Русь. Строительство империи 6

Глава 12

Я ворвался в шатер, едва не снеся полог. Гул лагеря остался снаружи, а здесь царил свой, особый ад. Несколько дюжих дружинников, знакомые лица из Ратиборовой сотни, навалились на широкую лавку, пытаясь удержать бьющееся в конвульсиях тело. То, что осталось от Добрыни. Зрелище было страшным. Мой верный тысяцкий, изуродованный до неузнаваемости, извивался с такой силой, что казалось, его кости вот-вот переломаются под собственным напряжением. Он не кричал — ревел низким, утробным, совершенно нечеловеческим голосом, полным ярости и какого-то запредельного ужаса. Пена летела с его губ, единственный глаз, налитый кровью, был безумно расширен и устремлен в дальний угол шатра.

Там, на спешно сооруженных носилках, лежали виновники этого безумия — Илья Муромец и Ярополк Святославич. Они были без сознания. Никакой угрозы от них исходить не могло. Но Добрыня видел в них нечто такое, что срывало последние остатки разума, превращая его в дикого зверя. Он рвался к ним, мычал, пытался укусить тех, кто его держал. Воины кряхтели, их лица были мокрыми от пота, одежда пропиталась чужой кровью и грязью. Они с трудом удерживали его, рискуя получить травму от этих слепых, яростных рывков.

Растерянная Искра стояла поодаль. В руке она держала какой-то глиняный пузырек, но подойти не решалась. Ее помощники, две молодые девчонки и вовсе забились к стенке шатра, глядя на происходящее с откровенным страхом. Ситуация явно вышла из-под контроля. Еще немного, и Добрыня либо вырвется, либо его изувеченное тело просто не выдержит такого чудовищного напряжения. Швы на его ранах могли разойтись в любой момент.

— Всем лишним — вон! — мой голос прорезал рев и кряхтение. Я шагнул вперед, взгляды устремляются на меня. — Вы двое, — кивнул я помощницам Искры, — уходите! Быстро! Вы четверо, — указал я на дружинников, державших Добрыню, — держите крепче! Не давайте ему навредить себе!

Помощницы пулей вылетели из шатра. Дружинники, услышав приказ, напряглись еще сильнее, их хватка стала жестче. Я подошел ближе к лавке, встал так, чтобы оказаться в поле зрения единственного глаза Добрыни, пытаясь перекрыть ему вид на Илью и Ярополка.

— Добрыня! — позвал я громко, стараясь перекричать его рычание. — Добрыня, это я, Антон! Смотри на меня!

Он дернулся, его взгляд на мгновение скользнул по моему лицу, но узнавания в нем не было. Только слепая ярость и боль. Он снова забился, пытаясь скинуть державших его людей.

— Спокойно, Добрыня! Успокойся! Они не тронут тебя! Никто тебя не тронет! — говорил я, стараясь вложить в голос всю имеющуюся у меня уверенность. Не знаю, сработала ли «Аура Легата», которую я получил от Вежи или просто сила привычки подчиняться командиру, но его движения стали чуть менее хаотичными. Он все еще рычал, но уже не так исступленно. Взгляд метался, уже не прикованный только к дальнему углу.

— Искра! — повернулся я к лекарке. Она вздрогнула, но тут же подошла ближе. Профессионализм брал свое, страх отступал перед необходимостью действовать. — Что у тебя есть? Самое сильное успокоительное! Снотворное! Что угодно, чтобы он перестал биться! Немедленно! Он же разорвет себе все раны!

Искра торопливо закивала, откупоривая свой пузырек. Резко запахло какими-то травами.

— Это отвар валерианы и сон-травы, княже, очень крепкий… Но как ему дать? Он же…

— Держать! — рявкнул я на воинов. — Разжимайте ему зубы, если придется! Осторожно! Давай, Искра, действуй!

Это оказалось непросто. Добрыня снова начал сопротивляться с удвоенной силой, как только почувствовал приближение лекарки. Двое воинов с трудом удерживали его голову, еще двое — руки и тело. Пришлось применить силу, чтобы разжать его челюсти, рискуя повредить ему или быть укушенным. Искра, ловко улучив момент, влила ему в рот темную, тягучую жидкость из пузырька. Добрыня закашлялся, часть отвара вылилась, но большая часть попала внутрь.

Мы ждали, продолжая крепко держать его. Прошла, наверное, минута, показавшаяся вечностью. Его движения стали замедляться, рычание перешло в хрип, потом в тяжелое, прерывистое дыхание. Тело обмякло. Глаз закрылся. Он не уснул по-настоящему, скорее провалился в тяжелое забытье, вызванное снадобьем и полным истощением сил.

В шатре повисла тишина, нарушаемая тяжелым дыханием Добрыни и шумом ветра снаружи. Воины осторожно ослабили хватку, переводя дух. Их лица блестели от пота, на руках виднелись ссадины и синяки — следы борьбы. Искра стояла рядом, вытирая руки тряпицей, ее лицо было напряженным.

Я посмотрел на неподвижное тело тысяцкого на лавке. Первая, самая острая фаза кризиса миновала. Но причина осталась. Что-то, что он увидел или вспомнил, глядя на Илью и Ярополка, было настолько ужасным, что едва не убило его. И мне предстояло выяснить, что именно. Но сначала нужно было убедиться, что медицина бессильна там, где могла бы помочь Вежа.

Пока Добрыня лежал без движения, погруженный в сон, я отошел на пару шагов к стене шатра. Воины стояли у лавки, готовые снова вмешаться, если тысяцкий начнет буйствовать. Искра тихо отдавала распоряжения одному из вернувшихся помощниц — принести еще воды, чистых тряпок, сменить пропитанные кровью повязки там, где это было возможно без риска потревожить глубокие раны. Обычная лазаретная рутина, которая сейчас казалась спасительным островком порядка посреди хаоса.

Я отвернулся от них, сосредоточился. На мгновение закрыл глаза, отсекая внешние раздражители — запах крови, трав, пота, приглушенные звуки лагеря за пологом.

«Вежа», — мысленный зов.

Воздух передо мной дрогнул, сплелся в знакомый образ. Беловолосая девчонка с ехидными глазами. Сегодня она выглядела особенно бесстрастной, почти отстраненной, словно наблюдала за интересным, но не слишком важным экспериментом. Ни тени той предвкушающей улыбки, когда она собиралась озвучить условия своего «гранта». Видимо, драма с Добрыней выбила ее из настроения торговаться. Но я вернусь еще к этому вопросу.

— Слушаю, Великий князь, —прозвучал ее голос у меня в голове. — Возникли непредвиденные осложнения?

Я проигнорировал ее вопрос. Взглянул на Добрыню, на его изувеченное тело, на следы недавнего безумия на его лице. Гнев и бессилие поднялись во мне волной. Здесь, в этом мире, я мог призывать огонь с небес — ну, почти, катапульты со снарядами работали исправно, — мог становиться берсерком в бою, мог управлять экономикой целых княжеств с помощью каких-то там очков влияния. Но исцелить одного верного человека, вернуть ему возможность говорить, жить нормально — на это моих «великокняжеских» сил не хватало.

— Ты можешь ему помочь? — мысленно спросил я, стараясь сохранить спокойствие и не дать эмоциям взять верх. — По-настоящему помочь. Восстановить все. Голосовые связки, чтобы он мог говорить. Залечить раны так, чтобы не осталось и следа. Вернуть ему прежний облик.

Вежа склонила голову набок, рассматривая Добрыню своим нечеловеческим взглядом. Ее виртуальные глаза словно сканировали его, анализировали повреждения с холодной точностью хирурга или, скорее, механика, оценивающего сломанный механизм.

— Объект «Добрыня Никитич», — произнесла она тем же ровным тоном. — Обыкновенный человек. Статус: не носитель Системы. Физическое состояние: критическое. Множественные травмы несовместимые с полноценной жизнедеятельностью по стандартам этой эпохи. Психическое состояние: крайне нестабильное, шок, возможно развитие необратимых изменений личности вследствие перенесенных пыток и стресса.

— Я не спрашиваю диагноз! — перебил я ее раздраженно. — Я спрашиваю: ты можешь его починить? За очки влияния, за что угодно!

На лице Вежи появилось нечто похожее на удивление, или, может, она просто имитировала эту эмоцию.

— Великий князь, ты, кажется, забываешь основные принципы взаимодействия. Система оперирует информацией, энергией и вероятностями в рамках установленных протоколов. Прямое физическое воздействие, такое как регенерация тканей, восстановление утраченных функций, модификация организма, возможно исключительно в отношении зарегистрированных носителей Системы. Да и то с огромными полотнами ограничений.

Она сделала паузу.

— Добрыня не является носителем. Он — внешний объект. Система не имеет интерфейса для прямого взаимодействия с его биологической структурой. Да, я могу внушить ему мысли о том, что ты являешься его родным сыном или наоборот отцом, но это на уровне конструкции информационных потоков. Я не могу переписать его генетический код, запустить ускоренную регенерацию или имплантировать ему новые органы, даже если бы ты предложил мне все очки влияния во вселенной. Это просто невозможно технически. Нарушает базовые законы взаимодействия Системы с данной реальностью.

Ее слова разочаровывали. Никакой лазейки, никакого «если». Просто констатация факта. Как если бы я попросил ее превратить камень в хлеб. «Магия» Вежи имела свои четкие границы и лежали они там, где кончались носители Системы.

— То есть, — проговорил я медленно, переваривая информацию, — все, что я могу сделать для него — это надеяться на Искру и ее травы?

— Корректно, — подтвердила Вежа. — Ты можешь использовать ресурсы Системы для обеспечения объекта «Искра» необходимыми знаниями, например, предоставить ей доступ к более совершенным медицинским методикам из других временных пластов, если таковые имеются в базе данных и совместимы с текущим технологическим уровнем. Ты можешь потратить очки влияния на создание оптимальных условий для его выздоровления — стерильность, питание, уход. Но само исцеление — вне моей компетенции. Если бы Добрыня был носителем, мы могли бы обсудить варианты: активация протокола «Феникс», покупка навыков регенерации, замена поврежденных частей кибернетическими имплантами… Шутка, Великий князь, про импланты — шутка. Но суть ты уловил: носитель может управлять своим телом и развивать его с помощью Системы. Обычный человек — нет.

Я молча глядел на Добрыню. Значит, мой верный тысяцкий так и останется калекой, если вообще выживет. А я, со всеми своими сверхъестественными возможностями, могу лишь смотреть.

— Хорошо, — наконец произнес я. — Я понял. Значит, будем действовать иначе.

Раз Система не может исцелить его тело, мне оставалось только одно — попытаться понять, что сломало его разум. Узнать правду о том, что произошло в Киеве. И для этого мне не нужны были ни очки влияния, ни протоколы Вежи. Нужен был только сам Добрыня и его единственный уцелевший глаз.

Я подождал еще некоторое время, давая успокоительному снадобью Искры подействовать глубже, а Добрыне — хоть немного прийти в себя после чудовищного приступа. Его дыхание стало ровнее, хотя все еще оставалось прерывистым. Судорожные подергивания прекратились. Он лежал неподвижно, веки единственного глаза чуть дрожали, словно он находился на границе сна и яви.

— Искра, — позвал я лекарку. Она подошла, вопросительно глядя на меня. — Ты можешь пока заняться другими ранеными? И проследи, чтобы сюда никто не входил без моего разрешения. Никто.

Она метнула быстрый взгляд на Добрыню, потом на меня. В ее глазах читалось беспокойство, но спорить она не стала.

— Хорошо, княже. Позови, если что-то понадобится.

Она собрала свои склянки и тряпки и вышла, плотно прикрыв за собой полог шатра. Воины, державшие Добрыню, переглянулись, ожидая приказа.

— Вы тоже можете идти, — сказал я им. — Отдохните. Вы свое дело сделали. Только будьте неподалеку.

Дружинники облегченно выдохнули, коротко поклонились и покинули шатер. Я остался один на один с изувеченным тысяцким и двумя бессознательными фигурами в углу.

Я придвинул к лавке Добрыни грубо сколоченную табуретку, сел так, чтобы он мог меня видеть, если откроет глаз. Наклонился к нему.

— Добрыня, — позвал я тихо. — Добрыня, ты меня слышишь?

Его веко дрогнуло сильнее и медленно поднялось. Мутный, налитый кровью глаз сфокусировался на моем лице. Узнавания в нем по-прежнему не было, но появилась тень осмысленности. Он слышал, понимал, что к нему обращаются.

— Я знаю, ты не можешь говорить, — продолжал я так же тихо. — Но ты можешь отвечать. Я буду задавать вопросы. Если ответ «да» — моргни один раз. Медленно, чтобы я понял. Если ответ «нет» — моргни два раза. Тоже медленно. Ты понял меня, Добрыня? Если понял — моргни один раз.

Я напряженно вглядывался в его лицо. Прошла секунда, другая. И вдруг его веко медленно опустилось и снова поднялось. Один раз. Он понял.

Этот простой знак согласия от человека, прошедшего через ад, меня успокоил. Он был готов говорить со мной, даже в таком состоянии. В прошлый раз нам удалось немного «поговорить».

— Хорошо, — кивнул я. — Спасибо, Добрыня. Давай начнем с самого начала. Киев. Ты был там, когда город пал?

Один медленный взмах ресниц. Да.

— Ты видел, как это произошло?

Да.

— Это было внезапное нападение древлян?

Два быстрых, почти судорожных моргания. Нет.

Я нахмурился. Значит, не просто набег.

— Это было не внезапно?

Да.

— Было предательство? Те, кто внутри, помогли врагу?

Да. Одиночное, тяжелое моргание, полное боли.

— Предатели были среди простых горожан? Купцов?

Нет.

— Среди дружины? Воинов?

Да.

Я инстинктивно сжал кулаки. Я подозревал это в глубине души, но получить подтверждение было тяжело.

— Среди командиров? Тех, кто отвечал за оборону?

Пауза. Добрыня смотрел на меня своим единственным глазом, и в его взгляде плескался такой ужас, такая мука, что мне стало не по себе. Потом он медленно, с видимым усилием, моргнул один раз. Да.

Значит, верхушка. Те, кому я доверил столицу. Ярополк… Илья…

— Илья Муромец, — произнес я имя киевского воеводы почти шепотом. — Он был среди предателей?

Добрыня замер. Его глаз широко раскрылся, зрачок сузился. Он смотрел мимо меня, куда-то в пустоту, словно снова переживая те страшные моменты. Потом его веко медленно, мучительно опустилось. И поднялось.

Я ждал еще одного моргания, чтобы получилось — нет. Но не дождался.

Да.

У меня перехватило дыхание. Илья. Легендарный богатырь. Предал. Это казалось немыслимым. Но Добрыня не мог лгать сейчас, не в таком состоянии.

— А Ярополк? — спросил я, голос мой дрогнул. — Княжич Ярополк Святославич? Он тоже… предал?

Я почти боялся услышать ответ. Ярополк, сын Святослава, которого я оставил наместником, своим представителем в матери городов русских. Неужели и он?

Добрыня снова замер. Казалось, этот вопрос дался ему еще тяжелее, чем предыдущий. Он шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Его изуродованное лицо исказилось гримасой. Потом он моргнул. Один раз. Медленно, неотвратимо. Да.

В шатре снова воцарилась тишина. Я сидел оглушенный. Предали оба. Илья Муромец и Ярополк Святославич, которые должны были защищать Киев, открыли ворота врагу. Теперь становилась понятна ярость Добрыни, его безумный припадок при виде их. Он знал и видел их предательство своими глазами. Может, именно за это знание его так изувечили.

Я поднял голову, посмотрел в угол шатра, где лежали эти двое. Один — легенда, другой — наследник великого князя. Оба — предатели. Что с ними делать? Как судить? И что это значит для меня, для всей Руси? Если даже такие люди способны на измену, кому тогда можно верить?

Тишина в шатре стала почти невыносимой. Она давила на уши, смешиваясь с гулом крови в висках.

Я сидел на табуретке, не в силах пошевелиться, глядя на изувеченное лицо Добрыни. Он лежал с закрытым глазом, но даже сквозь гримасу боли на его лице проступало какое-то мрачное удовлетворение. Он сказал правду. Он выполнил свой долг, даже будучи на пороге смерти, донес до меня имя предателей.

Холодный гнев поднимался из глубины души. Гнев на Илью, на Ярополка, на тех, кто дергал за ниточки этого предательства — будь то древлянские князья, византийские стратеги или сама Вежа с ее вечными играми. Меня предали те, кому я доверил самое сердце моих земель. Киев пал не из-за силы врага, а из-за гнили внутри. Сколько моих людей погибло из-за них? Сколько верных дружинников полегло в той резне, пытаясь защитить город, ворота которого уже были распахнуты изнутри? Добрыня чуть не погиб, пытаясь пробиться ко мне с этой вестью.

Я перевел взгляд на угол шатра. На две неподвижные фигуры на носилках. Илья Муромец. Массивный, даже сейчас, в беспамятстве и ранах, он выглядел внушительно. Какая сила! И какая подлость. Рядом — Ярополк. Молодой, исхудавший, с запекшейся кровью на волосах. Сын своего великого отца.

Иуда.

Что теперь? Просто прикончить их здесь, в этом шатре? Тихо, без суда и следствия? Соблазн был велик. Отомстить за Добрыню, за павших воинов, за поруганный Киев. Но это был бы слишком простой выход. Предательство такого уровня требовало не просто мести, а громкого, публичного суда, чтобы все видели, что бывает с теми, кто изменяет клятве. Но как судить сына Святослава и легендарного героя? Кто поверит мне? Кто встанет на мою сторону против таких имен? Добрыня — единственный свидетель, и тот при смерти, не способный произнести ни слова.

Ситуация оказалась куда сложнее, чем я мог представить. Одно дело — разбить врага в поле, другое — выкорчевывать измену из самого основания своей власти. Это была совсем другая война, тихая, подковерная, где слово ранит сильнее меча, а доверие — самая хрупкая валюта.

Я тяжело вздохнул. Воздух в шатре был спертым, пахло кровью и лекарствами. Нужно было выбираться отсюда, подумать на свежем воздухе. Решить, что делать дальше. Я уже поднялся было с табуретки, собираясь позвать Искру и дать распоряжения насчет охраны пленников, как вдруг со стороны носилок донесся тихий стон.

Я обернулся. Едва слышный стон повторился. Он исходил от Ярополка. Его веки затрепетали, потом медленно приподнялись. Мутные, расфокусированные глаза обвели свод шатра, потом скользнули по моему лицу. Узнал ли он меня? Или просто смотрел перед собой, еще не вполне вернувшись в сознание?

Я шагнул ближе к носилкам, внимательно наблюдая за ним. Он поморщился, видимо, от боли в раненой голове, попытался приподняться, но сил не хватило. Его губы шевельнулись, он что-то прошептал, но так тихо, что я не разобрал ни слова.

— Ярополк. — позвал я негромко. — Ты пришел в себя?

Он снова сфокусировал взгляд на мне. Теперь в его глазах мелькнуло узнавание. Он облизнул пересохшие губы.

— Кн… княже… — голос его был слабым, хриплым, но вполне различимым.

Видимо, пока я допрашивал Добрыню, Ярополк уже был на грани сознания. Он мог слышать мои вопросы. Мог видеть ответы Добрыни. И теперь он смотрел на меня снизу вверх, во взгляде его читалась обреченность.

Я ожидал, что он скажет дальше. Он тяжело дышал, собираясь с силами.

— Он… — Ярополк слабо кивнул в сторону лавки, где лежал Добрыня. — Он правду… говорит… Добрыня…

Сердце у меня замерло. Неужели? Он сам признается?

— Я… — Ярополк сглотнул, его лицо исказилось от внутреннего напряжения или боли. — Я предал тебя, Великий князь Антон…