Русь. Строительство империи 6

Глава 8

Один-единственный уцелевший глаз Добрыни смотрел на меня из-под чудовищно опухшего, багрово-синего века. Без осмысленного выражения, он просто был открыт. Но это было больше, чем я смел надеяться еще полчаса назад. Он вернулся из той черной бездны, куда его швырнули древлянские ублюдки, он сумел выкарабкаться.

Искра тихо отступила на шаг, вытирая пот со лба. Ее лицо было сосредоточенным и усталым. Она сделала все, что могла. Остальное зависело от самого Добрыни, от его нечеловеческой воли к жизни, да еще от богов, если им было дело до одного искалеченного воина на этой проклятой поляне.

— Княже… — прошептала Искра. — Он в сознании. Но… говорить он не сможет. Горло… там все плохо. И сил нет совсем. Ему нужен полный покой. И время. Много времени.

Я медленно опустился на колени рядом с импровизированным ложем из плащей. Добрыня лежал неподвижно, лишь грудь едва заметно вздымалась. Его тело было спеленуто чистыми тряпицами там, где Искра смогла остановить кровь и обработать раны. Но даже так видок был жуткий. Переломы, ожоги от пыток, страшные раны. Как он вообще выжил? Воистину, богатырь. Не только телом, но и духом.

Я смотрел в его единственный глаз. Он медленно повернулся ко мне. Узнал? Понял, кто перед ним? Взгляд оставался мутным, но мне показалось, что в самой его глубине что-то мелькнуло. Тень узнавания. Или это я опять выдавал желаемое за действительное?

Говорить не может. Как же тогда узнать? Мне нужно было знать. Не для праздного любопытства. То, что Добрыня мог рассказать, могло изменить многое.

Идея пришла сама собой, простая, почти примитивная.

— Добрыня, — заговорил я, наклонившись. — Ты меня слышишь? Если да… моргни один раз. Попробуй. Просто один раз закрой и открой глаз.

Я затаил дыхание. Искра рядом тоже замерла. Несколько долгих секунд ничего не происходило. Глаз смотрел на меня так же неподвижно. Неужели я ошибся? Неужели сознание вернулось, но тело совсем не слушается?

И тут веко дрогнуло. Медленно, с видимым усилием, оно опустилось, закрыв глаз, и так же медленно поднялось. Один раз.

Сердце подпрыгнуло. Слышит! Понимает!

— Хорошо, Добрыня, — продолжил я, стараясь говорить ровно, хотя внутри все клокотало. — Очень хорошо. Теперь слушай. Я буду задавать вопросы. Если ответ «да» — моргни один раз. Если «нет» — моргни два раза. Понял? Если понял — моргни один раз.

Снова пауза. И снова медленное, тяжелое движение века. Один раз.

Есть контакт. Пусть такой, на грани возможного, но он есть.

Нужно было начинать с главного. С того, что жгло меня изнутри с момента получения страшной вести из Киева.

— Киев… Древляне ворвались внезапно. Это было предательство? Кто-то открыл ворота изнутри. Да?

Его глаз смотрел на меня. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем веко снова дрогнуло и опустилось. Один раз.

Да.

Я ожидал этого ответа. Рассказы выживших, само стремительное падение такой крепости — все указывало на измену. Но услышать подтверждение от Добрыни… Холодная волна ярости медленно поднялась из глубины души. Предатели. В самом сердце Руси.

— Эти… воины с золотыми орлами, о которых говорили беглецы. Византийцы? Да?

Снова ожидание. Мне показалось, что на его лице мелькнуло что-то похожее на гримасу боли, но, может, это была просто игра теней от факела. Веко опустилось. Поднялось. Один раз.

Да.

Значит, не просто дикие древляне, опьяненные возможностью грабежа. За ними стояла Империя. Лев Скилица и его люди. Они дергали за ниточки, направляя топор войны руками лесных дикарей. Хитро. Подло. И это в их стиле.

Теперь, самое тяжелое. Я должен был спросить.

— Ярополк… Ты видел его смерть?

Глаз Добрыни смотрел прямо на меня. Долго. Неподвижно. Потом веко дрогнуло дважды. Медленно, с паузой между морганиями. Нет. Он не видел.

Но я не остановился.

— Но он скорее всего, мертв. Погиб в той резне? Да?

Пауза. Длинная, мучительная. Я видел, как трудно дается ему каждое движение. Но он ответил. Один медленный кивок века.

Да.

Ярополк сгинул. Скорее всего, один из первых.

Оставался еще один.

— Илья… Воевода Илья Муромец… Он тоже? Ты видел, как он пал?

Снова два медленных моргания. Нет.

— Но он, скорее всего, тоже погиб. Да?

Я почти не дышал, ожидая ответа. Илья. Глыба. Опытный воин, знающий Киев как свои пять пальцев. Глаз Добрыни смотрел на меня. И снова, после долгой паузы, одно медленное движение века.

Да.

Все. Командования Киева больше нет. Ярополк мертв. Илья мертв. Добрыня — вот он, передо мной, искалеченный, чудом выживший, единственный свидетель и единственный из тех, кто держал оборону.

Я поднялся с колен. Смотреть на Добрыню больше не было сил.

— Искра, — мой голос прозвучал глухо. — Сделай все возможное. И невозможное тоже. Он нужен нам. Он нужен Руси.

Девушка молча кивнула, снова склоняясь над раненым. Ее лицо было маской профессиональной сосредоточенности.

Я отошел от Добрыни, оставив его на попечение Искры. Шаги сами несли меня туда, где ждали воеводы. Лагерь гудел приглушенно. Первоначальный шок от вида изуродованного тысяцкого и ярость, готовая выплеснуться слепым набегом на лес, сменились мрачной злостью на древлян. Воины молча чистили оружие, проверяли доспехи, переговаривались короткими, отрывистыми фразами. Они поняли, что короткой стычки не будет, предстоит тяжелая работа.

Ратибор, Такшонь и Веслава стояли у разложенной на земле карты, освещенной неровным светом факела. Увидев меня, они выпрямились. Такшонь все еще пыхтел, как растревоженный медведь, кулаки его то сжимались, то разжимались. Битва в лесу и вид Добрыни распалили его добела, и он жаждал немедленно ринуться на врага, рвать и метать. Веслава была собранна и внимательна, ее взгляд скользнул по моему лицу, пытаясь прочесть что-то за внешней невозмутимостью. Один Ратибор казался высеченным из камня.

Я подошел к ним, взглянул на карту — грубо начерченный план Искоростеня, основанный на докладе Веславы и рассказах тех немногих, кто бывал в древлянской столице. Крепкий орешек. Двойные стены, ров, башни.

— Войско строится, княже, — доложил Ратибор ровным голосом. — Кольцо вокруг города замыкается. Дозоры выставлены.

Я кивнул, глядя поверх их голов туда, где в ночной темноте чернели стены Искоростеня. Наши костры отбрасывали на них неровные, пляшущие блики, выхватывая из мрака зубцы палисада, темные провалы бойниц.

— Чего ждем, княже? — не выдержал Такшонь. — Лестницы вязать пора! Тараны сколачивать! Там за стенами наши враги сидят, те, кто Киев спалил, кто Добрыню… — он осекся, не договорив. — Надо бить их! Сейчас! Пока они от лесной драки не очухались! Стены у них крепкие. С наскока не возьмешь, готовиться надо!

— Да, стены высоки, княже, — поддержала его Веслава. Она обвела взглядом темную громаду города. — И людей у них, похоже, не мало засело. Мал успел собрать силы. Без осадных приспособлений штурм будет стоить нам многих жизней. Лестницы нужны, укрытия для подступа к стенам…

Они были правы. По всем правилам военного искусства следовало начинать подготовку к штурму. Вязать фашины для засыпки рва, сколачивать штурмовые лестницы, строить подвижные башни-гуляй-города, мастерить тараны. Это заняло бы не один день, но уменьшило бы потери при атаке.

Но я молчал, смотрел на Искоростень и думал о Киеве и Добрыне в той грязной телеге.

Ратибор, стоявший чуть позади меня, не проронил ни слова. Он тоже смотрел на город. Потом перевел взгляд на меня, и я уловил в его глазах что-то похожее на понимание. Он коротко хмыкнул себе под нос, так тихо, что едва ли кто, кроме меня, это услышал.

— У Великого князя, видать, свои думы, — проронил он так же тихо, словно говоря сам с собой.

Такшонь и Веслава непонимающе переглянулись.

Я оторвал взгляд от стен.

— Порядок есть порядок, — сказал я твердо, обращаясь ко всем троим. — Сначала предложим слово. Как положено.

Такшонь хотел было возразить, но встретился с моим взглядом и недовольно засопел.

Я подозвал велел подать коня. Вскочив в седло, я выехал немного вперед, за пределы освещенного кострами круга, приблизившись к границе темноты, за которой начиналась ничейная земля перед стенами Искоростеня. На стенах было видно движение — стражники с факелами переходили с места на место, темные силуэты лучников застыли у бойниц.

— Князь Мал! — крикнул я, мой голос разнесся в ночной тишине. — Или кто у вас тут старший! Выйди на слово! Великий князь Антон говорит с тобой!

Ответом была тишина. Никто не вышел, никто не ответил. Они сделали свой выбор еще тогда, когда отправили своих гонцов с тем страшным «подарком».

Я развернул коня и вернулся к своим.

— Найти мне самого голосистого дружинника, — приказал я Ратибору.

Он даже не моргнул глазом, молча нашел требуемого воина. Вскоре передо мной стоял здоровенный детина из моей новгородской дружины, известный на всю округу своей луженой глоткой. Прозвище свое он получил не зря — когда Громобой орал, казалось, воздух дрожал.

— Поедешь к стенам, — сказал я ему, глядя в его простодушное, но честное лицо. — Подъедешь близко, но не настолько, чтобы стрелой достали. И прокричишь им. Громко, чтобы и на том конце города слышали.

Я вкратце рассказал, что от нег требовалось.

— Так точно, княже! — рявкнул Громобой, отчего ближайший факел затрепетал. — Враз им все прокричу! До кишок дойдет!

Он развернулся, неуклюже взобрался на своего коня и поскакал к городу. Мы видели, как он остановился на полпути, набрал полную грудь воздуха и начал орать. Его голос действительно был громоподобным, слова четко доносились до нас, а уж до стен Искоростеня и подавно.

— Слушайте, люди Искоростеня! — проревел Громобой. — Говорит Великий князь Антон! Ваш князь Мал и его жрецы навлекли на вас беду. Они предали Русь, они сожгли Киев, они пролили кровь невинных. Великий князь предлагает вам последний шанс. Сдавайтесь! Выдайте Мала и его приспешников. Откройте ворота. Тем, кто сложит оружие и покорится, будет дарована жизнь и милость. Кто откажется — познает гнев Великого князя во всей его полноте. Участь Киева покажется вам тогда благословением! Думайте! У вас мало времени!

Когда он закончил, на стенах на мгновение воцарилась тишина. А потом раздался хохот. Грубый, издевательский. Полетели оскорбления, проклятия. Кто-то швырнул вниз несколько камней, которые упали далеко от Громобоя. Несколько стрел взвились в воздух и воткнулись в землю рядом с ним — скорее для острастки, чем с реальным намерением попасть.

— Пшел вон, прихвостень! — донеслось со стены. — Скажи своему князьку, пусть убирается, пока шкуру свою целой унести может! Мала и на вас, и на всю вашу поганую Русь хватит!

— Киев взяли, и до вас доберемся! Будете в лесу зиму зимовать, шкуры грызть!

Громобой постоял еще немного под градом насмешек, потом развернул коня и поехал обратно. Лицо его было багровым от злости.

— Тьфу! — сплюнул он, подъехав ко мне. — Быдло лесное, княже. Слов не понимают.

Я тяжело вздохнул. Ну что ж. Я пытался. Они сами выбрали свою судьбу.

— Становись! — приказал я воеводам. — Готовимся к осаде, ставим по периметру катапульты.

Войско пришло в движение. Воины занимали указанные им позиции, разворачивали заслоны на дорогах, ведущих к городу, начинали копать неглубокие рвы перед своими порядками — на случай вылазки. Лагерь обустраивался для долгого стояния.

А позади наших линий, чуть поодаль, послышался тяжелый скрип дерева и приглушенные команды. Это люди Степана выкатывали на огневые позиции его главное сокровище — катапульты. Десять тяжелых осадных машин, привезенных из Переяславца. Их темные силуэты медленно вырисовывались в свете костров, похожие на гигантских спящих чудовищ.

Ночь тянулась медленно. Войско замерло вокруг Искоростеня, как гигантский удав, обвивший свою жертву. Костры горели ровно, отбрасывая длинные тени. На стенах города тоже горели огни, но их было меньше, и они казались беспокойными, мерцающими. Из-за стен не доносилось ни звука — ни песен, ни криков. Только иногда лаяли собаки. Они затаились, уверенные в толщине стен и высоте башен.

На следующий день я стоял на небольшом холме, откуда открывался вид и на город, и на позиции моих катапульт. Рядом застыл Ратибор. Чуть поодаль виднелись фигуры Такшоня и Веславы, они тоже молча смотрели на Искоростень. Воздух был прохладным, пахло дымом наших костров и сырой землей.

Степа суетился возле своих машин. Его люди, переяславские умельцы и приданные им для помощи дружинники, заканчивали последние приготовления. Проверяли натяжение канатов, подкатывали огромные валуны для противовесов, смазывали скрипучие оси. Десять уродливых деревянных конструкций стояли рядами, их метательные рычаги были опущены, словно клювы гигантских хищных птиц, готовых к удару.

Я дал им достаточно времени. Рассветет с минуты на минуту. Стража на стенах наверняка клевала носом, убаюканная тишиной и ночной прохладой. Самое время начинать.

Я поднял руку. Степа, постоянно косивший в мою сторону, тут же заметил сигнал. Он что-то коротко крикнул своим людям. Суета у катапульт прекратилась. Расчеты замерли у своих машин, ожидая команды.

— Начинай, — мой голос прозвучал в тишине неожиданно громко. — Пристрелка. По башням и воротам.

Степан махнул рукой. Раздался оглушительный скрип дерева и туго натянутых веревок. Первая катапульта дернулась, ее метательный рычаг взметнулся вверх, и огромный камень с глухим гулом полетел в темноту, описывая высокую дугу. Мы все невольно проследили за его полетом. Камень ударился где-то у подножия стены с тяжелым стуком, который эхом прокатился над поляной. Недолет.

— Правее бери! И угол выше! — заорал Степан первому расчету.

Следом ожила вторая катапульта, потом третья. Камни полетели к городу. Один снова не долетел, другой перелетел стену и с грохотом сверзился где-то внутри, вызвав испуганный лай собак. Но третий камень ударил точно в одну из надвратных башен. Раздался треск дерева, посыпалась щепа. На стене возникло какое-то движение, забегали огоньки факелов.

— Так! — удовлетворенно прорычал Степан. — Поправка на ветер! Остальные — цель та же!

Скрип и грохот возобновились. Теперь катапульты стреляли чаще, расчеты работали слаженно. Камни летели к Искоростеню. Некоторые все еще били мимо, но все больше снарядов находили цель. Удары по стенам становились регулярными. Мы слышали треск бревен, крики со стен. Кто-то пытался стрелять из луков в нашу сторону, но стрелы падали, не долетая и половины расстояния. Они были слишком далеко, а мы — вне пределов их досягаемости.

Я молча наблюдал. Каждая удачно попавшая глыба была маленьким шагом к цели. Пристрелка шла успешно. Степан хорошо обучил своих людей.

— Хватит камней, — сказал я, когда очередной валун проломил зубец на стене. — Цели определены. Точность удовлетворительная.

Степан подбежал ко мне, лицо его было раскрасневшимся от азарта и крика.

— Готовы, княже! Куда бить прикажешь? По воротам? Или башни сносить?

— По всему городу, Степан, — ответил я ровно. — По всему городу. Зажигательными.

Степан на мгновение замер, его глаза расширились. Потом он понял. На его лице не отразилось ни удивления, ни осуждения. Только деловитая собранность. Он повидал со мной достаточно, чтобы понимать — приказы не обсуждаются. Особенно такие.

— Будет сделано, княже! — он кивнул и побежал обратно к своим машинам.

— Зажигательные! Готовь! — разнеслись его команды.

Дружинники подтащили к катапультам большие, пузатые глиняные горшки, запечатанные сверху. Внутри была адская огненная смесь. Рядом поставили ведра с горящими углями.

— Первые пять — по центральной площади! Остальные — рассеять по крышам! Огонь!

Снова скрипнули механизмы. Но теперь в воздух полетели неуклюжие горшки. Они летели медленнее камней, кувыркаясь в воздухе. Перед самым пуском люди Степана поджигали фитили, торчащие из горшков. Огненные хвосты чертили в предрассветном небе замысловатые узоры.

Первые горшки упали в городе. Раздался звон разбитой глины. И почти сразу же там, куда они упали, вспыхнуло яркое пламя. Оно было не похоже на обычный огонь костра — густое, оранжево-черное, жадное. Один горшок угодил прямо на крышу какого-то большого дома в центре. Сухая дранка занялась мгновенно.

Следом полетели новые порции огня. Катапульты работали без остановки. Горшки падали на дома, на сараи, на деревянные мостовые, на штабеля дров у стен. Искоростень начал загораться. Сначала отдельные очаги, потом они стали сливаться в большие пылающие пятна. В небо поднялся черный, едкий дым.

Со стен донеслись крики ужаса. Заметались люди. Кто-то пытался тушить пожары, но воды в осажденном городе явно не хватало, а наша горючая смесь водой тушилась плохо. Кто-то просто бегал, кричал, не зная, что делать. Организованное сопротивление на стенах прекратилось. Лучники побросали свои луки, пытаясь спастись от огня или помочь своим семьям.

Катапульты продолжали методично забрасывать город огненными снарядами. Скрип, свист летящего горшка, звон разбитой глины, вспышка пламени.

Снова и снова.

Я смотрел на разгорающееся зарево над Искоростенем и не чувствовал ничего, ни злорадства, ни жалости. Только холодное удовлетворение от выполняемой работы.

Они хотели войны? Они ее получили.

Пожар разрастался. Огонь пожирал деревянный город с пугающей скоростью. Целые улицы превращались в огненные коридоры. Жар чувствовался даже здесь, на холме. Ветер гнал дым в нашу сторону, и он першил в горле.

— Степа! — крикнул я. — Перенести огонь на стены и башни! Бей по башням!

Катапульты изменили угол стрельбы. Теперь огненные горшки летели не вглубь города, а на его укрепления. Они разбивались о бревенчатые стены, о крыши башен. Дерево, уже нагретое пожаром внутри города, вспыхивало легко. Загорелись несколько башен, огонь пополз по верхним галереям стен.

Одна из угловых башен, которую мы повредили камнями во время пристрелки, пострадала особенно сильно. Несколько горшков угодили прямо в проломы и внутрь башни. Пламя вырвалось из бойниц, охватило всю конструкцию снизу доверху. Дерево трещало, лопалось от жара.

И вдруг башня начала крениться. Медленно, словно нехотя. Потом быстрее. Раздался оглушительный треск ломающихся бревен, грохот падающих камней, которые, видимо, служили основанием или засыпкой внутри. И вся огромная конструкция рухнула внутрь города, подняв тучу искр и дыма.

Когда дым немного рассеялся, мы увидели зияющий пролом в стене на месте упавшей башни. Широкая брешь, через которую можно было ворваться в горящий город.

Путь был открыт.

Обугленные бревна, обломки камней, искалеченные тела защитников, попавших под обвал — все это лежало дымящейся кучей, но проход был.

Степа, увидев результат, мгновенно отдал команду прекратить огонь. Скрип катапульт затих. Его люди стояли у машин, вытирая пот и сажу с лиц, с возбуждением глядя на дело своих рук. Они сделали это — пробили стену мощной крепости. Теперь слово было за дружиной. Степка повернулся ко мне, его лицо выражало гордость.

В этот момент ко мне подошли воеводы. Ратибор шагал первым. За ним двигался Такшонь, он буквально переминался с ноги на ногу, нетерпеливо поглядывая то на меня, то на манящий пролом в стене. Его рука лежала на рукояти меча, готовая в любой миг обнажить клинок. Веслава тоже направилась ко мне. Даже Искра, ненадолго оставившая Добрыню на попечение своих помощниц, пришла посмотреть. Она стояла чуть поодаль.

— Княже, — заговорил Ратибор, кивнув головой в сторону свалившейся башни. — Пролом есть. Добрый пролом. Огонь внутри сильный, но у стен уже немного спадает. Дадим ему еще часок прогореть, чтобы люди не задохнулись, и можно начинать. Отборные сотни первыми пойдут, расчистят подступы, закрепятся. Остальные подтянутся. Возьмем их тепленькими, пока они от пожара и грохота в себя не пришли.

Он говорил разумные вещи. Классический сценарий осады: пробить брешь, дождаться удобного момента и ударить всеми силами. Такшонь нетерпеливо кивал, соглашаясь с каждым словом Ратибора. Веслава тоже смотрела на меня, ожидая подтверждения. Штурм был логичным, единственно верным, казалось бы, шагом.

Но я смотрел не на пролом. Я смотрел на огонь, пожиравший Искоростень, на мечущиеся в дыму тени людей.

— Степан! — крикнул я так резко, что все вздрогнули. Мой голос перекрыл треск огня и отдаленные крики из города. — Продолжать обстрел!

Степка замер на полушаге, недоуменно глядя на меня. Воеводы тоже застыли, не веря своим ушам.

— Княже? — переспросил Степан растерянно. — Но… брешь…

— Я сказал — продолжать обстрел! — рявкнул я. — Бей по всему, что еще не горит!

Степан осекся. Он посмотрел на меня внимательно, потом на Ратибора, словно ища подтверждения. Но в моих глазах он увидел что-то такое, что заставило его отбросить все сомнения.

— Слушаюсь, княже! — он развернулся к своим людям. — Зажигательные! По уцелевшим целям! Огонь!

Снова ожили катапульты. Снова полетели в несчастный город огненные горшки. Но теперь они били не только по центру, но и по краям, по тем участкам стен, что еще не были охвачены пламенем, по темным квадратам домов, где, возможно, еще прятались люди.

— Князь! — воскликнул Ратибор, шагнув ко мне. Недоумение на его лице сменилось тревогой. — Зачем? Пролом есть! Мы можем взять город! Зачем жечь его дальше?

Такшонь и Веслава тоже смотрели на меня, ожидая объяснений. В их глазах читался тот же вопрос. Зачем эта бессмысленная, казалось бы, жестокость?

Я медленно повернулся к Ратибору. Посмотрел ему прямо в глаза.

— Атаки не будет, Ратибор, — сказал я тихо, но так, чтобы слышали все, кто стоял рядом. Голос мой был спокоен, почти безразличен. — В этом бою мы больше ни одного воина не потеряем.

Такшон недоуменно развел руками.

— Но… как же… город…

— Города не будет, — прервал я его. Я обвел взглядом пылающий Искоростень, превращающийся в один гигантский костер под ночным небом. Стены рушились, дома складывались, как карточные домики, огонь ревел, пожирая все на своем пути. Это было страшное, но завораживающее зрелище тотального уничтожения. — Искоростень ждет та же участь, что и Киев. Мы сотрем его с лица земли. Это будет урок. Для всех, кто не захочет вести переговоры.

Я отвернулся от них, снова глядя на огонь. Милосердия здесь не будет. Только праведный гнев и полное возмездие.