовы печей, груды обгоревших бревен, бесформенные кучи того, что когда-то было домашним скарбом. Мертвая тишина стояла над пепелищем, нарушаемая лишь шагами тысяч ног да громовым голосом Громобоя, который исправно выполнял приказ.

— Слушайте, люди Искоростеня! Если вы еще живы! — ревел он, и его голос, казалось, заставлял дрожать горячий воздух. — Ваш князь Мал и его волхвы навлекли на вас беду! Они предали Русь! Они сожгли Киев! Они пролили кровь невинных! Великий князь предлагал вам милость! Вы отвергли ее! Вы глумились! Теперь познайте гнев Великого князя во всей его полноте! Искоростень стерт с лица земли! Участь Киева теперь кажется вам благословением! Это кара за вашу гордыню и предательство!

Мы продвигались все глубже в мертвый город. Никакого сопротивления. Ни единого выстрела, ни одного враждебного крика. Только тишина и голос Громобоя. Казалось, что огонь уничтожил все живое.

Но когда мы приблизились к реке Уж, которая протекала через город, картина изменилась. Здесь, у самой воды, разрушения были не такими тотальными. Несколько каменных строений, видимо, склады или бани, стояли не уничтоженные полностью. Огонь не смог перекинуться через широкое русло реки или был остановлен каменными стенами. И здесь были люди.

Сначала мы увидели одного, потом другого. Они выползали из-под обломков у самой воды, выбирались из каких-то ям, поднимались прямо из реки, где, видимо, прятались от жара. Грязные, оборванные, черные от копоти, с обезумевшими от ужаса глазами. Их было немного. Может, несколько сотен. Мужчины, женщины, дети. Все, что осталось от гордого древлянского племени, населявшего эту крепость.

При виде наших воинов, блестящих доспехами и оружием, при звуках громового голоса Громобоя, они замерли на мгновение, а потом ужас на их лицах сменился полным, безоговорочным отчаянием. Они падали на колени прямо в грязь и пепел. Простирали руки, плакали, бормотали что-то нечленораздельное. Кто-то пытался кланяться, ударяясь лбом о землю. Они молили не о справедливости, не о прощении, а просто о жизни.

Громобой продолжал вещать, но его голос теперь звучал на фоне этого тихого, отчаянного воя сотен людей. Ратибор остановил передовой отряд. Воины молча смотрели на эту картину. Даже самые суровые из них не могли скрыть смешанных чувств на лицах. Одно дело — сражаться с врагом, другое — видеть его таким, полностью сломленным и раздавленным.

Я подъехал ближе, остановив коня перед толпой коленопреклоненных. Их было больше, чем показалось сначала. Может, семь сотен, может, восемь. Меньше тысячи — из города, где еще три дня назад жило во много раз больше народу. Они смотрели на меня снизу вверх, и в их глазах был только животный страх. Они ждали последнего удара.

Я смотрел на них с высоты своего боевого коня. Лица, черные от копоти, были искажены ужасом и мольбой. Глаза, пустые или полные слез, были устремлены на меня, как на единственного вершителя их судеб. Они ждали слова. Одного слова, которое решит — жить им или умереть прямо здесь, на берегу реки Уж, ставшей для них последним убежищем.

Вокруг расстилалось черное, дымящееся мертвое поле, которое когда-то было Искоростенем. Руины, пепел, смрад. И посреди этого — мои воины, в полном вооружении, строгими рядами, и эта толпа сломленных людей у их ног. Картина полного, абсолютного поражения. И моей безоговорочной победы. Жестокой, да, но необходимой.

Я поднял руку. Громобой, уловив знак, мгновенно замолчал. Его громовой голос оборвался на полуслове, и над пепелищем повисла тяжелая тишина. Все взгляды — и моих воинов, и этих несчастных — были прикованы ко мне.

— Древляне! — мой голос прозвучал негромко, но в установившейся тишине его было слышно отчетливо. Я не кричал, как Громобой. Я говорил как князь, выносящий приговор. — Города Искоростень больше нет. Вы сами навлекли на себя эту беду. Ваш князь Мал, ваши жрецы, ваша гордыня и предательство привели вас к этому. Вы сожгли Киев. Вы думали, Русь стерпит? Вы ошиблись.

Я сделал паузу. Они не шевелились, боясь дышать.

— Но Великий князь не ищет бессмысленной крови, — продолжил я. — Убивать безоружных и сломленных — не княжье дело. Вы хотели войны — вы ее получили сполна. Теперь война окончена. По крайней мере, здесь.

На некоторых лицах мелькнула слабая, почти безумная надежда.

— На этом месте, — я обвел рукой дымящиеся руины, — будет стоять не город древлян, а крепость Руси. Постоянный военный лагерь. Гарнизон Великого князя. Отсюда мои воины будут держать в страхе всю вашу землю, чтобы никому больше не пришло в голову поднять руку на Русь.

Я снова помолчал, вглядываясь в их лица.

— Более того, — я повысил голос, чтобы слышали и мои воины, стоявшие чуть поодаль. — Здесь будет не просто гарнизон. Здесь я начну создавать новую армию. Не ополчение, которое собирается от случая к случаю. А постоянное, обученное войско. Воинов, для которых война — ремесло. Дисциплинированных, верных только мне, Великому князю. Они будут учиться здесь новым приемам боя, новой тактике. Это будет ядро той силы, которая объединит Русь и сокрушит любого врага. Лучшая армия, какую видел этот мир.

Мои дружинники слушали внимательно. Идея постоянного, профессионального войска витала в воздухе, но теперь я озвучил ее. И место для начала было выбрано символично — на костях вражеской столицы.

Я снова повернулся к коленопреклоненным древлянам. Надежда на их лицах угасла, сменившись тупым ожиданием.

— Что до вас… — продолжил я. — Вы сожгли Киев. Вам его и восстанавливать. Вы все, кто остался здесь жив, — мужчины, женщины, даже подростки, способные носить камни, — отправитесь в Киев под конвоем. Будете работать. Отстраивать то, что разрушили. Это ваш единственный шанс искупить вину перед Русью и сохранить свои жизни. Кто будет работать усердно — тот, возможно, заслужит прощение со временем. Кто откажется или попытается бежать — умрет.

Я посмотрел на них в упор.

— Выбора у вас, по правде говоря, нет. Вы пойдете в Киев.

Реакции почти не было. Никто не возразил, не запротестовал. Они просто молчали, опустив головы. Некоторые женщины снова заплакали, но тихо, беззвучно. Они были сломлены. Согласие читалось в их позах, в их опущенных плечах, в их потухших глазах. Они цеплялись за жизнь, за любую возможность выжить, даже такую — в роли полурабов на восстановлении вражеской столицы.

— Ратибор! — позвал я.

Воевода тут же оказался рядом.

— Слушаю, княже.

— Выдели людей. Собрать всех этих… работников. Оцепить, пересчитать. Кормить и поить нормально. Подготовить к отправке в Киев. Конвой нужен надежный. Такшоню скажи — пусть даст своих галичан, им дорога знакома. Отправить их в ближайшие дни. С ними же пойдет весть в Киев о нашей победе и о том, что помощь в восстановлении скоро прибудет.

— Будет сделано, княже, — коротко ответил Ратибор и немедля начал отдавать распоряжения сотникам.

Я оглядел своих воевод. Такшонь уже отдавал команды своим галичанам, готовя их к роли конвоиров. Веслава внимательно следила за происходящим.

— Остальные остаются здесь, — объявил я. — Начинаем обустраивать лагерь. Расчистить площадку. Наладить снабжение. Поставить временные укрепления. Это теперь наша земля. Наш форпост. Отсюда мы будем править Древлянской землей.

Я развернул коня и медленно поехал прочь от реки, оставляя позади толпу обреченных и своих воевод, занятых выполнением приказов. Путь вел обратно через руины. Я смотрел на черные остовы домов, на заваленные улицы. Здесь была смерть.

Но здесь же должна была родиться новая жизнь. План выстраивался. Сначала — гарнизон и начало обучения новой армии. Потом — Киев. Его нужно было не просто восстановить, но и укрепить, сделать настоящей столицей. А потом придет время для остальных.

Через пару дней отправлю гонцов в Туров и Владимир. Если примут как подобьется, то начнем дипломатические игры по присоединению и вхождению в Русь, а заодно подождем пока участь Искоростеня дойдет до всех моих недругов.

Работа закипела. Ратибор поминая духов, принялся за дело. Его сотники, получив четкие указания, начали отделять толпу уцелевших древлян от реки, сгоняя их на более-менее ровную площадку, подальше от обрывистого берега. Галичане Такшоня уже выстраивались вокруг, образуя живое кольцо — не столько для устрашения, сколько для порядка и пресечения любых попыток разбежаться, хотя, глядя на этих сломленных людей, трудно было представить, что у кого-то из них хватит духу на побег.

Воины двигались слаженно, без лишней суеты и жестокости. Не было ни криков, ни тычков древками копий. Просто молчаливое, неумолимое исполнение приказа. Древляне подчинялись безропотно. Их вели — они шли. Им приказывали сесть на землю — они садились. Апатия и страх полностью парализовали их волю. Казалось, огонь выжег из них не только дома, но и саму душу.

Я наблюдал за этим процессом со стороны, сидя на коне. Рядом стояли несколько моих телохранителей из новгородской дружины. Нужно было проконтролировать начало, убедиться, что все идет по плану. Отправка такой большой партии «работников» требовала четкой организации. Малейшая ошибка или бунт могли привести к ненужному кровопролитию, а я хотел избежать дальнейших потерь, как среди своих, так и среди этих несчастных. Они были нужны мне живыми — для восстановления Киева и как живое напоминание другим о последствиях неповиновения.

Другие отряды под руководством своих десятников и сотников уже расходились по руинам, выполняя мой второй приказ — начинали обустройство лагеря. Где-то уже стучали топоры — рубили уцелевшие, но обгоревшие бревна на дрова или для постройки временных укрытий. Кто-то разбирал завалы, освобождая проходы, кто-то таскал камни для укрепления будущих позиций. Воздух наполнился звуками начинающейся стройки, смешивающимися с запахом гари и тления. На месте мертвого города зарождалась новая жизнь — жизнь военного лагеря, форпоста моей власти.

Мысли снова вернулись к идее новой армии. Здесь, на этой выжженной земле, будет заложен ее фундамент. Не просто дружина, верная лично князю, а нечто большее.

Структура. Дисциплина. Постоянное обучение.

Воины, которые не пашут землю и не торгуют в мирное время, а только готовятся к войне и живут войной. Я представлял себе шеренги пехоты, закованной в железо, способной выдержать любой удар конницы, сметающей врага железной стеной. Арбалетчики, бьющие точно и смертоносно с большого расстояния. Мастера осадного дела, способные взять любую крепость. Это потребует времени, ресурсов, обучения. Но начало будет положено здесь. На костях Искоростеня вырастет сила, которая изменит Русь.

Солнце поднялось выше, становилось жарко. Я спешился, передал поводья одному из дружинников. Нужно было пройтись, осмотреть место для будущего лагеря самому, выбрать площадку для княжеского шатра.

Я как раз обсуждал с подошедшим Ратибором выбор места для основных укреплений — он предлагал использовать остатки старого древлянского вала у реки как основу для новой стены — когда ко мне быстрым, но легким шагом подошла Веслава.

Она подождала, пока Ратибор закончит фразу, и только потом обратилась ко мне, понизив голос:

— Княже, позволь слово сказать. Срочное.

Я кивнул Ратибору, давая понять, что разговор продолжим позже, и отошел с Веславой на несколько шагов в сторону, подальше от ушей воинов, занятых расчисткой территории.

— Что случилось? — спросил я так же тихо. — Новая угроза из леса? Византийцы объявились?

Веслава отрицательно качнула головой.

— Нет, княже. Леса чисты. И византийцев след простыл. Весть другая. Изнутри.

Она приблизилась еще на полшага, ее голос стал почти шепотом, хотя вокруг на десятки метров не было никого, кроме моих самых доверенных людей.

— Мои люди… те, что смешались с толпой древлян у реки… Они слушали. Смотрели. И вот что донесли только что.

Она сделала короткую паузу, словно подбирая слова или оценивая мою реакцию наперед.

— Мы считали, что древлянский князь сгинул в огне. Так вот… похоже, это не так.

Мал. Князь древлян.

— Говори яснее, Веслава, — потребовал я.

— Он жив, княже, — подтвердила она. — И он здесь. Среди них.

Она едва заметно кивнула головой в сторону большой группы древлян, которых уже согнали в одно место и окружили галичане Такшоня.

— Он не погиб. Успел выбраться из терема до того, как все упало. И сейчас он прячется. Выдает себя за простого мужика, погорельца. Пара человек шептались, узнали его. Пытались подойти, но он их отогнал, пригрозил. Боится, что его выдадут. Мои люди слышали обрывки разговоров. Имя его прозвучало. Мал. Он здесь, княже. Прямо у нас под носом. Ищут его сейчас осторожно, чтобы не спугнуть.

Веслава закончила говорить и посмотрела на меня, ожидая реакции.

Мой взгляд невольно обратился туда, где сидели на земле сотни древлян, охраняемые моими воинами. Где-то среди этих грязных, оборванных, перепуганных людей скрывался враг.