Русь. Строительство империи 6

Глава 13

Я глядел на него сверху вниз. На Ярополка Святославича. Сын великого рубаки, отца своего, а сам — вот он, на грязных носилках, израненный, жалкий. И только что выложивший самое страшное — измену. Мозги лихорадочно скрипели, пытаясь переварить услышанное, отгоняя ярость. А она была, клокотала где-то в самой глубине, но сейчас важнее было докопаться — как? С какой стати? И кто всем этим кукловодит?

Слова повисли в тяжелом, спертом воздухе шатра, где смешались запахи крови, гноя и травяных припарок Искры. В углу лежал Илья, а на лавке хрипло дышал Добрыня. Рука так и чесалась придушить Ярополка на месте, но я пересилил себя. Мне нужны были ответы.

— Говори, — ледяной тон порой проймёт почище любого крика. — Выкладывай всё. С самого начала. Кто подкатывал? Чего сулили?

Ярополк на миг зажмурился, собираясь то ли с силами, то ли с духом. Лицо серое, землистое, губы спеклись.

— Они пришли… считай, как только ты на север ушел, на Новгород, — начал он хрипло. — Ромеи. А с ними посол… Лев Скилица. Я его еще пацаном помню, в Переяславце, к отцу приезжал. Да не один он был. С ним воины чудные. Здоровенные. В доспехах блестючих, я таких и не видывал. А глаза у них пустые были. Неживые будто.

Я слушал молча. Лев Скилица, который еще в Новгороде пытался в свои игры меня втравить.

— Скилица языком молол без умолку, — продолжал Ярополк, голос его будто крепчал, словно воспоминания придавали ему то ли сил, то ли наглости оправдаться перед самим собой. — Расписывал величие Империи. Что Руси место подле неё, а не супротив. Про тебя говорил… княже.

Он запнулся, глянул на меня испытующе.

— Сказал, что ты чужак. Что не по праву стол киевский занял. Что дни твои сочтены. Что собирается супротив тебя такая рать, против которой тебе не устоять. Убеждал, что Империя-де готова помочь законному наследнику — то бишь мне — вернуть власть, которую ты силой захватил.

Гордыня. Вечная песня. Наследник, ишь ты. Сколько крови пролилось из-за этого «законного» права. Отец его, Святослав, тоже был Вежей мечен, но головой думать умел, а не только титулом кичиться. Видать, не все по крови передается.

— И что ж он тебе посулил за то, чтобы ты отворил ворота Киева псам, которых они на нас натравили? — спросил я в лоб, без обиняков.

Ярополк отвел глаза, уставился на закопченный свод шатра.

— Он предложил титул Великого князя. Молвил, сам Император признает меня единым правителем Руси. Помогут земли собрать, врагов сокрушить… тебя, первым делом. Сулили злато, оружие, легионы свои имперские, если прижмет. А потом… — он замялся, — потом, когда Русь под моей рукой утихомирится, Император мог бы и царский венец пожаловать. Равным другим владыкам поставить. Но для этого… для этого надобно было договор тайный подписать.

Я прищурился.

— Какой еще договор?

— О вечной дружбе и союзе, — Ярополку явно было не по себе выговаривать эти слова. — О торговле. О помощи ратной. О том, что Русь признает над собой духовную власть Царьграда. И что во внешних делах будет с Империей все согласовывать.

Ясно. Подмять под себя хотели. Не союз, а ярмо на шею. Превратить Русь в задворки Византии. Спустить в трубу все, за что Святослав бился, за что я кровь проливал — и все за пустой треп о царской шапке для этого болвана.

— И ты поверил⁈ Повелся на эти байки? Продал родную землю, свой народ за пустые обещания византийской шестерки?

— Они были ох как убедительны! — почти взвизгнул Ярополк, пытаясь приподняться на локтях, но тут же свалился обратно. — Скилица воинов своих показывал! «Атанатои» их кликал — бессмертные, значит. Они мечи голыми руками гнули! Один у меня на глазах удар топора на предплечье принял — и хоть бы хны! Скилица сказал, таких у Императора — легион. Это, мол, избранные, люди с особой силой. Такие же, как ты, княже, только их больше, и все они служат Империи! Он божился, что тебе с ними не совладать! Что твой конец — дело времени! Что если я не соглашусь, Киев они все равно возьмут, но тогда мне уже не видать ни договоров, ни царства… одна дорога — в могилу или в рабство! Он говорил, что спасает меня, дает шанс великим стать!

Он умолк, тяжело дыша. Он и впрямь поверил в непобедимость ромейских «избранных», в свое «великое» будущее под крылышком Империи, в то, что мой крах неминуем. Струсил. Сломался. Предал. Носитель, тоже мне…

Я смотрел на него и чувствовал лишь брезгливость. Он ведь даже не дернулся, не попытался бороться. Сдался первому же проходимцу, что поманил властью. Сын Святослава…

Тьфу!

Я дал ему выговориться, выплеснуть из себя все малодушие. Пусть захлебнется им. Мне нужно было услышать все, чтобы сложить картину. Ромеи играли по-крупному. Это тебе не просто печенегов натравить или князей меж собой стравить. Они пустили в ход таких же «избранных», носителей Системы, чтобы меня сломить. И нашли слабое звено в лице этого горе-наследничка.

Византийские «бессмертные», Царьград подминает Русь, царь Ярополк… Голова шла кругом от такого размаха предательства, от той паутины, что плели вокруг Руси.

Тишина в шатре прямо-таки нависла. Я буравил взглядом Ярополка.

Ярополк ерзал на своих носилках, пряча глаза. Ждал, небось, приговора. Ну или хотя бы знатного разноса.

А я молчал.

И когда я заговорил, голос прозвучал тихо, но так, что Ярополк вскинул на меня испуганные глаза.

— Непобедимые? — переспросил я. — Атанатои? Бессмертные воины Скилицы, что он тебе на потеху показывал? Которых мне, мол, не сдюжить?

Ярополк растерянно кивнул, ни черта не понимая, куда я клоню.

— Да, княже… Он клялся…

— Врал он тебе, дурень! — рявкнул я так, что стены шатра заходили ходуном, и голос мой, наконец, сорвался, загрохотал от ярости. — В глаза тебе врал, а ты уши развесил и каждое слово проглотил! Этот твой хваленый Скилица, великий посол со своими «бессмертными»… Знаешь, где он оказался когда мы в бою сошлись? Знаешь, что сталось с его лучшим бойцом, с одним из этих твоих «атанатоев»?

Ярополк таращился на меня во все глаза, в которых плескалось одно недоумение. Видать, и впрямь не знал. Вести с севера до Киева еще не долетели, либо ромеи подсуетились, чтобы правда наружу не вылезла.

— Я укокошил его! — выдохнул я ему прямо в лицо. — Понял⁈ Одного из этих «непобедимых»! Вышел против него один на один, при всем честном народе, и зарубил своими топорами! Насмерть! А твой Скилица? Твой храбрый посол? Стоял да смотрел! А как его головорез рухнул, так он хвост поджал и драпанул! Бежал, как последняя шавка, побросав своих людей! По лесам хоронился! Вот они, его «бессмертные»!

Я замолчал, силясь отдышаться. Слова вырвались, будто прорвало плотину. Ярость схлынула немного, оставив во рту горький привкус.

Ярополк просто смотрел на меня и на лице его медленно, будто до тугодума доходило, проступало осознание. Шок. Неверие. А следом — понимание, какую чудовищную, непроходимую глупость он сотворил, поверив вранью византийца. Он открыл было рот, но тут же захлопнул. Прошептал что-то нечленораздельное.

— Но… как? — наконец выдавил он. — Он казался таким уверенным… Люди его… они и вправду были сильны… Он говорил так складно…

— Складно⁈ — я снова начал закипать. — Что может быть складного в словах того, кто подбивает тебя предать родную землю⁈ Предать свой народ⁈ Отдать столицу на поток и разграбление дикарям, которых он сам же и натравил⁈ Какая, к лешему, складность заставит тебя смотреть, как твой город огнем полыхает, а твоих воинов режут и мучают⁈ На Добрыню глянь! — я мотнул головой в сторону лавки, где стонал мой изувеченный тысяцкий. — Глянь на него! Вот цена твоей веры в «складность» Скилицы!

Ярополк не посмел обернуться. Снова потупился, плечи его обмякли, будто из него разом выпустили весь дух.

— Я не ведал… — просипел он. — Они обманули меня. Сказали, древляне только… силу покажут. Заставят горожан меня признать… Сказали, резни не допустят… Божились, что знатных не тронут…

— Обманули? — я криво усмехнулся, но смех вышел злой, каркающий. — А то ж! А чего ты ждал от ромеев? Чести? Прямоты? Они всегда играли грязно, вечно плели свои козни, всегда чужими руками жар загребали! Отец твой это знал! Воевал с ними! А ты… ты им на слово поверил! Как дитя малое!

Он снова замолчал, сжавшись под моими словами. Жалкое зрелище. Не княжич, не сын великого рубаки, а нашкодивший сопляк, пойманный с поличным. Пытался оправдаться, цеплялся за «обманули», «не ведал», но сам, похоже, уже чуял всю безнадегу этих попыток. Он натворил непоправимое. И никакие отговорки этого уже не изменят.

— Они были уверены в твоей погибели, княже, — снова пролепетал он, будто это могло хоть на волос смягчить его вину. — Говорили, северные князья уже сговорились со Сфендославом, что печенеги на Переяславец прут. Что у тебя ни единого шанса… Я думал, спасаю хотя бы себя… И то, что останется от Руси под крылом Империи…

Я слушал этот лепет и чувствовал, как во мне поднимается новая волна жгучего презрения. Не о Руси он думал. О себе одном. О своей шкуре драгоценной. О призрачной царской шапке, которой ему помахали перед носом. И ради этого барахла он готов был на все.

Его жалкие причитания о том, как он собирался укрыться «под крылом Империи», добили. На смену ярости пришло презрение. Будто смотришь на червя, который, извиваясь под сапогом, пытается втолковать, зачем он вообще туда полез. Страх? О, он был напуган, это точно. Но страх — не оправдание для предательства такого размаха. И уж тем более не оправдание для глупости. А Ярополк показал её во всей красе — глупость бездонную, просто космическую.

Я прошёлся по шатру. У входа остановился, втянул тяжёлый, спёртый воздух. Потом обернулся к нему.

— Ладно, — сказал я. — Допустим. Допустим, ты купился на россказни Скилицы. Допустим, его «бессмертные» тебя так напугали, что коленки затряслись. Допустим, ты решил, что мне конец. И что дальше, княжич? Что ты собирался делать, когда Киев бы полыхнул, а меня, по этому гениальному плану, прикончили бы?

Ярополк уставился на меня, хлопая глазами. Похоже, дальше своего предательства он не загадывал. Его мысли застряли на моменте, когда ему пообещали власть и трон.

— Я бы стал Великим князем, — выдавил он, неуверенно, будто сам в это не верил. — Византия бы меня признала…

— Византия? — я усмехнулся, криво, с горечью. — А Русь-то что? Народ? Другие князья? Ты всерьёз думал, что они просто преклонят колени перед тобой — предателем, которого чужаки на трон усадили?

Я вглядывался в его растерянные глаза.

— Давай-ка разберёмся, Ярополк. Представь: меня нет. Киев — в пепле, разорённый древлянами по твоему же приказу. Ты сидишь на дымящихся развалинах, опираясь на византийские мечи, или что там у них. Кто пойдёт за тобой? Ну, кто? Кто признает твою власть?

Он молчал.

— Может, Такшонь? — подсказал я, не скрывая сарказма. — Галицкий князь, который мне присягнул? Который стоял со мной плечом к плечу в Новгороде против тех же византийцев? Ты правда думаешь, он бы побежал под твои знамёна? Под знамёна того, из-за кого его люди могли полечь в Киеве, а меня, его союзника, зарезали бы? Да он бы первым пришёл тебя вырезать вместе с твоими имперскими дружками!

Ярополк дёрнулся, будто от пощёчины. Видать, о Такшоне он и не вспомнил.

— А север? — продолжал я, не давая ему опомниться. — Новгород, Ростов, Муром, вятичи? Земли, которые я отбил у Сфендослава? Думаешь, они бы обрадовались тебе? Предателю, который сдал князя, освободившего их? Да они бы тебя на вилы подняли, едва ты с византийцами туда сунулся! Сфендослав, при всех его заскоках, был хоть своим. А ты кто? Кукла на ниточках из Константинополя!

Его лицо стало совсем как полотно. Кажется, до него начало доходить. Медленно, с трудом, но до него допёрла вся нелепость его замыслов.

— А Переяславец? — я вонзил последний гвоздь. — Мой город. Где сидит Степан, мой верный человек. Который привёл сюда арбалетчиков и катапульты. Который видел, как ты «управлял» Киевом до меня. Думаешь, он бы тебе город отдал? Думаешь, он бы простил тебе мою смерть? Да он бы запер ворота и дрался до последнего! И вся Южная Русь, которая помнит меня, встала бы за него!

Я замолчал, глядя на него в упор.

— Так на что ты рассчитывал, Ярополк? На что⁈ Что все вокруг такие же трусливые и недалёкие, как ты? Что все забудут твоё предательство и приползут лобызать твои сапоги только потому, что за тобой византийцы? Да тебя бы свои же на куски порвали! Никто бы тебя не принял! Ты был бы пустым местом! Предателем, сидящим на руинах под охраной чужаков! Вот твоя цена! Вот твоё «великое княжество»!

Он больше не пытался возражать. Лежал, уставившись в потолок шатра пустыми глазами. Похоже, осознание собственной дурости ударило по нему сильнее, чем мои слова. Он строил замки в облаках, не позаботившись о фундаменте. Предал всё ради мечты, которая разлетелась в пыль при первом же касании реальности.

— Я не думал… — прошептал он еле слышно. — Прости, княже… Я был слеп… Глуп…

Слеп и глуп. Но это не вызывало жалости. Разочарование было слишком глубоким. Сын Святослава… Человек, которому я доверил Киев, оказался просто недалёким, трусливым выскочкой. Это было хуже, чем если бы он был хитрым врагом. С врагом можно скрестить мечи. А что делать с этим?

Надо было решать, что делать дальше. Но остался ещё один вопрос.

— Илья, — сказал я, повернувшись к неподвижной фигуре воеводы. — Киевский воевода. Он тоже был в сговоре с византийцами? Знал о твоём плане?

Ярополк медленно перевёл взгляд на Илью.

— Нет, — ответил он тихо. — Илья не знал. Я приказал ему. Как наместник Великого князя. Сказал, что древлян надо пропустить. Что это хитрый план, согласованный с тобой, чтобы заманить их в ловушку в городе.

Я хмыкнул, не скрывая скептицизма. Хитрый план, надо же.

— И он поверил? Илья? Старый волк, битый жизнью воевода? Купился на такую чепуху?

— Он спорил, — признался Ярополк. — Не хотел подчиняться. Говорил, что это безумие, что врага в город пускать нельзя. Но я надавил. Пригрозил отстранить его, обвинить в неподчинении приказу Великого князя. Он подчинился. Но я видел, что он был против. Он просто выполнил приказ… Он не предатель. Не по своей воле.

Ярополк пытался выгородить воеводу. Может, остатки совести заговорили. Может, Илья и правда был лишь пешкой. Но для меня это мало что меняло.

— Он выполнил преступный приказ, — отрезал я. — Приказ, из-за которого город сгорел, а сотни людей погибли. Он видел, что творится, и не остановил это. Не поднял тревогу. Не попытался связаться с Добрыней. Просто подчинился. Для меня это тоже предательство. Предательство людей, которых он обязан был защищать.

Я смотрел на них — двух сломленных людей. Ярополк, раздавленный собственной глупостью и предательством, лежал, будто тень самого себя. Илья, заклеймённый мною как соучастник, пусть и невольный. Один сам растоптал свою честь, другой позволил втоптать её в грязь, подчинившись безумному приказу. Что с ними делать? Судить? Казнить? Простить? Последнее казалось просто немыслимым, особенно когда тяжёлое дыхание Добрыни, лежащего неподалёку, напоминало о цене их поступков.

Если нельзя доверять сыну Святослава, если даже легендарный киевский воевода оказался слаб, то на кого вообще можно положиться? На Ратибора, Веславу, Алёшу, Такшоня, Степана… Да, они верны. Пока верны. Но эта история с Ярополком и Ильёй дает понять, что верность — штука хрупкая, а власть и страх перед смертью могут сломать даже самых стойких.

Победа над Сфендославом, взятие Ростова, расправа с древлянами — всё это теперь казалось лишь разминкой перед настоящей битвой. Не на поле, не с мечами, а здесь — в умах и душах, в борьбе за доверие и единство Руси. А передо мной лежали два живых символа этого раскола.

С носилок Ильи донёсся тихий стон. Я обернулся. Илья Муромец шевельнулся. Его могучее тело напряглось, он снова застонал. Лицо исказила судорога, веки дрогнули, приоткрылись. Мутные глаза скользнули по своду шатра, мазнули по мне, не задерживаясь, и остановились на Ярополке.

Какое-то время он просто смотрел на княжича. Потом взгляд вернулся ко мне. В нём мелькнула тень узнавания. Илья с трудом сфокусировался, губы шевельнулись, пытаясь выдавить слова.

— Кх… княже… — голос его был слаб, но всё ещё рокотал, как далёкий гром, даже сквозь боль и немощь.

Илья, собрав силы, чуть приподнял голову, опираясь на локоть. Лицо его скривилось от боли.

— Княже Антон… — прохрипел он, тяжело дыша. — Прошу, не губи его…

Я нахмурился. Это что, серьёзно? Он в своём уме?

— Прости его, Великий князь… — Илья говорил с трудом, каждое слово вырывалось с болью, но в голосе звенела странная, почти отчаянная решимость. — Он… оступился… Молодой, горячий… Его обвели вокруг пальца… Но он…

Илья замолк, собираясь с силами, чтобы выложить главный козырь. Глянул на меня с какой-то умоляющей тоской.

— Он же… Рюрикович… Княже… Последний, кажись, из рода… Кто ещё остался? Кровь Рюрика… Нельзя её прерывать… Прости его… ради Руси…