"Святые" 90-е Пионер. Том III

Глава 3

Хоронили парней по высшему разряду — даже с оркестром. Погода только подкачала, мороз — так что дыхание перехватывало, да поднимающий поземку ветер, разбрасывающий мелкое крошево над головами собравшихся.

А народу — тьма. Честно сказать, не ожидал, что так много придет. Пока гробы стояли возле пятиэтажки где жил Стас, пришлось в спешке искать ещё четыре автобуса к уже поджидавшим трём. Водители курили у обочины, пряча лица в воротники, а старухи из соседних подъездов крестились, шепча: «Царствие небесное…» В числе носильщиков заметил Виталика — он стоял у края толпы, в потёртой вельветовой куртке, и хотя узнал меня, подходить не спешил. Видно, стеснялся своего вида: стоптанные и совсем не зимние сапоги, спецовочные штаны, скатавшаяся шапка-гондон, ну и куртка не самая презентабельная.

Минут сорок, если не больше, жители пятиэтажки прощались с парнями. Бабки-плакальщицы, нанятые за бутыль самогона, завывали так, что мурашки по коже бежали. Их крики сливались с гулким плачем родственников, а мужики, пряча слёзы за рукава, поминали водкой из гранёных стаканов. Дети, словно воробьи, толклись среди толпы — заглядывали в открытые гробы, охали, пугались и убегали обратно к матерям.

Первым подняли Леху. Его гроб, тяжёлый, из лакированного дуба с бронзовыми ручками, несли шестеро. Казалось, сама смерть налилась свинцом. Впереди шли две женщины в чёрных платках, разбрасывая заледеневшие гвоздики. За ними — плакальщицы с распущенными из-под вязаных шапок волосами, человек с портретом в траурной рамке, носильщики… Оркестр заиграл «Похоронный марш» Шопена, но фальшивил — трубач, видно, с перепоя, путал ноты.

Гроб Стаса был проще — чёрный, без изысков, его несли четверо. Когда процессия тронулась, из-за угла выползли два ржавых ПАЗа, исполнявшие роль катафалков. Один, тот что шел первым, заглох прямо на дороге, окутав всех сизым выхлопом. Водитель, ругаясь матом, полез под капот, а народ замер в неловкой тишине.

Дождавшись когда пазик «оживет», я кивнул Михе и Соне — пора было выдвигаться. Наша «девятка», хоть и остывшая, завелась с полтычка. Миха, достав пачку «Мальборо», сунул сигарету в зубы и щёлкнул зажигалкой.

— Коляна когда хоронить будем? — спросил он, выпуская дым в приоткрытое окно.

Я пожал плечами, потому что этой темой пока даже не интересовался.

— Что, вообще никаких вариантов? — настойчиво повторил он.

— Без криминала и то неделями тянут, — буркнул я, следя за автобусами. — А тут… Могут и до весны в холодильнике оставить.

Подрыв автомобиля из гранатомёта ещё не стал обыденностью, наверняка будет серьезная экспертиза, а нужных людей и необходимого оборудования в нашем городишке нет. Поэтому пока в областной центр отправят, пока там анализы все сделают, пока оформят как полагается, не только до весны, может и год пройти.

— Правильный пацан был, — неожиданно встрял Яша-Боян. Он редко говорил больше двух слов, и все обернулись. Его лицо, изрезанное оспинами, оставалось каменным, но в глазах мелькнуло что-то вроде боли.

— Лучшие уходят первыми… — Соня стрельнул сигарету у Михи, чиркнул зажигалкой и сунул «калаш» под ноги.

Колонна тронулась. Автобусы поползли, буксуя на обледенелом асфальте. Я пристроился позади, держа дистанцию. Через стекло видел, как пацаны в салоне ПАЗа-катафалка ёжились от холода, пряча стволы под куртками и пуховиками.

Прибавив печку, немного расслабился. Дорога петляла между хрущёвками, обшарпанными гаражами и заснеженными пустырями. На светофоре у моста головной автобус неожиданно свернул направо — мы договорились заранее поехать в объезд, следуя принципу — «Лучше перебдеть». Не то чтобы что-то напрягало, но так, на всякий случай.

Степь за городом встретила колючим ветром. Снег здесь лежал неровно, обнажая жёлтую траву, а вдали чернели остовы каких-то разрушенных построек.

Ехали долго, автобусы едва тащились, притормаживая перед крутыми поворотами почти до полной остановки. Гололёд местами, дороги хоть и посыпают, но в основном на центральных улицах, здесь же, ближе к окраине, экономят. Парни успели покурить раза четыре, я же съел с десяток ирисок когда наконец мы выползли на финишную прямую.

Военное кладбище возникло неожиданно — серые ворота с потёртой звездой, могучие обелиски, ряды одинаковых могил с блестящими на зимнем солнце табличками. «Советский пантеон» — подумал я. Здесь всё дышало порядком: памятники со звездами, красивые оградки, венки из пластиковых цветов, выцветших до блёкло-розового. Новые могилы рыли на взгорке, куда автобусы лезли, буксуя и рыча моторами.

Когда колонна остановилась, из обоих «ПАЗов» вывалились носильщики. Гробы поставили на табуретки у края ям, а народ столпился вокруг. Бабки-плакальщицы завыли с новой силой, и оркестр — теперь почти не фальшивя — заиграл что-то похожее на «День Победы».

Быстро покинув машины, парни разбежались, осматриваясь. Оружие хоть и прятали под куртками, но выглядело это неестественно. Вспомнился эпизод из культового сериала начала двухтысячных, где Вася Рогов на стрелке бутылку самогона под курткой прячет. Очень похоже, даже одежда у парней примерно такая же. Обычно они в камуфляже ходят, ну или в чём-то вроде кожанок, джинсы, а тут оделись все «по домашнему», чтобы внимания лишнего не привлекать. Но так или иначе, задачу свою выполняют, смотрят за территорией.

А время тянулось медленно. Медленно и холодно. Первыми пошли прощаться родственники, и под это дело бабки-плакальщицы завыли еще громче, периодически перекрывая своим воем оркестр. Обстановка царила самая унылая, как и положено на кладбище. Чужих, в смысле вызывающих подозрение, я, как ни смотрел, не увидел. Обычные люди: старики, среднего возраста, молодежь, дети. Молчат в основном, мороз хоть и ослаб к обеду, но зато задувает так, что приходится отворачиваться, пряча лицо.

— Привет, Димон, — кто-то тронул меня за плечо. Обернулся — Виталик. Его лицо обветрилось, а в глазах стояла та же наивная решимость, что и в школе, когда он брал на себя вину за разбитое окно. Видимо здесь тоже решался, боясь подойти.

— Здорово, — кивнул я, снимая перчатку. Рукопожатие его было крепким, ладонь — шершавой от работы.

— Друзья твои? — он кивнул на гробы.

— Угу. Были. Оба. — сказал я, хотя на самом деле со Стасом даже почти не разговаривал. Так, здоровался, да по делу спрашивал что-то.

— Жалко. Молодые… — Виталик повернулся к ветру. — Говорят, убили их?

— Авария. Камазист пьяный.

— А мне сказали… — он замялся, переминаясь с ноги на ногу, — что на разборках застрелили.

Я промолчал, наблюдая, как мать Стаса причитает над гробом.

— Слушай, можно спросить? — Виталик внезапно сжал мой рукав, будто боясь, что я уйду. — Возьми меня к себе. В бригаду!

— Не надо тебе этого Виталь, ничего хорошего там нет. — почти не удивился я его просьбе. — Со стороны кажется круто, при деньгах, на тачках, а реальность вон она, в лакированных гробах лежит.

— Деньги нужны! — выпалил он, и глаза его вспыхнули. — А я… я готов. Я надёжный и честный, ты знаешь!

Насчёт надёжности, вопрос спорный, в детстве за ним не замечалось, а вот с честностью да, прямо-таки зашкаливала. Ещё в школе, сделает не то что-нибудь, накосячит, никогда отказываться не станет, всегда прямо скажет, не боясь ответственности.

— Знаю. — Я взглянул на его стоптанные сапоги и перепачканную краской куртку.

— Но не надо тебе этого, — повторил, отворачиваясь. — Голова целее будет.

Оркестр смолк. Наступила тишина, прерываемая только всхлипываниями и завываниями ветра. Виталик стоял, сжимая и разжимая кулаки.

— Ладно — еле слышно прошептал я. — Подумаю.

Он замер, потом резко повернулся и пошел к автобусам. Он шел, а я, глядя ему в спину, почему-то вспомнил, как в детстве мы с ним хоронили ворону — тоже с «оркестром» только детским, из свистулек и слёз.

— Пошли прощаться? — голос Михи вырвал меня из оцепенения, я дёрнулся, и едва не упал. — Ты как в трансе, Диман. Соберись, а то щас с ног сдует. — Поддержал меня Миха.

Мы двинулись за вереницей чёрных силуэтов, петляющих между могил. Ветер забирался под воротник, выстуживая аж до самого копчика. Снег так громко скрипел под ногами, что это почему-то казалось неуместным. Оркестр, пряча покрасневшие носы за медными трубами, заиграл знакомую мелодию из «Офицеров». Звуки плыли неровно — тромбонист промахнулся на высокой ноте, кларнет захлёбывался от порыва ветра. Казалось, сама зима насмехалась над этой жалкой попыткой торжественности.

— Смотри, — прошипел Миха, хватая меня за локоть. Его пальцы в чёрных кожаных перчатках впились в сустав больно, как клещи.

В гробу лежал Лёха, а на бархатной подушке рядом аккуратным строем выстроились награды: Красная Звезда с потускневшим серпом и молотом, две медали «За отвагу» со следами полировки, «За боевые заслуги» — её ребристый край блестел, будто только что из коробки. Боевые награды смотрелись чужеродно рядом с его мертвым лицом. «А ведь там, возле хрущевки где начиналось прощание, этой подушечки не было». — подумал я.

— Слушай, Мих… — я обернулся, обратив внимание что щеки него горели румянцем, как у пьяного деда Мороза, а кончик носа побелел, будто присыпанный солью. — В каком звании он был?

— Майор, — выдохнул Миха, с силой сморкаясь в клетчатый платок. Звук получился громким и противным, как сигнал клаксона.

«Майор. Герой войны. И такой нелепый конец. А ведь не появись я здесь, оба этих парня были бы живы.»

Толпа вдруг зашевелилась, как муравейник, потревоженный палкой. К могилам пробирался мужчина в сером пальто с каракулевым воротником — типичный райсоветовский чинуша. Лицо одутловатое, будто замешанное из теста, а сам круглый словно колобок. Он взмахнул рукой, и оркестр замолчал на полуслове, оставив в воздухе затухающий дребезжащий звук.

— Дорогие товарищи! — его голос сорвался на визгливую ноту. Бумажка в руках трепетала от ветра. — Мы собрались здесь, чтобы… мм… отдать долг памяти… — он запнулся, лихорадочно скользя глазами по тексту.

Я перестал слушать. Ветер нёс обрывки фраз: «верные друзья… жертвы… скорбь…». Чиновник путал фамилии, называл Стаса «Андреем», Лёху — «героем мирного времени». Где-то сзади всхлипнула старуха в потёртом платке поверх вязаной шапки, но большинство стояли молча — мужчины с каменными лицами, женщины, кутавшие детей в шали.

— Он заканчивать думает? — прошипел Миха. — Словоблуд проклятый…

Как будто услышав, оратор резко закончил: «…земля пухом!» Оркестр завопил снова, фальшивя ещё отчаяннее. Тромбонист уронил ноты; листы, подхваченные ветром весело заплясали по снегу.

— Пошли, — толкнул Миха. Мы начали пробираться к гробам, расталкивая плачущих старух и застывших, как памятники, мужиков.

Стас в гробу казался спящим. Волосы аккуратно уложены гелем, губы подкрашены бледно-розовой помадой — гримёр постарался. Но синева под глазами уже проступила сквозь грим, не оставляя никакого сомнения что смотришь на труп.

«Подняв» глаза, я встретился взглядом с укутанной в чёрный платок женщиной, матерью Стаса. Ещё молодая, лет сорока, или около того, она так пристально смотрела на меня, что мне стало не по себе, и я отвернулся.

Женщина же, наклонившись вперёд над гробом, прошептала, словно выплюнула,

— Ненавижу… — и уже громче добавила — Тварь! Это ты во всем виноват! Чтоб ты сдох!

Моими нервами можно гвозди забивать, но тут пробрало. Да, я прекрасно понимал что не будь меня, Стас бы здесь не лежал. Но заботило меня это мало. Не он, так другой кто-нибудь. Так я рассуждал. Сейчас же, стоя рядом с гробом, всё воспринималось иначе. Я даже ответить что-то хотел, повиниться вроде, но тут внезапно кто-то толкнул меня в спину.

Машинально шагнув в сторону, я стал оборачиваться, но толчок повторился — сильнее, целенаправленнее.

— Мих?..

«Не может быть!»

Третий толчок.

Я полетел вниз, в зияющую пасть свежей могилы. Успел увидеть вспышку — ослепительно-белую, грохот оглушил, выбив из лёгких воздух. Тело ударилось о мерзлую землю, и тут же наступила тишина.

— Гей!.. Ти там не вбився? Чого мовчишь? — по подвалу скользнул луч света, и я, подыгрывая, тихонько промычал не своим голосом.

— Ногу злома, здается… стать не можу… — и для пущего эффекта пошевелил лежащим сверху трупом.

— Ось ти балбес! Нахрина полиз?

— М-мм… Боляче-то як… — снова простонал я, но судя по наступившей тишине, во второй раз получилось не очень убедительно. Вообще, по-украински я зразумию, нахватался, но, видать, акцент не тот подобрал.

— Олексий? Леха? — встревоженно позвал немец, тут же отпрянув от окна.

Я затаился, очень надеясь что пронесёт.

— Шо мовчишь? Гранату кину! — пригрозили сверху.

— Ну? Вважаю до трих! Раз!

Сбросив с себя мертвого Олексия-Леху, я снял с подсумка эф-ку, выдернул чеку, и на счёт три, бросил её в окно.

Рвануло сразу, и очень близко, похоже что попал прямо в немца. Расстояние-то плевое, поэтому мне тоже не сладко пришлось, как сопля в навоз влип, так покойный батя говаривал.

Закашлявшись, отполз в угол, хотел Лехой-мертвецом накрыться, но даже через шум в ушах услышал противное жужжание, и больше ничего не успел.

Очнулся от холода. Зубы стучали, попытка пошевелиться обернулась волной боли — голова гудела, как рассерженный улей.

«Где я?» Темнота. Руки нащупали землю — холодная, липкая, пахнущая снегом. Ещё запах… Бензин? Горелая плоть? Или это моя куртка тлеет?

Стерев с лица перемешанную со снегом грязь, с трудом поднялся. Над головой серое небо. Память возвращалась обрывками: похороны, Лёха в гробу, чей-то знакомый силуэт за спиной… Тот самый, что видел перед взрывом.

— Кто?.. Как?.. — прошипел я, скребя ногтями мерзлый грунт. Вспомнил про нож за голенищем, достал, и вырубая ступеньки, бормотал сам себе «Раз… два… держись, сука…»

Выбравшись, застыл в оцепенении.

Поляна смерти. Повсюду раскиданные тела. Кто-то еще шевелится, кто-то уже нет. Женщина в разорванном пальто ползет куда-то в сторону. Оркестрант лежит, навалившись на сломанную трубу, чиновник, тот самый что «толкал» речь, валяется ничком возле дороги, старуха с окровавленным лицом пытается встать, но не может, падая на стылую землю. Чуть в стороне перевернутый гроб Стаса, огляделся, гроба с Лехой нигде нет.

— Бомба… в гробу… — понял я, сопоставляя увиденное.

Человек десять «двести», если не больше. Раненых десятка два. Те кому повезло, убежали к автобусам, здесь только мертвые и те кто не может передвигаться.

Взяв себя в руки, поковылял к женщине в разорванном пальто. Она что-то сказала, но я не слышал, слух пока не вернулся. Попросил ее лечь набок.

Осколки в спину, с десяток точно. Нехорошее ранение, куски ткани с пальто попали в рану, неизвестно чем кончится.

— Встать сможете? — прокричал, и показывая на уши, объяснил что не слышу.

Женщина мотнула головой.

Попытался поднять её, но не вышло, сам толком на ногах не стоял, ещё и стошнило.

Внезапно вспомнил про Миху, он же рядом был. Потом про того кто меня в яму столкнул, помню жутко удивился увидев его, но кто такой, вспомнить не мог. Пройдёт, последствия контузии.

Подошёл ближе к месту взрыва — там была небольшая воронка, пол метра глубиной. Получается самый эпицентр, мне повезло что в яму упал, точнее столкнули.

Михи нигде не было.

«Что ж его, на куски порвало?»

Заметив меня, со стороны машин бежали парни. Соня, Яша-Боян, ещё кто-то.

— Миха где? — спросил я, мне что-то сказали, но ответа не услышал, а через мгновение вообще провалился в беспамятство.