"Святые" 90-е Пионер. Том III

Глава 5

Окончательно проснувшись от такой новости, — я резко сел на своей лежанке. Голова слегка закружилась, но я уже привык к этому состоянию. Свет от тусклой лампы над столом мерцал, отбрасывая дрожащие тени на стены, на краю стола лежал смятый листок с кривыми строчками: «Утро — 4 таблетки, день 2, вечер — 1. Запивать водой». И подчеркнуто: «Не смешивать с алкоголем!!!». Словно у меня был выбор.

Сглотнув ком в горле, я схватил блистеры. Таблетки, похожие на миниатюрные шайбы, высыпались на ладонь. «Ну а что, — подумал я, перекатывая их пальцами, — если после одного применения стало легче, может, стоит рискнуть?». Мысль об увеличении дозы манила, но рисковать не стал, выпил строго по инструкции, посчитав что сейчас утро. Горький привкус смешался со вкусом сухого хлеба — последним, что оставалось в пакете.

Эффект, если он и был, показался призрачным. Уши будто прочистили ватной палочкой: тишина стала менее густой, но шелест собственного дыхания по-прежнему заглушал всё. «Плацебо, — усмехнулся я про себя, — или мозг просто отчаянно цепляется за любую соломинку». Тело, словно в ответ на сомнения, налилось свинцовой тяжестью. Я повалился на топчан, укрывшись шерстяным одеялом, пахнущим пылью и сыростью.

Спал прерывисто, в провалах между кошмарами. Проснулся от собственного кашля, ощущая что время совсем потеряло четкость. На столе, однако, появилось что-то новое: термос с чаем, еще теплым, и бутерброды, завернутые в вощеную бумагу.

'Много ли человеку надо? — размышлял я, разглядывая крошки на ладони. — Сыт, обут, одет, сверху не капает — уже счастье. А в моём случае, когда ещё совсем недавно висел как мешок с картошкой и готовился к смерти, этот термос вообще был чем-то из ряда вон. Символ новой жизни если хотите. Даже боль ненадолго отступила, оставив после себя лишь тупую ломоту в висках.

А дальше все слилось в монотонную череду: сон, еда, таблетки, снова сон. Ведро у двери опустошалось само собой — видимо, ночью, пока я не в силах был проснуться. Окон здесь не было, и я перестал считать время. Может, прошло три дня. Или пять. Но тело, вопреки всему, оживало. Слух стал четче: теперь я различал писк мышей под полом и какие-то шорохи. Голова больше не раскалывалась при резких движениях. Даже руки перестали дрожать.

В тот день я, как обычно, потянулся к термосу, привычно откручивая крышку. Пар поднялся к потолку, смешавшись с запахом ржаного хлеба. И в этот момент — шаги. Тяжелые, размеренные и очень знакомые. За дверью кто-то остановился. Металлический лязг, скрежет ключа.

«Шухер и Лосев», — мелькнуло в голове еще до того, как дверь распахнулась.

И это действительно были они.

— Двое из ларца, одинаковых с лица… — процедил я, поднимаясь. Голос звучал хрипло и незнакомо, сказывалось долгое молчание. Шухер, улыбаясь во все лицо, шагнул вперёд, и обняв меня, сдавил так, что кости затрещали. От него пахло табачным дымом и мокрой кожей — как от старой куртки, забытой под дождём.

— Но-но, медведь! — рявкнул Лосев, шлёпнув Шухера по спине ладонью, отчего тот дёрнулся и ослабил хватку. — Не сломай болезного! Ещё пригодится.

Шухер отступил на шаг, поправил съехавшую набок шапку, и засмеялся.

— Да его разве сломаешь? — Он ткнул пальцем в мою грудь, будто проверяя, не рассыплюсь ли. — Вон, здоровяк какой! Упитанный, бледный… Прямо как новорождённый вампирёнок!

Я сел на топчан, отодвигаясь от его размашистых жестов, и провёл рукой по лицу. Кожа под пальцами была липкой от пота.

— Объясните наконец, что происходит? — спросил я, переводя взгляд с одного на другого. — Вы… откуда? Как?

Лосев, не отвечая, расстегнул потрёпанную дубленку и вытащил из-за пояса плоскую флягу. Металл блеснул в тусклом свете лампы, когда он откручивал крышку.

— На сухую не расскажешь, — буркнул он, наливая жидкость в мою жестяную кружку. — Сначала горло промокнуть надо.

Шухер достал два небольших стаканчика грамм на сто.

Я выпил. Коньяк ударил в нос резким ароматом дуба и ванили. Первый глоток обжёг горло, заставив сморщиться, но следом разлилось тепло, сглаживая острые «углы». Лосев, присев рядом, тоже выпил, и достав из кармана пачку смятых папирос, сунул одну в зубы.

— Узнали про тебя случайно, — начал он, чиркая спичкой. — Кто-то из наших в сводке наткнулся на упоминание «белой стрелы». — Дым клубился вокруг его головы, как туман. — Сначала думали — совпадение. Но ты, браток, очень настойчив был. Везде малевал.

— Вот нас с Николаем и отправили разобраться.

— Отправили? — перебил я, чувствуя, как учащается пульс. — Значит, вы не одни? Таких много?

Лосев хмыкнул, доливая коньяк. Его пальцы, толстые и покрытые шрамами, обхватили флягу уверенно, как оружие.

— Не много, — сказал он, прищурившись. — Но это как раз тот случай, когда количество переходит в качество.

Я покосился на Шухера, ожидая подвоха, но тот лишь подмигнул, выпуская дым колечками.

— Здесь трое, — внезапно сказал Лосев, ставя флягу на стол с глухим стуком. — Остальные там… — Он махнул рукой, будто отгоняя муху. — По белу свету раскиданы.

— А Бес? — спросил я, внезапно вспомнив его насмешливый взгляд в последнюю нашу встречу. — С ним что?

Лосев потянулся за жестяной банкой под пепельницу, но передумал, стряхнув пепел на пол. Его лицо, обычно непроницаемое, дрогнуло.

— Сложно, — пробормотал он. — Не все адаптируются после «перехода». Многим крышу окончательно сносит. — Он замолчал, уставившись на трещину в стене. — Это хорошо, если там… — Лосев неопределённо мотнул головой куда-то в сторону, — всё быстро и безболезненно пройдёт. А если нет? Если человек такие муки испытал, что ещё на той стороне умом поехал… — Он резко вдохнул, словно пытаясь загнать обратно непрошеные мысли. — А тут на тебе — снова живой и здоровый. Не у каждого нервы выдержат.

— Получается Бес того?

— Однозначно. С ним как раз тот случай, раненый в плен попал, а там… Сам знаешь какие «миколы» изобретательные. Много он им крови попил, вот и отыгрались на полную катушку.

Плен всегда не хорошо, в любой войне и на любой стороне, но тут Лосев прав, в отношении наших пленных «небратья» отличались особой, звериной жестокостью. А Бес, он для них был чем-то вроде легенды, этакий кровавый демон в человеческом обличье.

Шухер потушил окурок о подошву сапога и встал, потянувшись так, что суставы захрустели.

— Ладно, — буркнул он, хлопнув меня по плечу. — Хватит нытьё разводить. Давай еще по одной!

Мужики замолчали, потягивая коньяк из стаканов. Я вращал свою кружку в руках, наблюдая, как свет от лампы тонет на её дне. Шухер, сидя рядом на топчане, методично катал хлебный мякиш. Лосев же, навалившись на стол, задумчиво водил пальцем по его растрескавшейся поверхности.

— Понятно, — начал я, поставив кружку. — А ты сам-то как умудрился? Тебе ж в двадцать втором за семьдесят должно быть?

Лосев приподнял бровь, медленно поворачивая голову. Его взгляд скользнул по моему лицу, словно сверяя с каким-то внутренним шаблоном. Может мне кажется, но вроде бы у него даже тон сменился, если раньше он разговаривал со мной как с пацаном, то сейчас появились доселе незнакомые, уважительные нотки. Что это, отмена конспирации? Или дело действительно в уважении?

— Стукнуло бы, — поправил он, делая ударение на слове. — В четырнадцатом миной шандарахнуло. — Он резко щёлкнул пальцами, заставив Шухера вздрогнуть. — Я тогда еще молодой был, меньше шестидесяти. В ополчение пошёл, полгода провоевать успел. — Рука непроизвольно потянулась к воротнику, поправляя несуществующие складки. — А здесь… — Он замолчал, в упор глядя на лампочку. — Когда оказался, думал — в рай попал. Ан нет: на дворе семидесятый год, и мне двадцать лет, только дембельнулся.

Шухер фыркнул, размазав мякиш по столу.

— Рай, говоришь?

— И как? — перебил я, не давая Шухеру продолжить.

Лосев потёр переносицу, словно стирая невидимую пелену.

— Да как… Отлично. — Голос внезапно стал твёрже. — Второй шанс жизнь прожить. Ошибки исправить.

— Поэтому в контору пошел?

— Я и тогда, в первый раз, мечтал о конторе. — Он говорил медленно, неторопливо, словно заглядывая в шпаргалку. — Только в поезде, когда дембельнулся… — Пауза. Глоток коньяка. — Подрался. Ничего такого: уроду одному нос сломал, челюсть сдвинул. Как итог — условка. Ну и прощай мечты, называется…

Он резко вскинул голову, выпил залпом, даже не поморщившись. Стакан с глухим стуком опустился на стол. Шухер присвистнул, оценивая, но промолчал.

— И кем ты сейчас? В каком звании? — спросил я, чтобы разрядить тишину.

Лосев выпрямился, плечи расправились сами собой. Даже тень на стене за его спиной казалась строже.

— Полковник. Начальник службы второго отдела третьего главного управления. — В голосе зазвучали стальные нотки.

— Звучит серьёзно, — я присвистнул, намеренно утрируя. — А если попроще?

Уголок его рта дёрнулся — подобие улыбки.

— Контрразведка. Второй отдел управы по Ленинграду и области.

Шухер громко чокнулся со мной, расплёскивая коньяк. Капли упали на стол, впитываясь в древесину.

— Наша встреча… подстава? — спросил я вдруг, глядя Шухеру прямо в глаза.

— Ну да, — бросил он, вытирая рукавом рот.

— А сразу подойти и спросить — никак?

— Не всё так просто, Дима, — Лосев поднял руку, потянувшись за папиросой. — Сейчас не буду тебе голову забивать, но… Поначалу я решил, что ты, как и Бес, с катушек слетел. — Палец постучал по виску. — Да и потом… — Взгляд стал острым, сканирующим. — Очень многое в операции зависело от того, насколько естественно ты себя поведёшь. Малейшее подозрение — и каюк. Два года подготовки — псу под хвост.

— Подробнее можно?

— Нет, Дима, нельзя. — Закурив, он выпустил слова вместе с дымом. — Ход времени… — Палец постучал по командирским часам на запястье. — Не механизм. Прямых вмешательств история не терпит. Поэтому действуем как в бильярде. — Он приподнял папиросу, рисуя в воздухе траекторию. — Бьёшь по одному шару. Тот ударяется в борт, от борта — в другой. Потом в третий. И едва ощутимое касание четвёртого…

— Как же тогда мы? — я ткнул пальцем в себя. — Мы же одним своим появлением меняем кучу всего?

Лосев прищурился, будто примерял ко мне невидимые очки.

— Меняем. Но как? — Он резко потянулся к столу — Вот ты хотел спасти соседа. Вадик, кажется?

Я кивнул.

— Ага.

— Дело вроде благое, — Голос Лосева стал резким, — А в итоге — два лишних трупа. И это ещё цветочки. Ягодки впереди.

— В смысле? — спросил я, сжимая в руках кружку.

— Представь, что та девушка, которую прирезал твой Вадик…

— Он не мой! — неожиданно для себя я ударил кулаком по столу так что подпрыгнули стаканы и расплескался коньяк.

— Неважно, — Лосев даже не дрогнул. — Она не вышла замуж. Не родила детей, которым судьбой было предназначено… — Он сделал паузу, затягиваясь. — Спасти кого-то. Изобрести двигатель. Найти лекарство от рака. Полететь в космос.

— Или запустить машину в толпу, — добавил Шухер.

— Или. — Лосев кивнул. — Мало ли что в человеке заложено?

— Значит, нельзя взять и грохнуть кого-нибудь из правительства? — привстал я — Из тех, про кого точно известно — вор, урод, предатель?

Лосев медленно повернул голову. Усмехнулся.

— Можно. Только смысл?

— Ну как… Нет человека — нет проблемы! Тот же Чубайс… Если б его катком переехало, представь, насколько проблем меньше!

— Нет, так не работает. Найдётся ещё десяток, если не сотня таких же Чубайсов, и не факт что они не будут хуже. Общество, оно рождает тех, кого заслуживает. Тот же Гитлер, погибни он в первой мировой, не появился бы третий рейх? Не было бы Великой отечественной? Вряд-ли. И рейх бы появился, и война бы никуда не делась. Просто Гитлера звали бы иначе: Гиммлер, Шольц, Вальтер, или ещё как-то. Сами немцы хотели тогда себе такого лидера, хотели всего того что делали. Холокост, концлагеря, газовые камеры.

— Ты так считаешь?

— Уверен, — сказал он, разминая затекшую шею. — Людей газом не Гитлер травил. Это делали обычные немцы. Простые венгры. Добрые румыны. Братушки болгары. — Каждое слово он выделял язвительным ударением, будто вбивая гвозди. — Толстые австрийцы. Законопослушные финны… — Рука махнула в сторону, смахнув со стола крошки хлеба. — И так далее.

— Потом да, спихнули вину на лидера нации, — «мол это он такой урод, мозги нам засрал, вот мы и купились». Ну а что, обвинять Гитлера очень удобно. Но с таким же успехом можно обвинять телевизор или радио. Если по телевизору скажут, что надо повеситься, никто же не побежит вешаться? Гитлер провозгласил расовую теорию. А Иисус провозгласил, что надо любить ближнего. То есть у немцев был выбор идей! Но они пошли за тем, кто был им ближе, кто разрешал грабить и убивать! А потом отошли в сторону и сказали — это Гитлер во всем виноват. Ложь. Каждый, кто пошел за ним, виновен не меньше, чем Гитлер. Потом, да и сейчас, они и их потомки говорили и говорят что не понимали что делают, что их запугали, обманули и повели по ложной дороге. Но если так рассуждать, можно всех преступников оправдать. «Мол не хотел воровать-убивать-насиловать, бес попутал, простите Христа ради, это папка виноват, он меня в детстве ремнем порол, у меня травма душевная. А сам я вообще-то хороший».

— Мда… — «прокомментировал» я.

— У евреев есть традиция, — продолжил он, теребя в руке папиросу. — Берут козла, возлагают на него грехи всего народа и на алтарь спроваживают. Козёл отпущения называется. Слыхал?

— То есть просто убирать тех, кто виновен в развале страны, нет смысла? — спросил я.

Лосев выдохнул дым сигареты.

— Абсолютно. — Он стряхнул пепел в жестяную банку из-под тушёнки. — Уберёшь одного — на его место приползёт десять. Как тараканы.

— И что же, вообще ничего не делать?

— Нет, почему же. Делать. Только аккуратно. Вот как с тобой операцию провели. Не напрямую. Косвенно. Но эффект получился грандиозный.

Шухер засмеялся.

— Ты типа как тот шар в бильярде.

— Скорее борт, — поправил Лосев, не оборачиваясь.

Я хмыкнул, поднимая кружку. Жидкость колыхалась, отражая тусклое мерцание лампы.

— Ну круто. А кий тогда кто?

Лосев повернулся, его лицо скрылось в тени.

— А вот этого тебе знать не обязательно. Всему своё время.

— Ну а эффект, в чем он заключается? Поймали того типа про которого ты говорил? Или это тоже была легенда?

— Угадал. — прищурился Лосев. — А эффект… — он замолчал, доставая очередную папиросу, — эффект будет… Шестерёнки уже крутятся… Уже началось… Сам скоро услышишь…

За столом воцарилось молчание.

— Слушай, а ты с Самим не знаком случаем? — спросил я, почему-то вспомнив о Верховном.

Он хмыкнул, нахмурившись.

— Знаком. Но так… шапошно. Он во внешке служит. Точнее, служил.

— Понятно. И много тех, кого так же откатило?

— Не много. Но достаточно.

Пили мы ещё долго. Лосев трижды выходил «пополнить запасы», возвращаясь с наполненной флягой. Пока его не было, я пристально изучал Шухера. Тот, развалившись на топчане, перочинным ножиком чистил ногти.

— Хоть намекнул бы, — начал я, чувствуя, как язык заплетается. — А то как не родной прям…

Шухер вздохнул, сдувая грязь с пальца.

— Нельзя было. Да и вообще, ты бы себя со стороны видел… — Он резко посмотрел на меня. — Маньяк маньяком. Народ направо и налево валишь и даже не морщишься. Как тут не сомневаться?

— А уж когда в подвале трупы изрезанные увидал, — Шухер надул щеки, — на тебя подумал. Уж извини.

— Да ладно, чего уж, — пробормотал я, отворачиваясь.

Лосев вернулся, в довесок к фляге швырнув на стол свёрток с колбасой.

— Ну, давайте, чтоб не зря! — Он разлил коньяк, чокнувшись со мной так, что жидкость плеснула на рукав.

— Возвращаясь к теме устранения ключевых лиц… — начал он, занюхивая куском хлеба.

— Про народ ты уже говорил, — перебил я, чувствуя, как хмель затуманивает сознание.

— Народ не при чём.

— Тогда какая проблема?

Лосев положил нож на стол лезвием к себе.

— Такие же «засланцы», как и мы. Только с другой стороны.

Шухер замер, прислушиваясь. Под полом пищали мыши.

— Хохлы? — озвучил я.

— Не только. Но они — наша основная проблема. — Лосев провёл пальцем по лезвию ножа которым резал колбасу. — Если условному «попаданцу»-англичанину тема России и Украины до фонаря, то эти… — Он сжал кулак, — настолько мотивированы, что хуже не бывает. И самое противное, что выявить таких деятелей практически невозможно. С твоим участием как раз и была проведена такая операция, не вдаваясь в подробности скажу — результат превзошел все ожидания.

Считая себя единственным попаданцем, я никогда не думал над ситуацией с этой стороны, и то о чём говорил Лосев, услышать не ожидал. Уже потом, через несколько дней когда меня наконец-то выпустили из «погреба», Шухер по секрету рассказал об одном из тех кто являлся целью операции. Целью не главной, но тоже немаловажной. Честно сказать, я не поверил поначалу, посмеялся, но после приведенных аргументов задумался. Да, внешне это обычный парень, который в той, другой жизни, после срочной службы закончил военный вуз, и по распределению попал на Украину. Послужил там сколько-то, женился, и потом, после распада союза, принял новую присягу, продолжая служить уже другому государству. Дальше АТО в четырнадцатом, награды, новое звание, перспективы. С началом СВО дослужился до полковника. Умный, хорошо образованный, этот человек сыграл значимую роль в той войне. Достаточно сказать что харьковское контрнаступление, или по другому «перегруппировка», стало возможно во многом благодаря его усилиям.

Солнцев Николай Яковлевич, так его звали, в начале войны полковник, потом генерал, герой Украины, кавалер кучи орденов — таким он был там. Здесь же я знал его как Соню, обычного паренька с непростой судьбой.