Русь. Строительство империи 6

Глава 22

Вот она, Тмутаракань. Последний наш клочок земли на этом краю света. Стоит на мысу, серая, побитая, как старый вояка, три стороны морем омыты. А четвертая… Четвертая сторона — это ад. Сколько глаз ни хватало, до самого горизонта расстилался вражеский лагерь. Шатры, шатры, шатры — хазарские, без счета. Дым от их костров небо коптит, будто сама степь горит. И под стенами копошатся — насыпи гребут, какие-то деревянные дуры на колесах подтаскивают, камнеметы неуклюжие стоят. Масштаб впечатлял и давил. Против наших полутора тысяч в городе, если там вообще столько осталось. Такшонь… держится ли еще? Галицкий стяг над башней — вроде его. Но какой-то он… обвисший, что ли. И в гавани пусто, только щепки горелые у причала. А дальше, на рейде, как гвозди в крышку гроба — пять византийских дромонов. Золотые орлы на солнце аж слепят. Блокада. Полная. Ни войти, ни выйти. Со стен иногда отвечали, но редко, вяло. Видать, каждая стрела на счету. Из лагеря тоже огрызались нечасто. Затишье. Но такое, знаете, перед бурей. Либо ждут нас, либо готовят последний штурм.

Мои воеводы молчат, переваривают увиденное. Илья Муромец аж потемнел лицом, желваки ходят, понимает — дело дрянь. Борислав, командир авангарда, губы поджал, взглядом шарит — от крепости к лагерю, от лагеря к кораблям. Считает, прикидывает шансы. Шансы, прямо скажем, не ахти. Ратибор за спиной — камень. Но и у него плечи напряглись. Все поняли — попали мы серьезно.

— Ну что, соратники, — голос стараюсь держать ровно, без дрожи. — Похоже, представление начинается. И мы как раз успели вовремя.

Разворачиваю коня. За мной — мое войско. Тысячи четыре с половиной, может чуть больше. Вымотанные маршем, пыльные, злые, но мои. Смотрят на меня, ждут слова. Долго говорить не стал.

— Борислав! — крикнул я командиру авангарда. — Разворачивай своих! По центру, на гребне холма! Пехоту — плотным строем, щит к щиту!

— Илья! Конницу — на левый фланг! Держи высоту, не дай обойти!

— Степа! Арбалетчиков — за пехотой, готовься стрелять поверх голов! Прикрывай центр и правый фланг!

— Ратибор! С моей дружиной — на правый фланг, смотри за берегом! Никого не подпускать!

Команды короткие, четкие. Воеводы без лишних слов рванули выполнять. И войско зашевелилось, как потревоженный муравейник. Устали — да. Но дисциплина есть. За месяцы походов и боев научились понимать с полуслова. Сотни начали перестраиваться, разворачиваться фронтом к долине. Щиты поднялись, образовав почти сплошную стену. Копья щетиной встали над ней. Конники Борислава и Ильи рысью расходились по флангам, занимая позиции на склонах холма, откуда хорошо просматривалась вся долина. Степан со своими умельцами-арбалетчиками и обычными лучниками разместился за пехотой, проверяя тетивы и колчаны со стрелами. Грохот, лязг оружия, ржание коней, команды десятников — все слилось в единый гул подготовки к бою. Я проехал вдоль разворачивающихся порядков. Лица у людей серьезные, сосредоточенные. Страх есть, конечно, куда без него при виде такой прорвы врагов. Но и злость тоже есть. И понимание — отступать некуда. За спиной — выжженная степь, впереди — свои, которых надо выручать.

Вражеский лагерь тоже не дремал. Наше появление на холме произвело эффект. Сначала там было какое-то замешательство, потом забегали, засуетились. Видно было, как гонцы полетели в разные стороны, как начали строиться их отряды. И главное — они стали оттягиваться от стен Тмутаракани. Медленно, нехотя, но попятились, разворачиваясь лицом к нам. Умные, сволочи. Поняли, что если останутся под стенами, мы их вместе с гарнизоном в клещи возьмем. Теперь они формировали свою линию обороны в поле, оставляя между собой и крепостью приличное расстояние.

И тут из города донеслось. Сначала неуверенно, потом все громче и громче. Крики! Радостные, восторженные крики!

— Наши! Наши пришли!

— Антон! Князь Антон!

— Русь! Русь! Слава!

Люди на стенах увидели наши знамена, поняли, что подмога здесь. После долгой, изнурительной осады, когда надежды почти не осталось, увидеть на холме русское войско… Представляю, что они сейчас чувствуют. Этот рев катился по долине, долетал до нас, и у меня самого что-то внутри дрогнуло.

Эти люди в городе верят в меня. Мои воины здесь, на холме, верят в меня.

Хазары и византийцы выстроились. Огромная, многотысячная масса. Конница, пехота — все смешалось. Сверкали на солнце шлемы, колыхались бунчуки. Они стояли и ждали. Мы стояли и ждали. Патовая ситуация. Атаковать их сейчас, с ходу, после тяжелейшего марша — самоубийство. Они явно свежее и их на порядок больше. Атаковать нас на холме им тоже не с руки — позиция у нас выгодная, арбалетчики Степана могут много крови попортить, пока они будут карабкаться наверх.

— Становимся лагерем! — приказал я воеводам, подъехавшим за распоряжениями. — Прямо здесь, на позициях. Выставить усиленные дозоры по всему периметру. Копать ров перед строем, хотя бы неглубокий. Готовить ужин. Но оружие из рук не выпускать! Быть в полной готовности! Ночь будет веселая, чует мое сердце.

Войско вздохнуло с облегчением. Сражаться прямо сейчас не придется. Но и расслабляться никто не собирался. Застучали топоры, зазвенели лопаты — начали оборудовать позиции. Ставили палатки, разводили костры в низинах, чтобы дым не выдавал точного расположения. Коней расседлали, но держали рядом, под рукой. Напряжение немного спало, но не исчезло. Все понимали — это только начало. Главное еще впереди. Я смотрел на вражеский лагерь, на неподвижные корабли на рейде, на стены Тмутаракани, откуда все еще доносились отголоски радостных криков, и думал — что дальше? Ждать Кучюка? Рискнуть атаковать самим? Или враг решится первым? Вечер только начинался.

Солнце клонилось к морю, окрашивая небо и воду в тяжелые, багровые тона. Жара спадала, но воздух оставался плотным, пахнущим пылью, дымом костров и каким-то неопределенным предчувствием. Наш лагерь на холме гудел. Люди ужинали нехитрой похлебкой, чистили оружие, перевязывали стертые ноги. Ров перед строем становился глубже, ощетинился заостренными кольями. Командиры обходили посты, проверяли бдительность часовых. Во вражеском стане напротив тоже горели тысячи огней, доносился далекий гул — огромная орда тоже готовилась к ночи. Но нападения пока не было. Они выжидали. Мы выжидали. Нервы у всех были натянуты до предела. Каждый шорох, каждый крик ночной птицы заставлял вздрагивать.

Я стоял на краю холма рядом с Ильей и Ратибором, всматриваясь в долину. Мысли крутились — о Такшоне в осажденном городе, о Ярополке, предателе, стоящем там, в стане врага, о византийцах, дергающих за ниточки. Что предпринять? Ждать утра? Или попытаться ночью прощупать их оборону? А Кучюк? Где его носит? Обещал ведь быть… Если он не придет, наши шансы таяли на глазах.

И тут дозорные на восточном краю лагеря подняли шум. Не тревогу, а именно шум — удивленные возгласы, крики. Я напрягся.

— Что там еще? — пробормотал Илья, вглядываясь в сгущающиеся сумерки.

Вскоре прискакал запыхавшийся десятник из конной сотни Борислава.

— Княже! С востока идут! Много! Пыль столбом! Не хазары, вроде… знамена другие!

Сердце екнуло. Неужели⁈

— Всем оставаться на местах! — скомандовал я. — Илья, Ратибор, со мной! Десяток гридней для охраны!

Мы вскочили на коней и рванули на восточный фланг лагеря, где уже собралась толпа любопытных воинов. И точно — там, где степь уже тонула в лиловом сумраке, двигалось что-то огромное. Облако пыли скрывало детали, но масштаб был понятен — тысячи всадников. Они шли не стройными рядами, как наши, а широкой, размашистой лавой, покрывая степь. И по мере приближения стали видны знамена — хвосты из конского волоса на длинных древках, какие-то знаки, непохожие на наши. Печенеги! Кучюк пришел!

Навстречу им уже выехал наш передовой разъезд, и с ними… Алеша! Мой языкстый богатырь, отправленный послом к степнякам. Он что-то оживленно говорил предводителю печенежского авангарда, размахивая руками. Увидев нас, Алеша махнул рукой и поскакал навстречу. Лицо его сияло.

— Княже! Пришли! Хан Кучюк здесь! Вся орда с ним! Как договаривались!

— Молодец, Алеша! — я хлопнул его по плечу. Сам почувствовал, как гора с плеч свалилась. — Веди нас к хану.

Печенежская орда тем временем подходила все ближе. Это было зрелище, скажу я вам. Море всадников на низкорослых, косматых, но выносливых лошадках. Сами воины — скуластые, узкоглазые, одетые в кожи, меха, какие-то стеганые халаты. Вооружение пестрое — кривые сабли, луки, копья, арканы. Не дружина, конечно, с железным строем и дисциплиной, но дикая, стремительная сила степи. И их было много. Тысяч пять, а то и шесть всадников. Наше войско по сравнению с ними казалось небольшим, хоть и более крепко сколоченным.

Из основной массы орды выделилась группа всадников побогаче одетых, с более дорогим оружием. В центре ехал молодой парень, лет двадцати пяти на вид. Невысокий, но крепко сбитый, с живыми, пронзительными черными глазами. На голове — островерхая шапка, отороченная мехом, на плечах — дорогой халат поверх кожаного доспеха. Это и был хан Кучюк. Он остановил коня, ожидая нас. Рядом с ним стоял Алеша, распинаясь в комплиментах.

Я подъехал ближе, Илья и Ратибор чуть позади.

— Приветствую хана Кучюка на этой земле, — сказал я громко, чтобы все слышали. — Великий князь Антон рад видеть своего союзника.

Кучюк внимательно оглядел меня с ног до головы, потом мое войско, строившееся на холме. В его взгляде читался острый ум и явные амбиции. Молодой волк, почувствовавший запах большой добычи.

— И я приветствую великого князя Антона, — ответил он на ломаном русском, но вполне понятно. Голос у него был неожиданно низкий и сильный. — Мы пришли, как обещали. Враг силен. Хазары — наши старые враги. А эти… — он кивнул в сторону моря, где чернели византийские корабли, — этих я не люблю. Много золота, много хитрости.

Он перевел взгляд на Алешу, который стоял рядом, сияя, как начищенный пятак.

— Твой человек, князь, — сказал Кучюк, и в глазах его мелькнула усмешка. — Говорит много. Но говорит правильно. Убедил меня, что ты — сильный вождь. Что ты держишь слово. Печенеги уважают силу и честность. Поэтому мы здесь.

Алеша расплылся в улыбке и постарался принять скромный вид, что у него получалось из рук вон плохо. Даже Илья Муромец, стоявший рядом со мной, неодобрительно крякнул, но в глазах старика мелькнуло что-то похожее на уважение. Не зря хлеб ест, болтун.

— Мой посол передал мои слова верно, — подтвердил я. — Мы пришли сюда за своим. Хазары и их новые хозяева должны убраться с русской земли. Вместе мы сможем это сделать. Добычи хватит на всех.

— Добыча — это хорошо, — глаза Кучюка хищно блеснули. — Мои воины любят добычу. И любят рубить хазар. Где ставить лагерь?

— Вон там, — я указал на широкую лощину восточнее нашего холма. — Место удобное, вода рядом в ручье. Становитесь там. Завтра решим, как бить врага. Ночь темная, нужно быть осторожными.

Кучюк кивнул.

— Мои дозоры глаз не сомкнут. Хазары — хитрые лисы. Но и мы не вчера родились.

Он отдал несколько коротких команд на своем языке, и огромная печенежская орда начала растекаться по степи, занимая указанное место. Поднялся невообразимый шум — ржание тысяч коней, крики, гортанные команды. Наши воины на холме смотрели на прибывших союзников с разным выражением лиц. Кто-то с облегчением — сила прибыла немалая. Кто-то с опаской — степняки есть степняки, сегодня союзники, завтра враги. Но в целом боевой дух явно поднялся. Теперь нас было больше десяти тысяч против вражеской армии. Шансы выровнялись, а может, даже стали получше.

Я вернулся в свой шатер. Усталость навалилась с новой силой, но теперь к ней примешивалась надежда. Кучюк здесь. Алеша — молодец. Силы есть. Теперь нужно грамотно ими распорядиться. Я вызвал к себе воевод — Илью, Борислава, Степана, Ратибора — и мы начали обсуждать возможные планы на завтрашний день. Время работало на нас — враг видел, что мы усилились. Возможно, они сами предпримут что-то этой ночью или ранним утром. Нужно было быть готовыми ко всему. Совет шел долго, уже за полночь. Светила луна, освещая два огромных лагеря — наш, русско-печенежский, на холмах, и вражеский, хазаро-византийский, в долине у моря. Между нами лежало поле будущей битвы. И напряженная, звенящая тишина перед рассветом…

Ночь перевалила за полночь. Совет с воеводами закончился, планы набросали, но окончательное решение отложили до утра — нужно было посмотреть, как поведет себя враг и что скажет рассветная разведка. Я вышел из шатра глотнуть прохладного ночного воздуха. Лагерь понемногу затихал. Даже в печенежском стане гомон стал тише, хотя там еще долго слышались музыка и смех — степняки отмечали прибытие по-своему. Луна висела высоко, заливая долину призрачным серебристым светом. Внизу, в хазаро-византийском лагере, огней поубавилось, но контуры их строя угадывались четко. Не спят, ждут. И мы не спали. Усиленные посты обходили дозором наши порядки, часовые напряженно вглядывались в темноту. Воздух был густым от ожидания. Казалось, натяни тетиву — и она лопнет со звоном.

Я подошел к краю холма, где нес вахту Ратибор со своими ребятами. Он стоял неподвижно, сливаясь с тенью большого валуна, только глаза поблескивали в лунном свете.

— Тихо? — спросил я шепотом.

— Пока да, княже, — так же тихо ответил он, не поворачивая головы. — Но они там шевелятся. Не спят. И дозоры их близко подходят.

— Наших не видят?

— Нет. Мои сидят тихо, как мыши под веником. А хазары шумят, как стадо баранов. Заметят — только если носом уткнутся.

Я постоял еще немного, вглядываясь во вражеский стан. Что у них на уме? Неужели просто будут ждать утра? Не похоже на греков. И Ярополк… этот щенок, возомнивший себя великим стратегом, наверняка жаждет крови. Моей крови.

И тут со стороны вражеского лагеря, от самого центра их расположения, отделилась небольшая группа всадников. Человек десять-пятнадцать, не больше. Они двигались медленно, и в лунном свете было видно — у переднего в руках что-то белое. Флаг. Парламентеры. Ночью? Странно. Очень странно.

— Вижу, — глухо сказал Ратибор. — Что думаешь, княже?

— Думаю, что это неспроста, — ответил я. — Илья! Борислав! Ко мне!

Воеводы подошли быстро. Они тоже видели процессию.

— Парламентеры, княже, — констатировал Илья, поглаживая бороду. — Ночью… к добру ли?

— Вряд ли, — согласился я. — Но выслушать придется. Борислав, удвой посты по переднему краю! Илья, держи конницу в полной готовности на фланге. Если что — ударить без раздумий. Ратибор — со мной. Еще пару десятков надежных ребят возьмем. Встретим их на полпути, между лагерями. Пусть видят, что мы не боимся, но и близко не подпустим.

Пока отдавал распоряжения, группа всадников с белым флагом медленно спускалась с их стороны холма в долину и двигалась в нашу сторону. Они не торопились, словно давая нам время подготовиться. Или пытаясь усыпить бдительность?

Мы спустились с холма им навстречу — я, Илья, Ратибор и два десятка моих лучших гридней. Остановились на ровном месте, примерно посередине между двумя армиями. Ждем. Сердце колотилось чуть быстрее обычного. Предчувствие чего-то нехорошего не отпускало.

Парламентеры приближались. Уже можно было различить фигуры всадников, их одежду, оружие. Большинство — византийцы, судя по шлемам и доспехам. Несколько хазар. И впереди…

В этот самый момент мир перед глазами на мгновение подернулся рябью. Как бывает от сильной усталости или удара по голове. Но это было другое. Привычное уже, но оттого не менее неприятное ощущение — система «Вежа» дала о себе знать. Прямо перед глазами, поверх ночной степи, вспыхнул полупрозрачный интерфейс. Не просто информационное сообщение, а тревожный сигнал. Красная рамка мигала вокруг текстового блока:

«Внимание! Обнаружено присутствие носителей системы в непосредственной близости!».

Вот оно что… Не просто переговоры. Это какая-то комбинация. Возможно, попытка воздействия через Систему? Одно ясно — эти ребята пришли не с миром.

Я незаметно перевел дыхание, стараясь не выдать своего волнения. Илья и Ратибор рядом напряглись, почувствовав изменение в моем состоянии или просто от общей тревожной атмосферы. Парламентеры тем временем подъехали ближе и остановились шагах в двадцати от нас.

Из их группы вперед выехали двое. И когда лунный свет упал им на лица, у меня внутри все похолодело, а кулаки сжались сами собой до хруста костяшек.

Один — Лев Скилица. Византийский ублюдок. Посол, интриган, убийца. Его холодные, умные глаза смотрели на меня с плохо скрытым торжеством и насмешкой. Это он стоял за многими моими бедами, это он плел паутину заговоров по всей Руси. И он был носителем, я это знал. Сильным носителем.

А рядом с ним… Ярополк. Сын Святослава. Князь, предавший свой народ, свой город, свою клятву. Изгнанный мною, он теперь стоял здесь, во вражеском стане, рядом с византийцем. Лицо у него было осунувшееся, под глазами тени. Но смотрел он на меня с вызовом, со злобой. И он — второй носитель? Система не ошиблась? Значит, пока он был со мной, он это скрывал? Или стал носителем уже после изгнания, переметнувшись к грекам? Вот это поворот…

Два моих заклятых врага. Один — хитрый и опытный игрок, представляющий мощь Византии. Другой — предатель с громким именем, жаждущий мести и власти. Оба — носители Системы. И они пришли сюда вместе. Ночью. Под белым флагом.

Воздух стал плотным, тяжелым. Молчание повисло между нашими отрядами. Мои гридни за спиной замерли, положив руки на мечи. С той стороны тоже никто не шевелился. Только кони нервно переступали с ноги на ногу да белый флаг вяло трепыхался на легком ночном ветерке.

Лев Скилица окинул взглядом меня, моих воевод, наших воинов. Потом снова посмотрел мне в глаза. На его губах появилась тонкая, едва заметная улыбка. Улыбка человека, который уверен, что держит в руках все козыри. Он чуть приподнял руку, собираясь говорить…

— Великий князь Антон… — голос Льва Скилицы прозвучал без эмоций, но каждое слово отчетливо доносилось в ночной тишине. Он говорил по-русски почти без акцента, только легкая мелодичность выдавала в нем чужака. — Император Византии, Богом венчанный, владыка ромеев и многих народов, милостив. Он шлет тебе свое слово через меня, своего недостойного посла.

Милостив он, как же. Эта милость обычно пахнет ядом или сталью. Я молчал, давая ему высказаться. Пусть выложит все, что приготовил. Рядом стоящий Ярополк нервно перебирал поводья, его взгляд метался от меня к византийцу, потом к нашим воинам. Видно было, что ему не по себе в этой роли, но злоба и, видимо, жажда реванша пересиливали.

— Император ценит твою храбрость, князь, — продолжал Скилица, чуть склонив голову, но глаза его оставались холодными и внимательными. — Ты показал себя умелым воином и вождем. Но ты пошел против воли Константинополя, заключив союз с дикими степняками, — он едва заметно кивнул в сторону печенежского лагеря, — и подняв руку на законного наследника Киева, — тут он покосился на Ярополка, который тут же приосанился. — Это не путь к миру и процветанию твоей земли.

Законный наследник? Этот сопляк, продавший свой город за обещания греков? У меня аж зубы заскрипели. Но я сдержался.

— Император предлагает тебе выбор, — Скилица сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе. — Путь войны или путь благоразумия. Ты можешь упорствовать в своей гордыне, и тогда эта долина станет могилой для твоего войска и твоих новых союзников. Наша сила велика, князь, не обманывай себя. Флот отрежет тебя от моря, а наши легионы и верные хазары сомнут тебя здесь, на суше. Или… ты можешь принять мудрое решение.

Он снова замолчал, ожидая моей реакции.

Я молчал. Интересно, какую цену запросят за мое «благоразумие»?

— Разорви союз с печенегами. Прогони их. Отдай нам Тмутаракань и весь этот берег — он всегда тяготел к Империи. Признай верховенство Императора и правь своими северными землями как его верный союзник. В обмен Император гарантирует тебе жизнь, покровительство и помощь против любых врагов. А князь Ярополк… — Скилица снова посмотрел на своего спутника, — будет править в Киеве под защитой Империи, как и подобает его роду. Это щедрое предложение, князь. Оно сохранит жизни твоих людей и принесет мир на эту землю. Подумай хорошо.