Русь. Строительство империи 6

Глава 7

Показалось? Или нет? Этот едва уловимый трепет ресницы на заплывшем, изуродованном лице Добрыни, как слабая искра жизни, упрямо не желающая гаснуть во мраке смерти.

Жив? Может ли быть? После такого? После всего, что эти твари с ним сделали? Сознание отказывалось верить. Это было слишком невероятно, слишком хорошо, чтобы быть правдой посреди этого ада. Наверное, просто агония. Предсмертная судорога. Или мое собственное отчаявшееся воображение, цепляющееся за соломинку надежды.

Но что, если нет? Если есть хоть один шанс из тысячи, хоть самая малая возможность…

Я резко выпрямился, отшатнувшись от телеги. Воздуха не хватало. Я глотнул тяжелый, пахнущий кровью воздух и заорал, вкладывая в крик всю силу своих легких:

— Искру! Лекарку! Сюда! Немедленно!

Мой голос пронесся над поляной, перекрыв стоны раненых и гомон воинов. Головы повернулись в мою сторону. Я видел удивление и тревогу на лицах Такшоня, Ратибора и Веславы, стоявших у своих коней неподалеку.

— Что там, князь? — первым подал голос Ратибор, спешившись и подойдя ко мне.

— Он может быть жив! — выдохнул я, указывая на телегу. — Добрыня! Нужна Искра! Быстро!

Я махнул рукой Такшоню и Ратибору, подзывая их ближе, но сам не решался снова подойти к телеге, боясь одним неловким движением оборвать ту тонкую нить, за которую, возможно, еще цеплялась жизнь моего друга.

Слова «он может быть жив» эхом разнеслись по ближним рядам, передаваясь из уст в уста. Сначала недоверчивый шепот, потом возгласы удивления, а затем — осознание того, о ком идет речь, и в каком виде его привезли враги. Я видел, как менялись лица воинов. Недоверие сменялось ужасом, когда до них доходил весь кошмар ситуации — их тысяцкого, одного из самых уважаемых командиров, привезли изуродованным, как тушу скота, в качестве издевательского «подарка». И он, возможно, все еще жив, все еще терпит муки.

Гул прошел по рядам. Это был низкий, угрожающий ропот тысяч глоток. Руки, до этого расслабленные после боя, снова сжали оружие. Воины поворачивались в сторону леса, куда ушли древлянские переговорщики и взгляды их были страшны. В воздухе запахло новой кровью. Порядок, который Ратибор и Такшонь с таким трудом начали наводить после битвы, трещал по швам. Еще немного — и толпа, распаленная праведным гневом и жаждой мести за поруганного командира, могла сорваться с места, неуправляемая и страшная в своей ярости.

— Держать строй! — рявкнул Ратибор, почувствовав опасность. — Спокойно! Ждать команды!

Его грозный голос немного отрезвил самых горячих, но напряжение не спало. Воины стояли неподвижно, это была напряженная неподвижность сжатой пружины.

А Искры все не было. Наверное, она была на другом конце лагеря, у тяжелораненых. Каждая секунда ожидания казалась вечностью. Я мерил шагами пятачок земли возле телеги, не в силах стоять на месте. Беспомощность сжигала изнутри. Я, Великий князь, обладатель системы, победитель носителей, не мог ничем помочь своему товарищу, лежащему в нескольких шагах от меня и, возможно, умирающему прямо сейчас.

И тогда я обратился к единственной силе, которая, как мне казалось, могла что-то изменить и обладала возможностями, выходящими за рамки человеческого понимания.

«Вежа!» — мысленный крик был почти отчаянным.

Почти мгновенно рядом со мной возникла знакомая фигура рыжеволосой девушки. На этот раз на ее лице не было привычной насмешливой улыбки. Она смотрела на телегу, на изуродованное тело Добрыни, и выражение ее виртуального лица было странным. Почти серьезным. Или мне показалось? Ратибор, стоявший неподалеку, едва заметно напрягся — он тоже ее видел, правда опустил глаза и начал что-то шептать.

«Вежа!» — выпалил я, не тратя времени на приветствия или формальности. — «Очки влияния! Сколько нужно за его жизнь? Я заплачу! Десятки тысяч! Сотни! Возьми все, что у меня есть! Только спаси его! Пожалуйста!»

Я был готов отдать все.

Вежа молчала несколько долгих мгновений, глядя то на меня, то на неподвижное тело в телеге. Ее молчание было хуже отказа. Обычно она реагировала мгновенно — язвительным комментарием, циничным предложением, системным уведомлением. А сейчас она просто смотрела.

Наконец, она медленно покачала головой.

— Носитель, — ее голос прозвучал непривычно тихо. — Это так не работает.

— Как «не работает»⁈ — взорвался я. — Ты же Система! Ты можешь все! Воскресила же ты меня! «Феникс»! Активируй его! Я заплачу!

— Протокол «Феникс» — это экстренная мера для восстановления носителя, — терпеливо, словно объясняя ребенку очевидные вещи, ответила Вежа. — И он требует выполнения множества условий, включая наличие у цели… ну, скажем так, определенного системного интерфейса. У твоего друга его нет. Он обычный человек этого мира. Очень сильный, очень стойкий, но — обычный.

Она развела руками, и этот жест показался мне верхом цинизма.

— Система оперирует информацией, анализирует вероятности, просчитывает варианты развития событий. Я могу подсказать тебе верный ход, дать нужный навык в нужный момент, подвести ситуацию к выгодному для тебя исходу. Я могу манипулировать энергиями, ускорять процессы, даже влиять на физиологию — но в определенных пределах. Я могу усилить регенерацию, дать временный прилив сил, но я не могу создать жизнь из ничего. Или вернуть ее туда, где ее уже нет. Система — инструмент, а не божество, носитель.

Ее слова разбивали мою последнюю надежду. Значит, все? Бесполезно? Добрыня обречен? Горечь и злость на собственное бессилие захлестнули меня. Зачем тогда вся эта Система, все эти ранги, очки, навыки, если в самый важный момент ты не можешь спасти человека?

Я отвернулся от Вежи, не в силах больше видеть ее спокойное, почти сочувственное лицо.

И тут Вежа добавила, словно между прочим:

— К тому же… зачем возвращать жизнь туда, где она еще теплится?

Я резко обернулся к ней.

— Что?.. Что ты сказала?

— Я сказала, — повторила Вежа. — Что твой друг еще не умер. Он держится. Удивительная воля к жизни у этих ваших… богатырей. Балансирует на самой грани, но еще не перешел черту.

Не умер!

Он еще жив!

Не показалось! Та дрогнувшая ресница — это была не агония, не обман зрения! Он жив! Добрыня жив!

Радость волной хлынула в душу, смывая горечь. Он жив!

— Вежа! — я снова схватился за нее, как утопающий за соломинку. — Что делать? Как ему помочь? Скажи! Ты же знаешь! Ты видишь его состояние!

Вежа отстранилась.

— Мои возможности ограничены, носитель. Я могу провести быструю диагностику, но лечение… Это вне моей компетенции в данном случае. Здесь нужна не системная магия, а вполне земное искусство лекаря. И поторопись. Его жизненные силы иссякают с каждой секундой.

Она щелкнула пальцами, и перед моим внутренним взором мелькнул короткий отчет — перечень травм Добрыни. Длинный, страшный список: множественные переломы, повреждения внутренних органов, огромная кровопотеря, черепно-мозговая травма, следы пыток… Но в конце — короткая строка: «Жизненные показатели: критические, но стабильные. Прогноз: крайне неблагоприятный без немедленного вмешательства».

«Критически, но стабильны». «Не умер». Эти слова стали для меня спасательным кругом.

— Спасибо, Вежа, — выдохнул я, уже не обращая внимания на ее обычное исчезновение — она просто растворилась в воздухе.

Я обернулся к Ратибору и Такшоню, которые с тревогой наблюдали за моим странным разговором с пустотой.

— Он жив! — мой голос звенел от смеси радости и отчаянной решимости. — Добрыня жив! Но ему нужна помощь! Срочно! Где Искра⁈

И словно в ответ на мой крик, сквозь расступившуюся толпу воинов к нам бежала моя лекарка, хрупкая девушка с огненными волосами и стальным характером. За ней спешили ее помощницы, неся свои лекарские сумки и свертки с чистым тряпьем. Увидев то, что лежало в телеге, Искра на мгновение замерла, ее лицо побелело, но лишь на долю секунды. Профессионализм лекаря мгновенно взял верх над шоком. Она подбежала к телеге, отстраняя меня, и склонилась над Добрыней, ее пальцы уже прощупывали пульс на шее, глаза быстро и внимательно осматривали страшные раны.

— Живой… — прошептала она скорее для себя, чем для нас. — Но еле-еле… Нужна вода! Чистые тряпки! Нож! Огонь! Быстро!

Команды Искры прозвучали резко, мгновенно разрезая оцепенение, охватившее меня и окружающих воинов. Ее профессиональная собранность посреди этого кошмара действовали отрезвляюще. Никаких сомнений, никаких колебаний — только четкие, быстрые действия, направленные на спасение жизни.

— Воды! Чистого тряпья! Огня! — повторил я ее слова громче, обращаясь к замершим дружинникам. — Живо! Расчистить место!

Воины бросились исполнять приказы. Кто-то побежал к обозу за бурдюками с водой, кто-то начал рвать на полосы рубахи, самые чистые, какие нашлись. Несколько человек быстро развели небольшой костер чуть поодаль, готовясь накалить лезвие ножа для прижигания. Суета вокруг телеги стала осмысленной, направленной.

— Осторожно! — скомандовала Искра, уже обрезая ножом остатки окровавленной одежды Добрыни, чтобы получить доступ к ранам. — Князь, помоги! Ратибор, Такшонь, держите с той стороны! Аккуратно, не трясти!

Мы вчетвером — я, Ратибор, Такшонь и один из дюжих дружинников — наклонились над телегой. Поднимать истерзанное, почти безжизненное тело друга было мучительно тяжело. Оно казалось хрупким, словно любое неосторожное движение могло окончательно оборвать ту нить, за которую он цеплялся. Мы перенесли его с телеги на расстеленные на земле плащи, стараясь действовать как можно плавнее.

Искра тут же опустилась на колени рядом, ее помощницы расположились вокруг, подавая ей то, что требовалось. Работа закипела. Это была страшная работа. Кровь, грязь, открытые раны, переломанные кости… Искра действовала быстро, сосредоточенно, ее тонкие пальцы порхали над телом Добрыни, очищая раны, заливая их какими-то отварами из ее сумок, прижигая раскаленным ножом самые опасные кровотечения. Шипение горячего металла на живой плоти, тихие стоны, вырывавшиеся у Добрыни сквозь стиснутые зубы (он был без сознания, но тело реагировало на боль), короткие команды Искры — все это сливалось в жуткую симфонию борьбы за жизнь.

Я стоял на коленях рядом, делая то, что она говорила: придерживал голову Добрыни, подавал ей инструменты, смачивал тряпки в воде, смывал кровь.

В какой-то момент к нам подошел Степан. Он молча опустился на колени с другой стороны от Искры и тоже начал помогать. Я удивился — откуда у него такие навыки? Но потом вспомнил его Милаву. Видимо, девушка не теряла времени даром и успела кое-чему научить своего суженого. Он уверенно накладывал жгуты, помогал Искре фиксировать сломанные конечности импровизированными шинами из веток и полос ткани. Его сосредоточенное участие было очень кстати.

Вокруг нас продолжалась своя жизнь. Помощницы Искры, те, что не были заняты с Добрыней, разбрелись по поляне, оказывая помощь другим раненым. Их было много. Стоны, крики боли, тихие просьбы о воде смешивались с командами десятников, собиравших своих людей, и треском костров, которые разводили по всему лагерю — приближался вечер. Но здесь, вокруг расстеленных плащей, на которых лежало истерзанное тело Добрыни, царила атмосфера напряженной тишины, прерываемой лишь деловитыми указаниями Искры и звуками ее страшной работы.

Время текло незаметно. Солнце медленно ползло к горизонту, окрашивая небо в багровые тона. Искра работала без устали. Она обработала и перевязала десятки ран, остановила самые сильные кровотечения, влила в Добрыню какие-то укрепляющие отвары. Но состояние его оставалось тяжелым. Дыхание было слабым, прерывистым, кожа — холодной и липкой от пота. Пульс едва прощупывался. Он был жив, но жизнь эта висела на волоске.

Я смотрел на неподвижное лицо товарища, на котором уже не было той страшной маски боли — Искра аккуратно обмыла его — и видел лишь бледность и измождение.

Часы тянулись мучительно медленно. Солнце уже коснулось верхушек деревьев, заливая поляну длинными, косыми тенями и окрашивая небо в тревожные красно-оранжевые тона. Лагерь постепенно затихал. Костры горели ярче в наступающих сумерках, воины разбились на кучки, ужинали чем бог послал, чистили оружие, перевязывали легкие раны или просто сидели молча, глядя на огонь. Но напряжение никуда не делось. Все знали, что лежит там, под импровизированным навесом из плащей, кто борется со смертью, и все ждали. Ждали вестей, хороших или плохих.

Я не отходил от Добрыни. Ратибор и Такшонь подходили несколько раз, молча стояли рядом, потом уходили отдавать распоряжения по лагерю.

Время шло, а Добрыня не приходил в себя. Его дыхание оставалось таким же слабым. Кожа была холодной на ощупь. Надежда, так ярко вспыхнувшая во мне после слов Вежи, начала тускнеть, уступая место тревоге. Выжить после такого казалось невозможным чудом. Богатырь! да, он был богатырем по силе и духу, но даже у богатырей есть предел прочности.

Сумерки сгущались, превращаясь в ночь. Зажглись факелы, их неровный свет выхватывал из темноты наши фигуры, бледное лицо Добрыни, пятна крови на плащах. Глаза слипались.

И вдруг, в этой вязкой, тяжелой тишине, раздался тихий, хриплый стон. Он был таким слабым, что я сначала подумал — показалось. Но Искра тоже услышала. Она мгновенно наклонилась к Добрыне, приложив ухо к его губам.

Стон повторился, чуть громче. А потом его единственный уцелевший глаз дрогнул под опухшим веком и медленно, с видимым усилием, приоткрылся.

Я замер, боясь дышать. Искра тоже застыла. Мы оба смотрели в этот глаз — мутный, расфокусированный, не выражающий пока никакого осмысления. Он безразлично скользнул по моему лицу, по лицу Искры, по темному небу над нами. В нем не было узнавания, не было понимания, где он и что с ним. Просто открытый глаз.

Добрыня пришел в себя. Он вернулся из того страшного небытия, с самой грани смерти.

Жив. Сознание вернулось.