Русь. Строительство империи 6

Глава 21

Степь. Вот уж действительно — слово подходящее. Сколько ни ехали, она расстилалась перед нами, бесконечная, однообразная, выжженная дотла безжалостным южным солнцем. Ковыль, редкий, пожухлый, да редкие кустики перекати-поля — вот и вся растительность. Земля потрескалась, превратилась в серую пыль, которая поднималась тучами от копыт тысяч коней и ног моих воинов. Эта пыль была везде: в горле першило, глаза слезились, она скрипела на зубах, въедалась в одежду, покрывала броню и лица серой коркой, делая всех похожими на призраков.

Справа, то приближаясь, то удаляясь за невысокими, пологими холмами, поблескивало Сурожское море. Азовское, если по-современному. Иногда ветер доносил с него солоноватый, йодистый запах, который на мгновение перебивал вездесущий запах пыли и пота. Но облегчения это не приносило. Воздух был горячим, тяжелым, дышать им было трудно, особенно в середине дня, когда солнце стояло в зените и, казалось, плавило все вокруг. Ни облачка на белесо-голубом небе. Ни тени, чтобы укрыться.

Мы шли на юг, гнали войско из последних сил. Форсированный марш — это вам не прогулка по парку. Подъем затемно, пока прохлада еще не ушла. Быстрый, скудный завтрак — горсть сухарей, кусок вяленого, почти каменного мяса, глоток теплой воды из бурдюка. И вперед. Конные сотни авангарда уходили первыми, высылая вперед и по сторонам дозоры. За ними тянулась основная масса — пехота, смешанные отряды, потом — скрипучий, бесконечный обоз. В середине дня — короткий привал, самый мучительный. Солнце пекло нещадно, люди и кони тяжело дышали, искали хоть клочок тени от телеги или щита. Воду выдавали строго по норме — драгоценность! Потом снова подъем, и опять — пыль, жара, монотонный топот тысяч ног и копыт до самого вечера, пока степь не начинала остывать, окрашиваясь в багровые и лиловые тона заката.

Лагерь разбивали быстро, уже привычно. Валили коней, расседлывали, пытались найти хоть какой-то корм в жухлой траве. Разжигали костры — сухим кизяком и редкими корнями, которые удавалось выкопать. Варили похлебку — мутная жижа из муки, крупы и остатков мяса. Люди валились с ног от усталости. Лица были серые, осунувшиеся. Глаза воспаленные, красные от пыли и солнца.

Я мотался по лагерю, стараясь быть везде. Нужно было подбодрить людей, показать, что я с ними, что разделяю их тяготы. Подъезжал к кострам, перекидывался парой слов с десятниками, спрашивал о нуждах. Заглядывал в обоз, проверял запасы — они таяли на глазах. Особенно вода. Несколько колодцев, на которые мы так рассчитывали по рассказам местных (которых почти не встречали), оказались пересохшими. Ручьи, отмеченные на старых картах, превратились в пыльные русла.

— Держись, Митяй, — сказал я одному из своих старых дружинников из Березовки, увидев, как он морщится, перевязывая стертую в кровь ногу. — Скоро Тмутаракань. Там и отдохнем, и подлечимся.

— Дойти бы, княже, — выдохнул он, поднимая на меня усталые глаза. — Силы кончаются.

— Дойдем, Митяй. Куда мы денемся? Там наши ждут. Такшонь ждет.

Он кивнул, ничего не ответил, снова принялся за свою ногу. Я поехал дальше. Настроение у людей было на пределе. Глухое недовольство копилось, хоть и не выливалось открыто. Еще пара таких переходов — и могли начаться проблемы. Нужна была передышка. Полноценная.

Илья Муромец делал все возможное, чтобы поддерживать дисциплину. Его зычный голос то и дело раздавался в разных концах лагеря. Он не давал распускаться ни старым воякам, ни новобранцам. Его побаивались и уважали.

— Порядок держим, княже, — докладывал он мне каждый вечер. — Но люди на пределе. Кони тоже. Еще день-два такого марша, и половина пеших просто ляжет. Да и конные не лучше.

— Знаю, Илья. Сам вижу. Разведка донесла — завтра к вечеру должны выйти к речке, впадает в море. Там встанем на дневку. Отдохнем, коней подкормим, чем боги пошлют, воды наберем.

— Дневка — это хорошо, — одобрительно крякнул старик. — Людям нужно. Хоть дух перевести.

Мысль о дневке немного приободряла. Но до нее еще нужно было дойти. А степь, казалось, расступалась перед нами неохотно, испытывая на прочность, отнимая последние силы. Но мы шли. Упрямо, стиснув зубы, шли вперед. Потому что там, за горизонтом, нас ждали. И мы не могли опоздать.

Вечером следующего дня, когда солнце уже клонилось к морю, окрашивая небо в немыслимые цвета, авангард наконец-то достиг долгожданной речки. Не бог весть какая река — так, ручей побольше, метров десять шириной, с илистым дном и пологими, вытоптанными берегами. Но вода! Пресная, прохладная вода!

Лагерь встал на обоих берегах. Поднялся невообразимый шум и гам. Люди ринулись к воде, пили жадно, умывались, окунали гудящие ноги. Коней вели на водопой — те фыркали, тянулись к воде, шумно втягивая влагу. Настроение сразу поднялось. Слышался смех, оживленные разговоры. Усталость словно отступила на время.

Я распорядился выставить усиленные караулы — мы уже были глубоко на вражеской или, по крайней мере, ничейной территории. Хазары или печенеги Кури могли быть где угодно. Сам же, отдав необходимые приказы, рухнул в свой шатер. Сил не было даже поесть. Только бы добраться до походной койки и забыться сном хоть на несколько часов.

Провалиться в сон не получалось. Тело гудело от усталости, каждый мускул ныл, но мозг продолжал работать, перемалывая события последних дней и тревоги о будущем. Тмутаракань… Как там Такшонь? Держится ли? Эта сволочь Ярополк… Надо же было сыну Святослава так низко пасть, пойти на службу к грекам против своих же! И Скилица, этот византийский интриган… наверняка его работа. Сколько у них сил? Достаточно ли у меня войска, чтобы пробиться к городу? А Кучюк? Ударит ли он хазарам в спину, как обещал, или кинет, как это водится у степняков? Вопросы, вопросы… ответов нет.

Я ворочался на жесткой койке, пытаясь найти удобное положение. За пологом шатра доносились приглушенные звуки лагеря — треск костра, далекое ржание коня, тихий разговор часовых. Но постепенно звуки стихали, лагерь засыпал. Тишина становилась гуще, плотнее. Я почти задремал, когда почувствовал это. Нечто неуловимое. Изменение в атмосфере. Инстинкт, отточенный месяцами жизни на грани, заорал: «Опасность!»

Я замер, превратившись в слух. Дыхание стало поверхностным. Рука сама собой потянулась к топору, лежавшему рядом. Часовой у входа стоял неподвижно — его силуэт четко вырисовывался на фоне тускло тлеющих углей жаровни. Значит, не он. Кто-то другой. Здесь. Рядом.

Тихий шорох у задней стенки шатра. Полотно слегка колыхнулось. Кто-то пытался пролезть внутрь. Бесшумно. Профессионально. Не чета тому фанатику, что полез через главный вход.

Я медленно, миллиметр за миллиметром, начал приподниматься, сжимая рукоять топора. Мышцы напряглись, готовые к броску. И в этот момент — вспышка движения у входа! Не внутри, а снаружи. Я не видел, что там происходит, но услышал короткий, сдавленный вскрик, звук борьбы, глухой удар, и почти сразу — резкий, влажный хрип, который быстро оборвался. Тишина.

Секунда показалась вечностью. Я вскочил, выставив топор перед собой.

— Кто там⁈

Полог резко откинулся. В проеме стоял Ратибор. В лунном свете, пробивавшемся сквозь дыру для дыма, его лицо казалось высеченным из камня. В руке он держал свой любимый боевой нож — короткий, широкий, похожий на хищный клык. С лезвия медленно стекала темная капля. Второй рукой он держал за шиворот человека, который безвольно висел в его хватке.

— Еще один гость, княже, — ровным голосом произнес Ратибор. — Этот шел с тыла. Думал, умнее других.

Он втащил тело внутрь и бросил на пол. Человек был одет во все темное, лицо скрыто тряпкой. Ратибор сорвал ее. Молодой парень, хазарин, судя по разрезу глаз и скулам. Глаза его были широко открыты и пусты. На шее темнело страшное пятно — след умелого удара ножом.

— Готов, — констатировал Ратибор, вытирая нож о штанину убитого. — У него вот это было.

Он разжал кулак и показал мне маленький дротик, не больше пальца длиной. Острие его было чем-то смазано — темная, липкая субстанция.

— Отрава, — пояснил Ратибор, хотя я и сам догадался. — Похоже, та же, что и у первого. Действует быстро. Метил в тебя, пока ты спишь.

Я перевел дыхание. Второй за ночь. Они что, всерьез решили меня достать по-тихому? Ярополк, значит, не шутит. И греки, видимо, тоже не против такого исхода.

— Спасибо, Ратибор, — сказал я искренне. — Второй раз за ночь жизнь мне спасаешь.

Он только пожал плечами.

— Моя работа, княже. Следить, чтобы ты дожил до завтра. Этот был получше первого, двигался тише. Но все равно… просчитался.

Он снова буднично подхватил труп и вынес из шатра. Вернулся через пару минут.

— Все чисто. Посты предупреждены. Теперь никто не пролезет.

— Надеюсь, — пробормотал я, снова опускаясь на койку. Сон окончательно улетучился. — Посиди со мной, Ратибор. Спать все равно не смогу.

Он молча кивнул и устроился у входа, спиной к пологу, лицом ко мне. Нож лежал на колене, рука на рукояти. Тень. Моя верная, молчаливая, смертоносная тень. Иногда я думал: кто он такой на самом деле? Откуда эти навыки? Это хладнокровие? Он никогда не говорил о своем прошлом. Просто делал свою работу. И делал ее чертовски хорошо. Но его молчание, его непроницаемость, его готовность убивать без колебаний — все это вызывало не только доверие, но и легкую тревогу. Можно ли полностью доверять человеку, о котором ты почти ничего не знаешь, кроме того, что он — идеальный убийца?

Но сейчас выбора у меня не было. Он был здесь. Он был на моей стороне. И пока это было так, я мог чувствовать себя немного спокойнее. Хотя сон этой ночью ко мне так и не пришел.

Двойное ночное покушение не прошло незамеченным. Слухи поползли по лагерю быстрее степного пожара. Кто? Зачем? Хазары? Греки? Предатели среди своих? Люди стали коситься друг на друга, напряжение висело в воздухе, готовое взорваться от любой искры. Дневка, которая должна была принести отдых и разрядку, грозила превратиться в сборище озлобленных и напуганных людей. Так воевать нельзя.

Вечером, когда жара спала и над рекой поднялся легкий туман, я решил действовать. Приказал выкатить пару бочонков медовухи, что везли для особых случаев. Раздать всем — от простого ратника до воеводы. И собрал своих ближайших соратников у главного костра. Илью, Борислава, Степана, Ратибора (он, как всегда, держался чуть в стороне, сканируя темноту).

— Мужики, — сказал я, когда все расселись. — Знаю, что по лагерю слухи ходят. Знаю, что настроение не праздничное. Враг пытается нас запугать, посеять рознь. Хотят, чтобы мы перегрызлись между собой еще до битвы. Не выйдет!

Я обвел взглядом лица воинов, собравшихся вокруг нашего костра и тех, что сидели поодаль.

— Да, враг коварен. Да, он бьет исподтишка. Но мы — сила! Мы — русское войско! Мы пришли сюда не бояться теней, а бить врага в открытом поле! За наших братьев, что сидят в осаде! За нашу землю!

Я поднял рог с медовухой.

— Так выпьем за нашу победу! За Русь!

— За Русь! — подхватили десятки голосов. Медовуха пошла по кругам.

Атмосфера немного потеплела, но напряжение все еще чувствовалось. И тогда Илья Муромец, старый хитрец, решил взять дело в свои руки. Он откашлялся, отхлебнул из своего рога и начал:

— А помните, братцы, как мы под Киевом с печенегами бились? Еще при старом князе Игоре? Вышел тогда ихний богатырь, здоровенный, как медведь-шатун, и давай насмехаться. Мол, выходите, кто смелый, силушкой померяться! А наши все — кто ранен, кто устал, князь хмурый сидит. Ну, я и вышел. Говорю: «Иду я, старый дед, тебя, сопляка степного, уму-разуму учить!»

Илья обвел всех хитрым взглядом, сделал паузу.

— Он как заржал! «Тебя, старый хрыч? Да я тебя одним пальцем раздавлю!» Ну, я ему и отвечаю: «Посмотрим, чей палец крепче!» Схватились мы… Он меня давит, я его… Пыхтим оба, как два кузнечных меха! А потом я как поднатужился, как поднял его над землей… Да как брошу оземь! Аж земля загудела! Он только крякнул — и дух вон! А печенеги как увидели это — так и драпанули! Только пятки засверкали!

Илья закончил рассказ и громогласно расхохотался, хлопнув себя по колену. Все знали, что старик привирает безбожно, но рассказывал он так заразительно, что удержаться от смеха было невозможно.

— Ох, Илья, ну сказочник! — засмеялся Борислав. — Ты этого богатыря не бросал, а булавой по кумполу огрел, мы ж помним!

— А какая разница? — махнул рукой Илья. — Главное — результат! Лежит супостат, а наши победили! Давайте лучше еще по одной!

Пошла вторая кружка. Разговоры стали громче, смех — чаще. Кто-то из молодых дружинников затянул было заунывную песню про тяжелую долю, но его тут же перебили веселой походной. Степан, наш мастер-оружейник, начал с азартом рассказывать, как он придумал новую зажигательную смесь для катапульт, да так увлекся, что чуть не подпалил бороду соседу. Даже суровые воины из северных земель, поначалу державшиеся особняком, подтянулись к общему веселью, угощаясь медовухой и вставляя свои замечания в общие разговоры.

Я сидел, наблюдая за этим, и чувствовал, как отпускает напряжение. Люди смеялись. Забыли на время про усталость, про страх, про врагов. Они снова стали единым войском, братьями по оружию. Илья — молодец. Старая школа, но свое дело знает.

Ратибор по-прежнему стоял чуть в стороне, его лица я в полумраке не видел, но уверен — он не улыбался. Он слушал темноту. Но даже его фигура казалась чуть менее напряженной.

Веселье продолжалось недолго. Запасы медовухи были невелики, да и усталость брала свое. Постепенно разговоры стихли, люди стали расходиться по своим местам. Костры догорали. Ночь снова вступала в свои права. Но это была уже другая ночь. Без страха и подозрений. Ночь перед решающим броском.

Дневка закончилась. Отдохнувшие, посвежевшие, с пополненными запасами воды, мы снова двинулись в путь. Теперь шли осторожнее, медленнее. Разведка работала без передышки. Почти каждый час гонцы приносили донесения: «Видели конный разъезд в пяти верстах к востоку», «Нашли следы большого лагеря у пересохшего ручья», «Впереди дымы — похоже, горит степь». Враг был рядом. Он знал о нас, он следил за нами.

Мы шли, готовые к бою. Авангард под командованием Борислава двигался впереди плотным ядром. Конница была готова по первому сигналу рвануться вперед или прикрыть фланги. Пехота шла в сомкнутом строю, щиты наготове, копья подняты. Обоз подтянули ближе, окружили сильной охраной.

Ночи стали совсем тревожными. Спали урывками, не раздеваясь, оружие под рукой. Часто вспыхивали ложные тревоги — то шакал закричит по-особенному, то конь испуганно всхрапнет. Нервы были натянуты как струны. Но открытого нападения не было. Видимо, враг не решался атаковать нас на марше, ждал, когда мы подойдем ближе к Тмутаракани, чтобы ударить наверняка, возможно, объединившись с основными силами осаждающих.

И вот, на исходе третьего дня после дневки, ранним утром, когда первые лучи солнца только-только пробились из-за горизонта, окрасив небо нежно-розовым, разведчики, посланные вперед еще ночью, вернулись. Они скакали во весь опор, их кони были в мыле.

— Княже! Там! — выкрикнул старший дозорный, указывая вперед. — Курган высокий! С него видно!

Сердце забилось чаще. Я дал шпоры коню. За мной рванули Илья, Ратибор, Борислав, десяток дружинников из личной охраны. Мы вихрем пронеслись мимо замершего авангарда и взлетели на вершину указанного кургана — древнего, оплывшего, поросшего седым ковылем.

Перед нами открылась картина, которую я столько раз представлял себе в мыслях, но которая в реальности оказалась куда страшнее и масштабнее.

Внизу, в широкой долине, омываемой с трех сторон синими водами Сурожского моря, стояла Тмутаракань. Крепость на мысу. Ее серые каменные стены, израненные, почерневшие от дыма, казались последним оплотом в бушующем море врагов. Сколько там было наших? Тысяча? Полторы? Трудно сказать. Но было видно — они еще живы. Над главной башней все еще развевался стяг — кажется, галицкий, Такшоня.

А вокруг был враг. Бесчисленное множество хазарских шатров покрывало всю долину до самого горизонта. Дым от тысяч костров поднимался к небу. Виднелись осадные сооружения — насыпи, подведенные к самым стенам, деревянные башни на колесах, несколько неуклюжих камнеметов. Врагов было много. Очень много. Десятки тысяч.

Гавань была пуста, если не считать обгоревших остовов нескольких небольших судов у причала. А дальше, на рейде, перекрывая выход в море, стояли они. Византийские дромоны. Я насчитал пять штук. Их золоченые орлы на флагах нагло сверкали в лучах восходящего солнца. Блокада была полной.

Со стен изредка отвечали лучники, но стрелы летели вяло, нечасто. Видимо, берегли каждую. Из вражеского лагеря иногда отвечали камнями и стрелами, но общего штурма не было. Затишье. Затишье перед последним ударом? Или они ждали нас?

Мои воеводы молчали, глядя на открывшуюся панораму. Лицо Ильи Муромца стало суровым, желваки заходили на скулах. Борислав что-то быстро прикидывал в уме, его взгляд бегал от крепости к вражескому лагерю. Ратибор стоял чуть позади, непроницаемый, как всегда, но я заметил, как напряглись его плечи. Он тоже оценивал.

Я глубоко вдохнул прохладный утренний воздух. Тяжелый, пахнущий дымом и близкой смертью. Вот она. Цель нашего изнурительного похода. Последний русский форпост на юге. И он был на грани падения.

— Ну что, соратники, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Похоже, представление начинается. И мы как раз успели вовремя.

Я повернул коня лицом к своему войску, которое уже поднималось на холм следом за нами, заполняя все пространство. Тысячи глаз смотрели на меня и ждали приказа.