Русь. Строительство империи 6

Глава 6

Фигурки с белым флагом медленно приближались, разрезая напряженное пространство между нами и кромкой враждебного леса, откуда они вышли. Мои воины стояли неподвижными рядами, стеной щитов и копий. Ликование победы испарилось без следа.

— Ратибор, Такшонь, Веслава! Со мной, — позвал я соратников. — Встретим гостей.

Мне подвели жеребца. Конь нервно прядал ушами. Я привычным движением вскочил в седло. Рядом на своих коней взобрались мои спутники. Галицкий князь, выглядел мрачным исполином на своем вороном боевом коне; его кулаки, сжимавшие поводья, белели. После лесной мясорубки, где полегло немало его воинов, он явно не был настроен на мирные беседы. Ратибор казался скалой — непроницаемое лицо, спокойные движения, глаза не упускали ни одной детали или движения со стороны приближающихся древлян. Моя главная лазутчица Веслава легко скользнула в седло своей поджарой кобылы.

Мы тронулись вперед легкой рысью, пересекая поле недавней битвы. Под копытами коней хрустели сломанные ветки, чавкала пропитанная кровью земля. Приходилось объезжать тела. Мы оставляли за спиной стену щитов нашей дружины, двигаясь навстречу неизвестности.

Парламентеры остановились примерно на полпути между нашими позициями и лесом, ожидая нас. Мы тоже сбавили ход, подъезжая шагом. Расстояние сокращалось, и теперь можно было лучше разглядеть их. Дюжина крепких, угрюмых мужиков в простых кожаных доспехах или стеганых телогрейках. Впереди стоял пожилой древлянин, высокий, сухой, с лицом, изрезанным морщинами и старыми шрамами. Он опирался на длинный сучковатый посох, который вполне мог сойти и за боевое оружие. Взгляд был лишенным всякого подобострастия. Эти люди пришли не пощады просить.

— Твари лесные, — не выдержав молчания, прорычал Такшонь, зло сплюнув в сторону. Его голос был грозен. — Думают, белой тряпкой от нас отмахнуться? Побили мы их тут знатно! Да никак не меньше тысячи ихних душ на тот свет отправили! А то и поболе!

— И колдунов их поганых не один десяток полег, — глухо добавил Ратибор, не сводя глаз с предводителя древлян. — Земля таких носить не должна. Слишком много крови из-за них пролилось.

Их слова подтолкнули к тому, что я и сам собирался сделать. Нужно было знать точно. Не полагаться на примерные прикидки, а иметь перед глазами сухие факты. Система была для этого идеальным инструментом.

«Вежа, дай отчет по последнему бою», — мысленно скомандовал я.

Перед глазами мгновенно вспыхнул знакомый интерфейс — полупрозрачные строки и цифры, видимые только мне.

[Отчет по сражению: Битва в Древлянском лесу]

[Статус: Победа]

[Противник: Древлянский заслон (усиленный носителями Системы)]

[Потери противника (Древляне):]

Общая численность перед боем (оценочно): ~1800–2000

Уничтожено воинов: 1527

Уничтожено Носителей Системы (Волхвы): 12

Лично подтверждено (Антон): 7

Подтверждено действиями союзников (группа Веславы): 5

Бежало / Пропало без вести: ~300–500 (точное число неизвестно)

[Ваши потери (Войско Великого Князя Антона):]

Общая численность перед боем: 4532

Погибло воинов: 488

Из них дружинников основы (Новгород, Смоленск, Березовка): 89

Из них галичан (Такшонь): 145

Из них воинов Степана (Переяславец, арбалетчики): 112

Из них союзных войск (Муром, Вятичи): 142

Ранено (требуют лечения): ~700–800 (оценка продолжается)

Цифры были безжалостны. Тысяча пятьсот двадцать семь древлян. Такшонь оказался удивительно точен в своей грубой оценке. И двенадцать носителей-волхвов — этих я считал лично, пока рубил их в ярости берсерка, и Веслава, видимо, тоже не теряла времени даром. Хороший счет, даже очень хороший.

Но цена. Почти полтысячи жизней. Мужики, которые шли за мной, верили мне. Новгородцы, галичане, мои старые березовские дружинники. Почти сотня арбалетчиков Степана. Эти волхвы били по ним прицельно, понимая, откуда исходит главная угроза их магическим фокусам. Потери очень тяжелые.

Я прогнал системные сообщения. Сейчас не время для скорби или самобичевания. Сейчас нужно было смотреть в глаза врагу.

Мы подъехали совсем близко, остановив коней в нескольких шагах от древлянской делегации.

— Идут не как просители, княже, — повторила Веслава вслух мои мысли, ее голос был едва слышен за фырканьем лошадей. — Спесь еще при них, хоть и поубавилась после нашей встречи в лесу. Смотри, как стоят.

Она была права. Древляне держались с вызывающей прямотой. Их предводитель смерил нас тяжелым, оценивающим взглядом, задержавшись на мне чуть дольше. В его глазах не было страха, только застарелая ненависть и какая-то мрачная уверенность. Остальные стояли за его спиной, положив руки на пояса или рукояти коротких мечей, готовые к бою, а не к переговорам.

Мой взгляд притянуло к телеге, стоявшей чуть позади них. Ее привезли не просто так. От нее ощутимо несло чем-то неприятным, рой жирных зеленых мух, круживших над грязной мешковиной, становился все гуще.

Мы смотрели на парламентеров, они — на нас. Кони нервно переступали, фыркали, мотали головами, чуя враждебность, исходящую от древлянской делегации. Ветер доносил до нас смрад от их проклятой телеги.

Наконец, их предводитель, старый древлянин, кашлянул и заговорил скрипучим голосом.

— Князь Антон, — хмыкнул он, обращаясь ко мне, но глядя куда-то поверх моей головы, словно я был не более чем досадной помехой на его пути. — Мы пришли говорить от имени князя Мала. Вы вторглись в наши земли, вы нарушили древние границы. Лесной дозор наш встретил вас, как подобает, но вы… проявили излишнюю ретивость.

«Излишнюю ретивость»? Это он так назвал то, что мы вырезали полторы тысячи его воинов и дюжину их носителей-волхвов? Я едва сдержал горькую усмешку. Какое высокомерие даже после такого разгрома!

— Вы погубили многих наших людей, — продолжал старик, и в его голосе не было скорби, лишь констатация факта, словно речь шла о павшем скоте. — И что хуже — вы подняли руку на жрецов наших, на хранителей древней силы. Этого мы простить не можем.

Он сделал паузу, обводя нас тяжелым взглядом.

— Князь Мал — мудрый правитель. Он не хочет большой крови. Он предлагает вам мир. Уходите из наших лесов. Возвращайтесь в свои степи или откуда вы там пришли. И заплатите виру за каждого убитого вами жреца. Серебром. Или золотом. Как договоримся. Заплатите — и уходите с миром. Мы вас не тронем.

У меня перехватило дыхание от такой наглости. Мы должны уйти? Мы должны заплатить им за то, что защищались от их подлой засады, за то, что уничтожили их колдунов, которые десятками убивали моих людей?

— А ежели откажетесь… — старик угрожающе понизил голос. — То пеняйте на себя. Князь Мал соберет все племена, от Полесья до Припяти. Мы придем в ваши земли. Мы пройдем по вашим городам. И каждый из них станет таким же, как ваш хваленый Киев.

При упоминании Киева меня аж передернуло. Перед глазами встали картины, о которых рассказывали чудом выжившие беглецы: горящий город, резня на улицах, обезумевшие древляне, грабящие и убивающие без разбора. И Добрыня, Илья, Ярополк… Холодная ярость начала закипать внутри. Я вцепился в поводья, заставляя себя молчать, чтобы не броситься на этого старого гада и не свернуть ему шею голыми руками.

Но Такшонь сдерживаться не стал. Он и так кипел с момента их появления, а уж слова о Киеве и угрозы стали последней каплей.

— Да ты что несешь, старый хрыч⁈ — взревел он, наклоняясь вперед в седле. Его лицо побагровело, глаза метали молнии. — Виру платить⁈ Вам⁈ Да мы вас тут, как псов шелудивых, по лесу гоняли! Мы ваших колдунов на куски рвали! Это вы нам должны за каждого нашего убитого воина! А за Киев мы вас всех на деревьях перевешаем! Я лично твою шкуру сдеру и на барабан натяну, чтоб ты слышал, как мы идем брать ваш Искоростень! Крови вашей упьемся, твари лесные! За каждого нашего заплатите сотней своих!

Проклятия и угрозы сыпались из него потоком. Он бы, наверное, и дальше продолжал, но старый древлянин лишь криво усмехнулся, глядя на разъяренного галицкого князя с откровенным презрением.

— Пес лает, — проскрипел он. — А караван идет. Ваши города будут гореть. Один за другим. Вы сами выбрали свою судьбу.

Он повернулся ко мне, игнорируя кипящего Такшоня.

— Так что, князь? Ты услышал слова Мала. Уйдешь с миром и заплатишь? Или хочешь увидеть, как твоя Русь превращается в пепел?

Я молчал. Говорить было не о чем. Переговоры провалились, едва начавшись. Их условия были неприемлемы, их угрозы лишь распаляли ярость. Мое молчание было красноречивее любых слов.

Старик понял. Его усмешка стала шире и злее.

— Что же, выбор сделан, — он пожал плечами. — Мы уходим.

Древляне начали разворачиваться, собираясь уходить обратно к лесу. Но предводитель задержался. Он обернулся и кивнул головой в сторону телеги, над которой все так же густо вились мухи.

— Князь Мал слов на ветер не бросает, — сказал он уже спокойнее, но с плохо скрытым злорадством. — Но он… ценит смелость. Даже у врага. И он был готов к миру, если бы ты, князь, оказался разумнее. Чтобы ты понял серьезность его слов… и, возможно, пожалел об упущенной возможности… он шлет тебе подарок.

С этими словами он отвернулся окончательно и медленно пошел вслед за своими людьми. Они не оглядывались, уходя к спасительной тени леса.

Мухи жужжали громче. Я смотрел на покрытую грязной мешковиной телегу, и плохое предчувствие не покидало меня.

Подарок от Мала.

Слова старого древлянина были зловещими. Что может быть в этой телеге? Головы пленных? Какая-то мерзость, призванная сломить дух моих воинов, посеять страх и сомнение? Мал играл грязно. Засада с волхвами, резня в Киеве, а теперь это. Он бил не только оружием, но и ужасом, пытаясь парализовать волю противника.

Я посмотрел на своих спутников. Такшонь все еще пыхтел от ярости, его лицо было перекошено от гнева, но взгляд, устремленный на телегу, был полон мрачного ожидания. Он понимал, что ничего хорошего там быть не может. Ратибор сидел в седле, как изваяние. Он ждал моей команды, готовый к любому приказу, но и в его глазах читалась тревога. Веслава чуть подалась вперед, вглядываясь в телегу так пристально, словно пыталась заглянуть под мешковину, она тоже чувствовала беду.

Нужно было посмотреть. Я спешился. Кожаные подошвы сапог мягко ступили на усыпанную хвоей и пропитанную кровью землю.

— Стойте здесь, — бросил я своим спутникам, не глядя на них. — Я сам.

Никто не возразил. Я медленно пошел к телеге. Воздух вокруг повозки был густым, смрадным. Мухи жужжали так громко, что казалось, само пространство вибрирует от их монотонного гудения. Они облепили мешковину черным, шевелящимся ковром. Некоторые, особо наглые, садились мне на лицо, на руки.

Подойдя вплотную, я остановился. Запах стал почти невыносимым, вызывая рвотные позывы. Пришлось сделать глубокий вдох через рот, чтобы не задохнуться. Рука сама потянулась к рукояти топора на поясе — инстинктивное движение воина, ожидающего удара.

Мгновение я колебался. Какая бы правда ни скрывалась под этой тряпкой, она будет страшной. Но ее нужно было встретить лицом к лицу.

Я — Великий князь Руси. Я привел сюда этих людей. Я не имею права на страх.

Резким, сильным движением я рванул мешковину на себя, отбрасывая ее в сторону.

Смрад ударил в лицо с новой силой, густой, тошнотворный, смешанный с металлическим запахом запекшейся крови. Мухи, потревоженные моим движением, взвились недовольным жужжащим облаком, но тут же снова начали садиться на то, что открылось моему взору.

В неглубоком кузове телеги, в луже чего-то темного и липкого, лежало тело. Точнее, то, что от него осталось. Человеческое тело, страшно изуродованное. Оно было скрючено в неестественной позе, одежда — вернее, ее остатки — превратилась в грязные, пропитанные кровью лохмотья. Но даже сквозь грязь и раны было видно — это был знатный воин. Остатки разбитого, но явно дорогого доспеха из хорошего железа, такие не носили рядовые дружинники. Качественная обувь, иссеченная и пропитанная кровью.

Я наклонился над краем телеги, превозмогая омерзение, подступавшее к горлу. Кто это мог быть? Кто из тех, кто остался в Киеве, мог стать таким «подарком» от Мала? Мой наместник, Ярополк? Вряд ли. Фигурой не вышел, этот же был крепко сбит. Илья Муромец, киевский воевода? Могучий, грозный воин, его пленение или смерть стали бы для древлян великой победой. Телосложение подходило — широкие плечи, мощная грудь, даже под слоем грязи и ран это было видно. Или…

Добрыня…

Я заставил себя смотреть внимательнее, вглядываясь в детали, пытаясь пробиться сквозь завесу грязи. Лицо… Лица почти не было. Сплошное кровавое месиво. Нос перебит, губы рассечены, глазницы… одна пустая, черная, другая заплыла чудовищным синяком. Пытали. Долго, со знанием дела. Чтобы сломить? Выведать что-то? Или просто из садистского удовольствия?

Но доспех… Я узнал этот нагрудник. Точно такой же я видел на Добрыне перед его отъездом в Киев. Особая выковка на плечевых пластинах, характерный изгиб… И пряжка на ремне, чудом уцелевшая под телом. Сомнений не оставалось.

Добрыня.

Это был он. Мой верный тысяцкий, который прошел со мной через все круги ада этой новой жизни. От битвы с разбойниками у Березовки до стен Новгорода. Тот, кого я послал в Киев, надеясь, что его стойкость и опыт помогут удержать город. Тот, кого я, по сути, обрек на эту страшную муку.

Мир вокруг сузился до этой кошмарной картины в грязной телеге. Звуки поляны, голоса людей, ржание лошадей — все отошло на задний план, превратилось в неразборчивый, давящий гул. Холод, не имеющий ничего общего с погодой, сковал все внутри.

Не знаю, сколько я так стоял, оцепенев от ярости. Время остановилось. Хотелось разнести эту телегу в щепки вместе с ее страшным грузом, броситься на вражеский лес и рубить, рубить, пока не упаду сам.

И в тот самый момент, когда я уже заставил себя оторвать взгляд, чтобы отдать приказ убрать тело и готовиться к штурму, случилось нечто невероятное. Мне показалось или нет?

Что-то неуловимое.

Движение. Там, где было изуродованное лицо Добрыни.

Ресница.

На его единственном уцелевшем, заплывшем глазу. Она дрогнула? Или это просто игра света на влажной поверхности? Или судорога мышц в мертвом теле? Совсем слабо, почти невидимо, но я это видел. Или мне показалось?

Истерзанный, искалеченный, умирающий, но все еще цепляющийся за последнюю искру жизни в этом аду? Возможно ли такое? После всего, что с ним сделали?

Вопрос повис в воздухе. Жив? Мертв?