"Святые" 90-е Пионер. Том III

Глава 25

Лестница встретила нас липким холодом бетона и запахом остывшей плитки. Голоса сверху стали четче. Я поднял руку, заставив группу замереть на площадке между первым и вторым этажом. Прислушался.

— … никто не видел, я проверял. Говорю же, чисто! — это был молодой, напряженный голос.

— Успокойся, лейтенант. Главное — нас это не касается, — возразил другой, старше, с бархатистыми, начальственными нотками. Опера.

Шухер, прижавшись к стене, выглянул из-за угла и тут же отпрянул назад, молча показав два пальца. Двое. В коридоре на втором этаже. Один — у окна, спиной к нам, второй — ближе, в дверном проеме какого-то кабинета.

Тактика была проста, как кувалда. Миха, двигавшийся тише, чем можно было предположить, глядя на его тушу, плавно обнял автомат покрепче. Я кивнул.

Вышли стремительно, без криков. Лейтенант у окна не успел даже обернуться — Миха приставил ему ствол к виску, и тот замер, остекленев от ужаса. Второй, постарше, в расстегнутой куртке поверх жилетки, инстинктивно потянулся к кобуре, но застыл, увидев, как с другой стороны на него наводит свой ствол Слава-солдат. Его взгляд метнулся между нами, оценивая шансы. Их не было.

— Пушку, — тихо сказал я. Оперативник молча достал пистолет из кобуры. — Где полковник?

Он промолчал, сжав губы. Но его взгляд самопроизвольно скользнул в конец коридора, туда, где угадывалась дверь в туалет. Этого было достаточно.

— Связать, заткнуть и в кабинет, — распорядился я. С этим справились за секунды.

Дежурный на первом этаже был нейтрализован так же бесшумно — Паша с Михой вошли в дежурку и скрутили его, не дав поднять тревогу. Его помощник, судя по всему, отлучился — его мы так и не нашли.

Здание замерло. Оно было наше. Теперь — полковник.

Мы двинулись к той самой двери в конце коридора. Она была приоткрыта, из щели лился тусклый свет. Но из-за нее не доносилось ни звука.

Шухер жестом приказал остальным занять позиции по обе стороны, прикрыв тыл. Я подошёл вплотную, почувствовав холодок нехорошего предчувствия под лопатками. Плечом толкнул створку, и она со скрипом распахнулась.

Картина была статичной и страшной в своей завершенности. Полковник сидел, прислонившись спиной к кафельной стене, под раковиной. Его глаза, широко раскрытые, смотрели в пустоту, рот был приоткрыт в беззвучном крике. На кителе, чуть левее груди, темнело небольшое, аккуратное пятно, но лужа крови, растекшаяся по полу из-под него, была огромной. Он был мертв.

Рядом, на корточках, застыл в неестественной позе участковый. Он как будто сгорбился, уткнувшись лицом в колени, но угол падения света выхватывал синеву его кожи и тонкую, темную полоску пореза на шее. Оба. Оба мертвы.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным стуком капли из недозакрученного крана. Никто не сказал ни слова.

И в этот момент из дальнего конца коридора, из-за поворота, ведущего к кабинетам оперативников, донёсся короткий, металлический лязг. Будто что-то упало.

— Кто там? — рявкнул Шухер, разворачивая автомат.

Паша, самый молодой и горячий, уже рванул с места.

— Паша, стой! — крикнул я, но было поздно.

Он уже нёсся по коридору, его силуэт мелькнул за поворотом. Следом, тяжко загремев берцами, ринулся Миха, мы с Шухером — за ним.

Из-за угла донесся не крик, а короткий, утробный выдох, звук, похожий на хлопок. Когда мы влетели в короткий тупиковый коридорчик, картина была ясна. Паша стоял на коленях, пошатываясь. К его груди была прижата рука невысокого, тщедушного человека в темной, мятой робе, типа спецовки. Из-под ладони незнакомца торчала деревянная рукоять ножа. Клинок был целиком в сердце.

Незнакомец, увидев Миху, резко дернул нож на себя. Паша беззвучно рухнул на пол. А тот, словно кошка, развернулся и швырнул в нас тот самый нож. Миха инстинктивно уклонился, сталь со звоном ударилась о стену. Этой секунды хватило.

Незнакомец, не разбегаясь, подскочил к единственному в коридоре окну — маленькому, с грязными стеклами и деревянной рамой. Он не стал его открывать. Разбил локтем стекло, и выпрыгнул в образовавшийся проем.

Миха, рыча от ярости, подбежал к окну и высунулся наружу.

— Видишь? — крикнул я.

Миха лишь молча показал рукой вниз. Внизу, в кустах под окном, шевеления не было. Третий этаж. Прыжок серьезный, без подготовки ноги сломать как нечего делать. Но когда мы всмотрелись, в бледном свете луны было видно, что кусты примяты, а дальше, в темноте, угадывалось движение — тень, метнувшаяся за угол соседнего гаража. Он ушел.

Я опустился на колени рядом с Пашей. Его глаза были еще живы, в них плавала тень осознания, но она таяла с каждой секундой. Он попытался что-то сказать, но изо рта выплеснулась только алая пена. И все.

Миха стоял у окна. Я все еще сидел на кортах, глядя в пустые глаза Паши. Теперь в них не было ничего. Ни тени, ни осознания. Только стеклянный блеск под тусклым светом лампы.

— Шухер, — тихо сказал я, не оборачиваясь. — Забираем его.

Шухер, не проронив ни слова, подошёл и закрыл Паше глаза. Это было простое, почти инстинктивное действие, отсекающее последние следы жизни. Потом он кивнул Славе-солдату. Тот, с каменным лицом, выдавил дверь в кабинете напротив, скрылся в нем, и почти сразу вышел с покрывалом в руках, потом так же молча расстелил его на полу.

Миха грузно опустился на одно колено, аккуратно, почти нежно, поддел Пашу под плечи. Шухер подхватил за ноги. Тело, закутанное в покрывало, приподняли. Оно было обмякшим, безвольно податливым.

Мы понесли его обратно по коридору, мимо двери в туалет, где остались двое других мертвецов. Наши шаги отдавались гулким эхом в мертвой тишине РОВД. Лестница вниз показалась бесконечной. Миха с Шухером несли свою ношу молча.

Сержант, всё ещё стоявший с поднятыми руками, увидел нашу похоронную процессию. Его уставшее, пустое лицо дрогнуло, в глазах мелькнуло нечто, похожее на горькое понимание. Он молча опустил голову.

Тело уложили в багажник моей «Девятки».

— Опера, — коротко бросил я, поворачиваясь назад, к зданию. Ярость, холодная и острая, начинала вытеснять первоначальный шок. Нужны были ответы.

Мы вошли в кабинет, где оставили связанных ментов. Лейтенант, бледный, весь в поту, сидел, прижавшись спиной к стене. Оперативник постарше смотрел на нас исподлобья, в его глазах читалась не столько злость, сколько усталая покорность.

Я подошел к нему вплотную, не говоря ни слова. Просто смотрел. Потом резким движением сорвал с его рта кляп.

— Кто это был? — спросил я тихо. — Человек в робе.

Оперативник сглотнул, его глаза бегали по нашим лицам.

— Не знаю. Клянусь.

— Вранье! — рявкнул Шухер, ударив костяшками пальцев по стене рядом с его головой. оперативник вздрогнул и зажмурился.

— Я не знаю! — голос опера сорвался на писк. — Полковник… полковник… появился тут минут двадцать назад. С участковым. Был на нервах, весь перепуганный. Сказал никого не пускать, запереть все двери. Мы думали, он от кого-то прячется…

— От кого?

— Не сказал! Только твердил: «Никого внутрь не пускать». И все. Мы сидели тут, ждали… Потом вы…

— А ваш начальник? Начальник РОВД? Где он? — вклинился я.

Оперативник горько, почти истерично, фыркнул.

— Какой начальник? Его нет. Как и сотрудников. Девяносто процентов личного состава на службу не выходят. Уже третью неделю. Кто по домам сидит, кто… кто вообще сгинул. Мы тут, можно сказать, добровольцы-одиночки.

Он умолк, переводя дух.

Я посмотрел на Шухера. Здесь больше нечего было делать, и мы вышли на улицу.

Стемнело окончательно и похолодало. Луну затянуло рваными, низкими облаками, и от этого ночь стала совсем глухой, давящей. От здания РОВД отъезжали молча. В моей «Девятке» теперь пахло сладковатым, едва уловимым ароматом крови. Шухер сидел, уставившись в своё окно, его профиль был резким и неподвижным.

Я вел машину почти на автомате, руки сами крутили баранку, ноги давили педали. Что делать дальше? Полковник мертв. Участковый мертв. И какой-то призрак в робе, который режет людей с хирургической точностью и без последствий выпрыгивает с третьего этажа. Какая, к черту, чертовщина тут творится?

Мы медленно подкатили к знакомым воротам комбината. Шухер, молчавший всю дорогу, обернулся ко мне. Его лицо в свете приборки было усталым и серьезным.

— Пионер… А Пашу? Куда?

Вопрос простой, бытовой, и оттого еще более жуткий. Нужно решать, что делать с телом товарища. Оставить нельзя. Хоронить самим — некогда, да и негде.

— В морг, — выдавил я, и собственный голос показался мне чужим, сиплым.

Больше я ничего не сказал. Заехал на территорию, и заглушив двигатель, вышел. Хотелось одиночества.

Уйдя от фонарей в тень, поплелся через двор. Зашел в административку, поднялся по лестнице на третий этаж. В одном из кабинетов, где когда-то сидел какой-нибудь начальник по снабжению, стоял диван, просевший посередине. Я пнул дверь, она с скрипом закрылась. Без сил рухнул на прохладную ткань. Закинул руки за голову и уставился в потолок, в кромешную тьму, где не было видно ни зги.

Мысли снова поползли, тяжелые и беспорядочные. Полковник… этот незнакомец… Паша… Все это крутилось в голове, как заезженная пластинка, не предлагая ответов, только добавляя вопросов. Глаза слипались, тело ныло от усталости и нервного истощения. Чертовщина. Одна сплошная чертовщина.

И я уснул. Тяжелым, беспробудным сном, прямо в одежде и ботинках, пытаясь спрятаться от этой ночи в беспамятстве.

Проснулся от того, что кто-то назойливо тряс меня за плечо, но просыпаться и вылезать в промозглую реальность не хотелось категорически.

— Еле нашел тебя, вставай, там народ главного требует! — едва открыл глаза, как перед лицом замаячила озабоченная физиономия Гуся. В его глазах читалась тревога. — Давай, давай, время не терпит!

Выругался, сполз с дивана. Всё тело ныло, во рту вкус падали. Но моцион с умыванием и прочими радостями пришлось отложить. Через несколько минут, натянув на себя скомканную куртку, я уже стоял на бетонной площадке перед проходной.

Толпа гудела, как растревоженный улей. Человек двести, а то и больше. Мужики, женщины, лица у всех уставшие, озлобленные, глаза злые от безнадеги. Чувствовалась та грань, за которой терпение лопается, и люди готовы на все. Кто-то выкрикивал отдельные фразы: «Где расчет?», «Довольно обещаний!», «Хлеба давай!». Другие просто молча давили своей массой, и это молчание было страшнее криков. Они ждали не просто денег — они ждали знака, что жизнь еще может наладиться. Или окончательного приговора.

Видимо, ввиду моего возраста — а народ явно ожидал увидеть кого-то постарше, посолиднее, — когда я вышел, гудение стало громче, послышались недовольные возгласы. Но когда я, пропустив все приветствия, прямо, хриплым от недосыпа голосом, сообщил, что сейчас будет выдаваться зарплата сразу за все время задержки и в американских долларах, про возраст забыли. На секунду воцарилась абсолютная тишина, а потом грянул такой гул одобрения и облегчения, что, казалось, зашатались стены.

И понеслось. Так прошло еще три дня. Я куда-то бежал, что-то говорил, требовал, убеждал, разъяснял. Спал урывками, по два-три часа в сутки, кофе выпил ведра четыре, жалея, что нет еще на свете энергетиков. Парни, видя мое состояние, шепотом предлагали порошком закинуться, для бодрости. Я знал, к чему это приведет — сначала бодрость, потом трясучка, потом пустота и зависимость, — и наотрез отказывался. Держался на чистой злости и кофеине.

Дела, правда, продвигались хорошо. За это время мы смогли «оживить» еще несколько предприятий по округе. Запустили снабжение двух десятков магазинов, — пусть пока и минимальным набором продуктов: хлеб, молоко, крупы, консервы, — но по докризисным, человеческим ценам. Наладили работу на рынках с коммерсантами, выстроив четкую и жесткую параллель: платишь за охрану — работаешь спокойно. Не платишь — разбираешь разбитые киоски и считаешь убытки.

С комбинатом же пока было непросто. Никак не удавалось найти куда, точнее кому, уходили эшелоны с топливом. Конечный пункт назначения по бумагам был известен, но там, судя по словам машинистов, состав перецепляли к другому локомотиву. Кто стоял за этим — загадка. А без ответа на нее вся наша возня с комбинатом висела на волоске, ибо деньги быстро кончались.

В пятницу, примерно в обед, к комбинату, громко урча двигателями, подкатили два уазика с заляпанными грязью колесами и черными номерами. Я как раз стоял у пыльного окна на втором этаже административки, потягивал остывший кофе из жестяной кружки и смотрел вниз, на проходную. Их появление не сулило ничего хорошего.

Дверь одного из уазиков со скрипом открылась, и оттуда, сутулясь, вылезла знакомая фигура в помятой полевой форме. Это был тот самый майор, что не так давно пытался охранять комбинат, пока мы его вежливо не попросили. Он вышел, по-хозяйски осмотрелся по сторонам, его взгляд скользнул по крышам, заборам, охране. Потом он кивнул кому-то в салон автомобиля и твердой, военной походкой двинулся к проходной.

Не дожидаясь, пока меня позовут, я поставил кружку на подоконник, оставив на пыли темный круг, и спустился вниз. Встретил его прямо у входа, перегородив дорогу.

— Какими судьбами, товарищ майор? — спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучала лишь легкая усталость, а не напряжение.

Он остановился, уставился на меня изучающим, колючим взглядом, испытывая на прочность.

— Ты что ли за главного теперь тут? — пренебрежительно бросил он, игнорируя мой вопрос.

— Типа того, — не стал юлить я, держа его взгляд.

— Поговорить надо, — буркнул майор, отводя глаза и доставая из нагрудного кармана пачку папирос «Беломор».

— Так говори, — я скрестил руки на груди.

— Не здесь, — он резким движением головы указал на здание. — Тема деликатная.

Мы поднялись в мой кабинет — ту самую комнату с диваном. Майор прошелся по периметру, окинул взглядом голые стены, заваленный бумагами стол, потом тяжело опустился на стул. Он закурил, выпустил струйку едкого дыма и, глядя куда-то в угол, начал говорить. Деликатной темой оказался пришедший непонятно откуда, по каким-то остаточным каналам связи, приказ — встретить так называемый миротворческий контингент. А по сути, и это все понимали, даже этот твердолобый майор, — сдать город под управление иноземцам. Плюс к приказу из того же источника описание того что случилось с неподчинившимися вояками из соседней области. Их просто раскатали танками.

— Я с людьми посоветовался, — майор говорил с трудом, словно взвешивая каждое слово. — Говорят, что ты, конечно, тоже тот еще фрукт, но хотя бы наш, советский. И дела творишь, вроде бы, благие… А эти… — он сморщился, как от зубной боли, и махнул рукой, затушив о ножку стола недокуренную папиросу.

Выяснилось, что под началом майора оказался весь оставшийся контингент местной воинской части, и примкнувший к ним в результате каких-то договоренностей размещенный неподалеку танковый полк. Бойцов было не так много, основная часть личного состава разбежалась, но тех, кто остался — в основном офицеры да не успевшие смыться срочники, — набиралась почти тысяча человек. И главная проблема была в отсутствующем снабжении.

— Мне солдат кормить нечем! — майор зашелся сдавленным, яростным шепотом, вскочив и начав мерить комнату шагами. — Капусты квашеной на неделю осталось, хлеба давно нет, консервов нет! Сало прогорклое, да капуста эта… Черт ее дери! — он с силой ударил кулаком по косяку двери.

Накормить тысячу человек в сложившейся ситуации — задача архисложная. Но необходимая. Тысяча вооруженных мужиков, да с техникой, с танками… О таком подкреплении я и мечтать не мог, соображая, чем бы встретить этих «миротворцев». В голове уже начали складываться картинки: укрепленные КПП, блокпосты на выездах, наши ребята вместе с солдатами…

Но планы они на то и планы, что не всегда сбываются. Часы на стене показывали начало четвертого, когда в коридоре раздался топот и дверь с грохотом распахнулась, чуть не слетев с петель.

— Едут! — в кабинет, запыхавшись, ворвался Гусь. Его лицо было бледным, глаза выпученными от адреналина.

— Кто? — синхронно, как по команде, развернулись мы с майором.

— Колонна! Бронетранспортеры, машины… И флаги… чужие!

Оставив майора в кабинете с его тревожными мыслями, я выскочил в коридор. Гусь, уже оправившийся от первоначальной паники, стоял у окна, вцепившись пальцами в подоконник.

— С какой стороны? — спросил я коротко.

— Со стороны старой объездной, что к центру ведет. Минут пятнадцать-двадцать, не больше, и будут на въезде.

Пятнадцать минут. Времени в обрез.

— Собирай наших, и без лишнего шума.

Сам я уже бежал вниз, по лестнице, отдавая в уме приказы. Три машины: моя «Девятка», черная «Волга» и «Семерка». Автоматы, гранаты, три выстрела к РПГ-7. И всё. Против бронетранспортеров.

Через несколько минут наша небольшая колонна уже выруливала с территории комбината, набирая скорость на пустынной дороге. Я сидел на пассажирском сиденье «Девятки», за рулем — Слава-солдат, его лицо было сосредоточенным и жестким. Сзади, теснясь, сидели Гусь и Миха. Шухер, заняв место сзади с краю, молча раскуривал «Мальборо», выпуская едкий дым в приоткрытую форточку.

Дорога бежала под колесами, однообразная, серая. Я смотрел в лобовое стекло, пытаясь анализировать. Миротворцы. Обычно это МРАПы — бронированные легковушки, максимум — крупнокалиберные пулеметы. Легкое вооружение. Но тут — бронетранспортеры. Значит, это не просто наблюдатели. Это ударная группа. Какая именно? Европейцы? Американцы? Или, что хуже всего, какая-нибудь частная военная компания, у которой руки развязаны полностью.

— Пионер, а че делать-то будем? — нарушил молчание Гусь, наклоняясь вперед. — В лоб с гранатой на БТР не попрешь.

— Пока не знаю, — честно ответил я, не отрывая взгляда от дороги. — Смотреть будем. Если остановятся на въезде, попробуем поговорить. Если пойдут дальше…

— Если пойдут дальше, то что? — вклинился Миха, его бас пророкотал с заднего сиденья. — Предупредительный залп из калаша дадим?

— А Рпг на что? Шмальнем, мало не покажется!

— Одного залпа по броне мало, — мрачно заметил Слава, не сводя рук с руля. — Нужно попасть в борт, в корму. И то, если повезет. А они, если засекут, ответят таким огнем, что от нас мокрого места не останется.

— И что, просто так сдадимся? — Гусь снова заволновался. — Сдадим город этим… интуристам?

Я молчал. Ответа у меня не было. Все варианты были плохими. Лобовой бой — самоубийство. Переговоры — слабая позиция, диктовать условия не с чего. Отступление? Но куда?

— А если по флангам? — предложил Миха. — Из домов…

— На БТР — три выстрела, — резонно заметил Слава. — А их, говорят, несколько. Пока мы один подожжем, остальные нас раскатают.

Все взгляды невольно обратились к Шухеру. Тот молча докуривал свою цигарку, глядя в заляпанное грязью стекло. Он чувствовал на себе наши взгляды, но не оборачивался. Выдохнул последнюю струю дыма, выбросил окурок в окно.

— Сначала посмотреть, — наконец произнес он глухо, не глядя на нас. — Потом решать.

Его спокойствие, пусть и показное, немного охладило пыл. Да, сначала нужно увидеть. Оценить. Может, это просто разведка. Может, у них свои проблемы.

Но в глубине души я понимал: случайных гостей с броней в нашем мертвом городе быть не могло. Ехали за чем-то. Или за кем-то. И сейчас мы должны решить, как их встречать. С хлебом-солью или с единственным гранатометом.

Добравшись до крайней девятиэтажки, что стояла у самой объездной, мы оставили машины в соседнем дворе, за гаражами. И втроем, бегом, пригнувшись, пересекли открытое пространство и нырнули в подъезд. Лифт ожидаемо не работал, пришлось подниматься по лестнице, отмеряя пролеты тяжелым дыханием. Девять этажей — не самая приятная прогулка.

На крыше никого не было. Мы пристроились за невысоким парапетом. Я достал бинокль, смахнул пыль с линз и навел на ленту асфальта, уходящую за горизонт.

Недолгое ожидание показалось вечностью. Потом на стыке дороги и неба запеклось дрожащее марево. Темные точки. Сначала смазано, потом ближе, и вот они проступили четче. Колонна машин.

— Едут, — тихо сказал я, настраивая резкость.

В объективе поплыли очертания. Впереди, словно стальные скорпионы, выползли три «Брэдли». Их удлиненные корпуса, покрытые пятнистым камуфляжем, казались одновременно неуклюжими и стремительными. Массивная башня с 25-мм пушкой, похожая на раздувшуюся каплю, медленно поворачивалась, выискивая цели. Сварные швы, ребра жесткости на бортах, скошенная лобовая броня — машины не были новыми, на их броне читались следы службы: царапины, потеки ржавчины, свежие пятна краски, но это лишь подчеркивало их боевой опыт. Из верхнего люка командирской башенки одного из них торчал ствол пулемета, а рядом, в шлеме и тактических очках, сидела неподвижная фигура, чей взгляд, казалось, скользил прямо по нашему укрытию. От них веяло не просто угрозой, а холодной, выверенной силой, готовой в любую секунду обрушиться огненным вихрем.

Следом, держа дистанцию, шли семь «Хамви». Джипы, похожие на хищных насекомых с их высокими колесами и угловатыми кузовами. За стеклами мелькали лица в защитных очках, стволы автоматов, направленные в стороны. Они двигались легко и быстро, словно чувствуя себя хозяевами положения.

Замыкали колонну два армейских грузовика с зелеными брезентовыми тентами. Что везли они внутри — солдат, снаряжение, или что-то еще — было не разглядеть.

И на всех машинах, на дверях, на капотах, белый круг и знак НАТО в центре. Миротворцы. Вот только выглядели они не как наблюдатели, а как полноценная боевая группа, вошедшая на чужую территорию без единого выстрела, демонстрируя свою силу одним только видом.

— Три БТРа… — прошептал Гусь, выглядывая из-за моего плеча. — Мать их…

— И хамви семь штук, — мрачно констатировал Слава-солдат, прищурившись. — В каждом по четыре-пять человек. Плюс грузовики. Сила.

Я опустил бинокль, чувствуя нервозность. Наши три выстрела к РПГ против этой армады выглядели смешными, почти оскорбительными. Броню «Бредли» в лоб гранатометом не возьмешь, чтобы наверняка нужно попадать сбоку или сзади, да еще и успеть перезарядиться. А они просто расстреляют нас из пушек и крупнокалиберных пулеметов, даже не замедляя ход.

— И че, шеф? — Гусь смотрел на меня, и в его глазах читалось недоумение.

Я снова поднял бинокль. Колонна приближалась, уже можно было различить тактические номера на бортах. Они ехали спокойно, без спешки, как на учениях. Они знали, что им никто не сможет оказать сопротивления.

— Пока ничего, — хрипло ответил я. — Смотрим и запоминаем. Потом отходим.

Сопротивление здесь и сейчас было бы бессмысленной гибелью. Нужно думать. Искать другой способ. Но глядя на эту силу, пришедшую на нашу землю, любые мысли о сопротивлении казались призрачными.

Майор со своими танками?

Мысли о майоре и его танках пронеслись и рассыпались, как пыль. Нет, он не подтянется. Не посмеет. Одно дело — добыть пайки для своих солдат, другое — открыть огонь по технике с флагами НАТО. Для него это будет уже не защита города, а начало войны. А против такой силы он не пойдет. Его карьера, его жизнь, его понятия о присяге… всё это разобьётся о приказ «не провоцировать». Он останется в своей части, запертый, как в клетке, и будет слушать, как по его городу ездят чужие бронетранспортеры.

Натовские машины уже подъехали так близко, что в бинокль можно было разглядеть надписи на бортах и лица солдат. Пора было уходить.

— Вниз, — скомандовал я, и мы, пригнувшись, покинули крышу.

У подъезда, в тени, собралась наша маленькая группа. Лица у всех были напряженные.

— Слава, Миха, Шухер, — обратился я к ним, пока Гусь заводил «Девятку». — Садитесь к пацанам, и занимайте позицию в том недостроенном здании у дороги, в трех километрах отсюда, по ходу их движения. Маскируйтесь. Без моего сигнала — ни единого выстрела. Понятно?

Шухер молча кивнул, его взгляд был красноречивее любых слов. Он всё понял. Остальные лишь переглянулись и побежали к машинам.

Я рывком открыл дверь «Девятки» и плюхнулся на пассажирское сиденье. Гусь, бледный, но собранный, уже ждал, сжимая руль.

— Поехали. Медленно. Прямо навстречу.

«Девятка» с включенными фарами выкатилась из-за девятиэтажки и медленно поползла по встречной полосе навстречу колонне. Сейчас мы были двумя муравьями, выползшими на пути у стального катка. Я опустил стекло, высунул руку с белой тряпкой, найденной в кармане двери. Знак мира и одновременно готовности к сдаче. Лицемерный, но необходимый.

— Босс, а если они не остановятся? — тихо спросил Гусь, не отрывая взгляда от дороги.

— Тогда сворачивай в кювет, и через поля, — так же тихо ответил я. — Шанс, что палить будут, невелик. Но если начнут… не геройствуй.

Он кивнул, его пальцы побелели на руле. Колонна приближалась. Уже можно было различить детали — сварные швы на броне «Бредли», лица солдат в «Хамви», заляпанные грязью колеса грузовиков. Они ехали, не сбавляя хода. Казалось, они просто сметут нас, не заметив.

Метров за триста до головного БТР Гусь резко затормозил, поставив «Девятку» по центру дороги. Я, все еще сжимая в потной руке белую тряпку, открыл дверь и вышел.

Шаг. Еще шаг. Я шел, стараясь держаться прямо, но не вызывающе, высоко подняв самодельный «флаг». Внутри все сжалось. Я видел, как приближается эта стена из зелёной брони и стекла. Видел лица солдат в шлемах, обращенные на меня. Я начал махать рукой, показывая жестами «стойте».

Головной «Бредли» не отреагировал. Ни замедления, ни сигнала. Он просто продолжал ползти вперед, как запрограммированный танк в тире, неумолимо и бездушно. Расстояние стремительно сокращалось. Метров пятьдесят. Тридцать. От машины тянуло горячей соляркой и раскаленным металлом. Я понял, что сейчас меня просто раздавят, как букашку.

Инстинкт самосохранения сработал быстрее мысли. Я отпрыгнул назад, споткнулся о край асфальта и кубарем скатился в сухой, заросший бурьяном кювет. Гусеницы с глухим рокотом проползли рядом, осыпав меня гравием и пылью.

«Девятка» всё ещё стояла на дороге. Гусь, видимо, застыл в ступоре, наблюдая за моим прыжком. Колонна и не думала останавливаться. «Бредли» просто начали огибать легковушку, как камень в ручье. И вот тогда из окна одного из джипов, почти в упор, короткой очередью брызнули огнем. Три-четыре выстрела. Хлопки были негромкими, приглушенными, но стекло «Девятки» со стороны водителя рассыпалось звёздами.

Машина дёрнулась, и Гусь, видимо, инстинктивно рванул руль, съехав на обочину и чуть не перевернувшись. Колонна, не замедляя хода, проследовала мимо. Бронетранспортеры, «Хамви», грузовики. Они даже не притормозили.

Когда последний грузовик скрылся за поворотом, я выбрался из кювета, отряхиваясь, и побежал к машине.

— Гусь! Ты как?

Он сидел, прислонившись головой к подголовнику, его лицо было белым как мел. Правый рукав его куртки быстро темнел от крови.

— Ты… цел? — просипел он, с трудом поворачивая ко мне голову.

— Цел. Двигайся, давай, посмотрим.

Ранение оказалось навылет, чуть ниже ключицы. Чистое, аккуратное отверстие, из которого сочилась алая кровь. Не смертельно, но болезненно и опасно. Пуля, к счастью, не задела кость.

— Жить будешь, — буркнул я, доставая из кармана белую тряпку, которая не спасла от пули, но теперь могла пригодиться. Порвал ее и туго перетянул Гусю плечо, стараясь остановить кровь. Он застонал, стиснув зубы.

— Теперь пересядь, — приказал я, оттаскивая его на пассажирское сиденье. Сам сел за руль, ключи торчали в замке зажигания.

— Держись, — сказал я, разворачивая машину и нажимая на газ.

Я вывернул «Девятку» на разбитую грунтовку, петлявшую через заброшенные огороды. Это был крюк, но если повезет с ухабами и не развалится подвеска, мы могли управиться быстрее, чем колонна по главной дороге. «Девятка» прыгала по кочкам, подскакивала на колеях, и Гусь с каждым ударом тихо стонал, впиваясь здоровой рукой в ручку на двери.

Я давил на газ, почти не глядя на дорогу, мыслями там, впереди. Плана не было. Было лишь тупое, яростное желание хоть чем-то ответить на эту наглость. Один выстрел из РПГ. Максимум — два. Потом — бегство. Поджечь один БТР? Может быть. Заставить их залечь, занервничать? Возможно. Но это была бы пиррова победа. Мы были комарами, пытающимися ужалить слона. Но и не сделать этого — значило признать их полное право ездить здесь и стрелять в кого вздумается.

Мы выскочили на асфальт как раз напротив того самого недостроя. Мы не успели. Колонна проехала раньше.

Выскочив из машины, я побежал к своим.

— Поговорили? — коротко спросил Шухер, окидывая взглядом мою запыленную одежду и бледного Гуся в салоне.

— Ага, три раза, — отмахнулся я, переводя дух. — По Гусю из «хамви» стреляли. Ранен.

Миха, хмурясь, пошел помогать Гусю выбраться. Слава тут же начал рыться в аптечке.

— Значит война, — констатировал Шухер, подходя ко мне. — Куда они дальше?

На пыльном капоте Волги мы нарисовали карту. Прямая дорога вела в центр города, но, как нам казалось, скорее всего, они поедут по объездной, чтобы выйти к стратегическим точкам — мосту через реку, может быть, или к воинской части, где сидел наш майор.

— Объездная, — сказал я, и Шухер молча кивнул. — Там, за поворотом, где дорога сужается между старыми складами. С одной стороны — кирпичная стена, с другой — обрыв в овраг. Идеально для засады.

— И идеально для того, чтобы нас там в мышеловке взяли, — мрачно заметил Слава, перевязывая Гусево плечо. — Один выход.

— Другого нет, — я посмотрел на Шухер. — Берем РПГ и все выстрелы. Остальные — с автоматами, на крыши складов. Задача — не уничтожить, а задержать, напугать, заставить окапываться. Один точный выстрел по головной машине — и дорога будет заблокирована минут на двадцать, пока они не оттолкнут ее в кювет.

— А потом? — спросил Миха, поддерживая Гуся.

— А потом мы смываемся, пока они возятся с броней. Через овраг, к реке. У них колесная техника, по оврагу не пойдут.

План был дерзким, почти самоубийственным. Но это был единственный шанс хоть как-то ударить по этим наглецам.

Добравшись до места, мы затаились в старых кирпичных складах. Место и впрямь было идеальным для засады — дорога делала крутой поворот, сжимаясь между высокой кирпичной стеной и обрывом.

Мы с Шухером забрались на второй этаж самого крайнего склада, откуда открывался вид на весь участок. Шухер снял с плеча РПГ-7, его движения были выверенными и спокойными. Он осмотрел гранатомет, проверил механизм, потом молча вложил в него кумулятивный выстрел.

— Целься в головной, — тихо сказал я, глядя в бинокль на пустующую дорогу. — В борт, по центру. Останови его — остальные упрутся.

Шухер лишь кивнул, устроившись поудобнее у окна, и положил тяжелый ствол гранатомета на кирпичи.

Рядом с нами, в соседнем окне, устроился Слава-солдат со своей СВД. Его задача была проста — прижать пехоту, если та попытается высадиться.

Остальные двенадцать человек, включая Гуся, который, бледный, но сжавший в здоровой руке АК, заняли позиции вдоль на первом этаже и на крыше соседнего здания. Их работа — шквальный огонь на подавление, чтобы создать у натовцев впечатление, что их атакуют крупные силы.

Тишина становилась все более гнетущей. Слышно было, как где-то капает вода, как поскрипывает под ногой Шухера раздробленный кирпич. Я снова и снова прокручивал в голове наш хлипкий план. Один выстрел. Задержать. Сбежать. Это была не атака, а жест. Отчаянный и, возможно, бесполезный, но необходимый.

И вот до нас донесся нарастающий гул дизелей и скрежет гусениц. Они ехали без разведки, уверенные в себе. В объективе бинокля показался тот самый головной «Бредли». За ним — остальные.

— Готовьсь, — выдохнул я.

Шухер прильнул к прицелу. Его палец лег на спуск.

БТР въехал в сужение. Еще секунда…

Глухой хлопок выстрела из РПГ разорвал тишину. Ракета, оставляя за собой дымный шлейф, рванула к цели. И попала. Не в борт, как планировали, а в переднюю часть, в место сочленения корпуса и башни. Прожгла броню. Из люков головного «Бредли» повалил густой черный дым, он резко дернулся и встал поперек дороги, как и было задумано.

Но то, что случилось дальше, не было запланировано. Внутри что-то взорвалось — видимо, боезапас. Взрыв разорвал БТР изнутри. Огненный шар вырвался из всех щелей, отбросив в сторону башню. Никто из экипажа не вылез.

— Отход! — закричал я.

Ответный огонь был шквальным и прицельным. Пушки оставшихся «Бредли» и пулеметы «Хамви» прошивали наш склад, словно ножом срезая кирпичные парапеты. Пули впивались в стены с мокрым чавканьем, поднимая облака известковой пыли. Натовцы не паниковали. Они действовали с холодной, выверенной эффективностью. Пехота, рассыпавшись цепью, начала обходить наши позиции с флангов, прижимая нас к стене и обрыву. Нам банально некуда было отступать, не попав под перекрестный огонь.

— Не выйдет! — сипло крикнул Шухер, меняя позицию под свинцовым ливнем. — Обходят! С флангов!

Я одним быстрым взглядом оценил ситуацию. Они действовали грамотно, профессионально — две группы уже заходили с тыла, отрезая нас от единственного пути к отступлению через овраг. Промедление в минуту — и все мы будем в мешке. Выбраться всем было невозможно.

— Миха! — рявкнул я, в упор расстреливая очередной магазин в сторону наступающих. — Забирай людей и через овраг! Немедленно!

— Но как… — начал он, его лицо было перекошено от ярости и нежелания бросать своих.

— Это приказ! — перебил я, уже меняя магазин. — Все, кто может двигаться, — отход! Мы прикроем.

Шухер, не отрываясь от прицела своего автомата, лишь резко кивнул, его взгляд был красноречивее любых слов. Он оставался. Рядом, прижавшись к стене, был Слава. Этого хватит. Этого должно хватить.

Миха, стиснув зубы, махнул рукой оставшимся бойцам. Те, кто был еще на ногах, пошли за ним, ведя беспокоящий огонь. Мы же, трое, остались у развороченной стены, создавая иллюзию яростного сопротивления, чтобы дать им хоть несколько лишних секунд.

Бой растянулся на долгие, изматывающие минуты. Мы отстреливались из последних сил, но кольцо сжималось. Слава-солдат, меняя позицию, получил осколок от срикошетившей пули прямо в лоб. Он не крикнул, лишь ахнул и рухнул на колено, успев перед этим дослать очередной патрон в затвор. По его лицу ручьем текла кровь, заливая глаза.

Шухер, пытаясь прикрыть его, рывком рванулся вперед и тут же осел, схватившись за бедро. Пуля, пробив мышцу, вышла навылет, оставив рваную, кровавую дыру. Он ругался сквозь стиснутые зубы, но его автомат умолк.

Я сам оглох от близкого разрыва, мир на секунды погрузился в звенящую вату, и только липкая кровь, сочившаяся из уха, напоминала, что я еще жив. Мы были прижаты к земле, израсходовали почти все патроны. Исход предрешен. Оставалось только продать свои шкуры подороже.

И в этот момент, когда казалось, что следующая секунда станет последней, земля под нами дрогнула. Не от взрывов, а от тяжелого, нарастающего гула, исходившего откуда-то из-за поворота. Гул, переходящий в лязг гусениц, рвущий душу рев дизелей.

И они показались. Из-за угла, медленно, величаво, как доисторические ящеры, выползли три танка Т-72. Их низкие, приземистые силуэты, увенчанные длинными стволами орудий, казались воплощением неотвратимой мощи. Броня, покрытая пятнами камуфляжа и ржавчины, напоминала шкуру бронированного исполина. Они ползли вперед, не спеша, сокрушая асфальт стальными гусеницами, и сама земля, казалось, стонала под их тяжестью.

Головной Т-72, не останавливаясь, чуть развернул башню. Оглушительный, разрывающий барабанные перепонки грохот выстрела слился воедино со вспышкой пламени. Второй БТР натовцев, пытавшийся маневрировать, просто исчез в огненном вихре и клубах черного дыма. От него отлетели куски раскаленного металла, а ударная волна швырнула на землю ближайших пехотинцев.

Это было не просто спасение. Это было возмездие, обрушившееся с небес в виде стальных семидесятитонных гигантов. Война, которую мы вели из-за кирпичных стен, внезапно перешла на новый, ужасающий и невыносимо прекрасный уровень.