"Святые" 90-е Пионер. Том III

Глава 16

Минут через десять, машины, глухо урча моторами, рванули мимо центральной проходной, оставляя её позади. Вместо этого мы свернули к въезду у старого ремонтного цеха. Здесь было тише, заброшеннее. Забор, местами покосившийся, местами латанный ржавым профнастилом, тянулся вдоль заросшей бурьяном обочины. Возле въезда торчала обшарпанная вахтерская будка, больше похожая на сарайчик, выкрашенный когда-то в грязно-голубой цвет, теперь облезлый до серости.

Из будки, спотыкаясь о высокий порог, выскочил вахтер. Мужичок лет пятидесяти, в болоньевой куртке, без шапки, с лицом, обветренным и прорезанным глубокими морщинами. Увидев колонну незнакомых машин, резко останавливающихся у шлагбаума, он замахал руками, явно возмущаясь, голос его, прокуренный и хриплый, прорвал тишину:

— Эй, вы куда⁈ Сюда нельзя! На центральную!

Болтовня была не к месту и не ко времени. Два наших пацана вышли из первой машины, и быстрыми, уверенными движениями подхватили вахтера под руки. Он попытался отбиться, замахнулся, но его легко скрутили. Возмущенный крик превратился в испуганный хрип, когда, не церемонясь, дедка затолкали в багажник стоявшего возле будки запорожца.

Проехав колонной по внутренней территории мимо мрачных корпусов цехов, мимо труб и огромных эстакад, мы подкатили к главному административному зданию. Оно выделялось красивой отделкой — штукатурка, плитка, пара колонн у входа. Припарковались сбоку, в тени, возле пожарной лестницы.

— Третий этаж! — озвучил Гусь задирая голову. Тем временем Миха уже подскочил к лестнице, схватился за перекладину и с усилием, заставив громыхать механизм, стал вытягивать тяжелую конструкцию вниз. Металл скрежетал и вибрировал, но на нас никто не обращал внимания, словно так и должно быть. Раз лезут, значит надо — наверное так рассуждали спешащие мимо немногочисленные работники комбината.

Дождавшись когда никого рядом не будет, я взял из машины автомат, перекинул его за спину, поправил ремень, и сделав глубокий вдох, полез первым. Железные ступени были скользкими от влаги и въевшейся грязи. Ноги искали опору, руки цеплялись за холодные, облезлые «перила». На серьезное сопротивление здесь вряд ли стоило рассчитывать, но чувство дискомфорта всё же присутствовало.

Балкон третьего этажа оказался узким, бетонным, безо всяких решеток — вопиющее нарушение, но нам на руку. За широким, пыльным окном открывался вид на длинный, ярко освещенный коридор административного крыла. Мужчины в рубашках, пиджаках, женщины в платьях неспешно сновали туда-сюда, погруженные в свои бумажные дела.

Чтобы не поднимать преждевременной паники, я решил наглость облечь в форму деловитости. Постучал костяшками пальцев по грязному стеклу, привлекая внимание мужчины, остановившегося как раз перед дверью крайнего кабинета. Он был в сером костюме, с папкой под мышкой, лицо обычное, усталое.

— Товарищ! Эй, товарищ! — громко позвал я. Мужчина обернулся, недоуменно вглядываясь в тень балкона. — Дерни шпингалет, а? Пожалуйста!

Он медленно подошёл ближе к окну, покрутил головой, пытаясь разглядеть, кто там, наконец, заметил меня. В его глазах читалось чиновничье недовольство от нарушения рутины.

— Что такое? Вы кто? — донёсся приглушенный вопрос.

— Проверка пожарных выходов! Срочная! — ещё громче прокричал я, стараясь придать голосу официальную интонацию. — Открывайте!

Мужчина, по-видимому, привыкший к бюрократическим внезапностям, нехотя кивнул. Он потянулся к окну, нащупал железную задвижку и с усилием отодвинул ее. Шпингалет со скрежетом поддался.

— Вот спасибо, браток! — я уже толкал раму, она открылась с сухим скрипом. — Реально выручил. А то стекла бить не хочется — вставляй их потом, морока…

— Пожалуйста… — мужчина автоматически ответил, но его глаза округлились когда он увидел автомат, а потом и заскакивающих вслед за мной в проем окна, пацанов. Молодые, крепкие, с калашами наперевес. Картина мирной проверки мгновенно испарилась.

— А… а что случилось⁈ — выдавил он из себя, отступая на шаг, лицо его побелело.

— Ничего страшного. Простая формальность, — ответил я, вспомнив фразу из какого-то старого фильма. Автомат удобно лег в руке. — Подскажи лучше, где тут у вас директора кабинет? Быстрее!

Мужик напрягся, будто его ударили под дых. Глаза метнулись по сторонам, к закрытым дверям кабинетов, но утаивать не стал — инстинкт самосохранения сработал чётче инструкций. Он махнул дрожащей рукой вглубь коридора.

— Последняя… последняя дверь. С табличкой, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Молодец. Стоять тут. Тихо. — Я кивнул одному из ребят, тот занял позицию рядом с перепуганным чиновником, автомат ненавязчиво направлен в пол, но смысл был ясен.

Преодолел пространство широкими, быстрыми шагами. Линолеум под ногами скрипел. Мимо мелькали двери с табличками «Отдел снабжения», «Планово-экономический», «Бухгалтерия». А вот и то что мы ищем. Я не стал церемониться — аккуратно, но решительно постучал костяшками пальцев и тут же толкнул тяжелую, обитую дерматином дверь.

В небольшой комнатке за столом сидела секретарша — женщина лет сорока, строгая, с начесанными волосами и в очках в тонкой оправе. Увидев вваливающихся в дверь незнакомых людей, она резко подняла голову, лицо ее сразу же сморщилось в гримасе возмущения.

— Вы к кому⁈ Молодые люди!

— Начальство на месте? — перебил я ее, делая шаг вперед. В дверях плотно встали Миха и Слава.

— У Ивана Петровича важное совещание! И вообще, по личным вопросам записываться надо заранее! — Она уже встала, собираясь, видимо, выпроводить наглецов или звать охрану.

Миха, не говоря ни слова, подошёл к её столу. Взгляд его скользнул по телефонному аппарату — блестящему, дисковому. Он наклонился, одной рукой приподнял тяжелый корпус, другой нащупал провод, идущий к розетке. И резким, мощным движением рванул его на себя. Провод лопнул у самого разъема с сухим треском.

— Что вы себе позволяете⁈ — закричала женщина, уже не таясь, голос сорвался на визг. Она рванулась было к двери кабинета директора, но замерла на полпути, уставившись на автомат в руках Славы. Ее глаза за стеклами очков стали огромными, рот открылся, но звука уже не последовало. Цвет лица сменился на мертвенно-белый. Женщина медленно опустилась обратно на стул, словно подкошенная.

Я кивнул Михе, и он, плечом вперёд, толкнул дверь в кабинет директора. Она распахнулась с грохотом, ударившись об ограничитель.

А в кабинете… там был настоящий аншлаг. Совещание в самом разгаре, или просто собрались по какому-то поводу, но народу набилось — не продохнуть. Реально. Большой дубовый стол был завален бумагами, вокруг него и вдоль стен сидели и стояли человек пятнадцать — мужчины в костюмах и галстуках, пара женщин. Воздух спертый, пропитанный запахом табака, одеколона и бумажной пыли. Все обернулись на грохот, разговоры смолкли. На лицах — смесь недоумения, раздражения и зарождающегося страха.

— Кто вы такие⁈ — рявкнул здоровый, крепко сбитый мужик в дорогом костюме, стоявший ближе всех к дверям. Видимо, кто-то из руководства охраны или просто решивший проявить инициативу. Он рванулся было вперед, сжав кулаки. Но не успел сделать и двух шагов. Слава, как тень, оказался рядом. Приклад автомата коротко, сочно хлопнул по лицу. Здоровяк захрипел, кровь брызнула из носа, и он рухнул на ковер, зажимая лицо руками.

— Спокойствие, господа! Товарищи! Спокойствие! — выйдя вперед, я поднял руку, призывая к молчанию. Автомат висел на ремне, но моя поза и лица вошедших за мной пацанов говорили сами за себя. В кабинете воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием и стоном сбитого с ног. — Вопрос к вам один. Кто здесь главный?

Все молчали, переглядываясь, опуская глаза. Пришлось повторить, медленно и отчетливо, оглядывая присутствующих:

— Главный. Где?

— Я… — тихий, неуверенный голос прозвучал из угла. Оттуда вышел, буквально выполз из-за спины более крупного соседа, невысокий, тщедушный мужичонка. Лысоватый, в мешковатом пиджаке, с нервно бегающими глазками. Он поправил очки.

— Директор? — уточнил я.

— Директор. Иван Петрович Марецкий, — он попытался выпрямиться, но выглядело это жалко.

— Заместитель есть? — спросил я, переводя взгляд на остальных.

Плюгавый директор невольно покосился на плотного, краснолицего толстяка в сером костюме, сидевшего напротив него за столом. Тот сжался, стараясь не встречаться ни с чьим взглядом.

— Он? — уточнил я, указывая подбородком на толстяка.

Директор, глядя в стол, кивнул. На лбу у него выступил пот.

— Хорошо. Значит, слушай сюда, заместитель, — я сделал шаг к нему. — Теперь ты тут всем рулишь. Временное исполнение обязанностей. Понятно?

Толстяк поднял на меня испуганные глаза, потом неуверенно перевел взгляд на директора.

— А как же… Иван Петрович? — выдавил он.

— Иван Петрович… — я обернулся к директору, — … уходит на больничный.

— Но позвольте! — вдруг взвизгнул плюгавый Иван Петрович. Почуяв реальную угрозу отлучения от кормушки, он аж покраснел от нахлынувшей смеси страха и ярости. — Я не болен! Я прекрасно себя чувствую! Это безобразие! Я требую… — Он сделал шаг вперед, выпятив впалую грудь, и с какой-то животной, отчаянной силой кинулся отстаивать своё место, своё право. Видимо, решил, что бумажник и должность — достаточная защита.

Раздался резкий, оглушительный БАХ! в замкнутом пространстве кабинета. Эхо ударило по ушам. Иван Петрович вскрикнул — коротко, по-заячьи — схватился за правое бедро и рухнул на пол, закатывая глаза от боли и шока. По светлому ковру быстро расползалось алое пятно.

— Теперь болен, — констатировал в наступившей ледяной тишине Слава, плавно опуская еще дымящийся ствол автомата. Его лицо оставалось каменным.

Я поморщился. В мои планы не входило никого калечить, особенно так наглядно. Грязь, крики… Но что сделано, то сделано. Эффект, надо признать, достигнут моментально. В кабинете не слышно даже дыхания. Все замерли, вжавшись в кресла и стены, лица побелели, как мел. Даже толстяк-зам, казалось, перестал дышать. Ну что ж, так тоже неплохо, — мелькнуло в голове. Теперь сомнений в серьезности намерений не останется.

— Итак, заместитель, — мой голос прозвучал особенно четко в этой тишине, нарушаемой только сдавленными стонами директора на полу. — Слушай сюда внимательно. Сегодня же. До конца рабочего дня, заправишь топливом все автозаправки города. Все. Без исключений. И цены… — я сделал паузу, — … поставишь. Скажем, впятеро ниже обычных. Усек?

Толстяк замотал головой, кивая так часто, что щеки заплыли.

— Усёк! Усёк! Будет сделано! Честное слово! — голос его дрожал, на лбу блестел пот.

— Молодец. Проверю, — пообещал я. — Лично. Если что не так… — я бросил взгляд на корчащегося на ковре Ивана Петровича, и зам тут же кивнул еще раз, понимающе и испуганно.

Задерживаться дальше не было никакого смысла. Все хорошо в меру, и шок должен был перевариться в приказ к действию. Мы так же дружно, без лишних слов, ретировались тем же путем: через приемную, где секретарша сидела, окаменев, мимо всё ещё стоявшего у окна перепуганного чиновника в коридоре, на балкон, и вниз по скрипучей пожарной лестнице. Автомобили ждали с работающими моторами.

— Думаешь, сделает? — хмуро спросил Гусь, когда уже выезжали через тот же боковой въезд, мимо вахтерской будки и запорожца из багажника которого доносилось приглушенное постукивание. Он смотрел в лобовое стекло, лицо напряженное.

— Нет, конечно, не сделает, — пожал я плечами, глядя на мелькающие за окном корпуса завода. — Ни за что. Не тот уровень решений. Да и трусоват.

— Не понял? — Гусь обернулся ко мне, нахмурившись. — Зачем тогда было? Цирк?

— А что тут непонятного? — я усмехнулся без веселья. — Не сделает, но хозяину доложит. Тот должен меры принять, засветиться.

— Если не примет, если не засветится?

— Тогда толстяка поменяем. На следующего зама. Если и тогда не проймет, тогда еще на кого-нибудь.

— И что… так всех пока не перестреляем? — в голосе Гуся прозвучало недоумение.

— Типа того, — равнодушно ответил я. — Пока не найдем того, кто на самом деле рулит этой махиной.

— Может, как-то иначе? — спросил Гусь, почти умоляюще. — Без этого… — он кивнул назад, в сторону здания, где остался человек с простреленной ногой. Я понимал его, одно дело воевать с бандитами, с теми у кого есть оружие, и совсем другое вот так, с «гражданами».

— Как? — я посмотрел на него прямо. — Ты видел их? Чинуши. Крысы. Они понимают только один язык. Язык силы. Или страха. Кто сильнее, кто безжалостнее — тот и прав. Другого здесь не дано. Забудь про «иначе».

Машины, набирая скорость, вырвались за пределы завода, оставив за спиной серые корпуса, дымящие трубы и гнетущее ощущение. В салоне девятки повисла тишина, нарушаемая только гулом двигателя и свистом ветра в неплотно прикрытом окне.

— Думаю, в следующий раз нас будет ждать не просто вахтер… — процедил Миха — Рота солдат, минимум.

Его голос звучал глухо, без обычной бравады. В нем слышалась усталость и трезвая оценка последствий. Мимо мелькали обшарпанные заборы, разноцветные гаражи окраины.

— Рота не рота, — ответил я. — Но какое-то количество… да, наберут. Без проблем. У них деньги есть. Им есть что охранять.

Миха резко повернул голову, его взгляд, колючий и требовательный, впился в меня:

— И как тогда? А? Как мы к директору проберемся, если там уже будут ждать, с автоматами?

Я медленно выдохнул пытаясь не «взорваться». Его вопрос, такой наивный в этой реальности, сорвал последние предохранители.

— Ты сейчас серьезно спрашиваешь «как»? Ты думаешь, мы пришли сюда чай пить и вежливо просить? «Как»? Очень просто, Миха! Так же, как сегодня! С боем! Проломим, если не пустят! Перестреляем, если полезут! Или ты вдруг струсил?

С заднего сиденья, из облака сигаретного дыма, донесся глухой, усталый голос Гуся:

— Это же власть, Дим… — Он произнес это не как утверждение, а как констатацию тяжелого, неоспоримого факта.

— Не смешите меня, парни! — я перебил его, чувствуя, как адреналин снова подкатывает к горлу. — Какая они власть сейчас? Вы же видели их там, в этом кабинете? Своими глазами! Это же кучка перепуганных, жирных шавок! Трусливых шакалов, которые привыкли, что за их спиной стоит огромная, неповоротливая государственная машина — милиция, суды, армия, вся эта бюрократическая махина. Они десятилетиями прятались за её спиной, чувствуя себя неуязвимыми! Они делали всё, что им заблагорассудится, потому что знали — машина их прикроет, защитит, накажет любого, кто посмеет выступить против них! — Я ударил кулаком по скрипучей пластиковой панели. — Только теперь — ВСЁ! Конец сказке! Государства больше НЕТ! Машина сломалась, Гусь! Распалась! Остались только ржавые шестеренки и горючее для тех, кто смелее! Власть теперь — это не бумажки с печатями! Власть теперь — это ТЕ, у кого сила! У кого оружие! У кого решимость взять то, что нужно! А сила — у нас. — Я посмотрел на Мишин затылок, потом обернулся к Гусю. Его лицо в полумраке заднего сиденья было неразличимо, только тлеющий кончик сигареты. — Если мы, конечно, не струсим. Не сядем в уголок и не будем ждать, пока эти шавки сожрут все остатки.

Машина выехала из промзоны на более оживленную улицу. Я резко затормозил, пропуская автобус. И в этот момент, словно специально для иллюстрации моих слов, за окном мелькнула картина, вырванная из новой реальности.

Хлебный магазин. А перед ним — очередь. Даже не очередь, а живой, извивающийся червь отчаяния. Человек на сто, а может, и больше. В основном женщины. Они стояли, прижавшись друг к другу, в ожидании завоза. Воздух дрожал от приглушенного гула голосов, плача ребенка, резкого окрика какого-то мужика, пытавшегося пролезть без очереди, и тут же заглушенного ворчанием толпы. Запах уныния и безысходности казалось проник даже сквозь закрытые окна машины.

— Кроме силы, государство должно еще и народ кормить… — негромко, но отчетливо сказал Миха, глядя в окно.

— И мы накормим, — ответил я тихо, но так, чтобы слышали все. Мои глаза не отрывались от мелькающих за окном лиц в очереди. — Пока — свой район. Своих. Обеспечим людей хлебом, топливом, хоть каким-то порядком. А там… — я сделал глубокий вдох, впитывая эту картину всеобщего страдания, превращая ее в топливо для своей решимости, — там и этих, глядишь, научим. Шаг за шагом. Завод за заводом. Директора за директором. Пока не поймут, шавки, что кормушка кончилась. Что новая сила — это мы. А они — и есть та самая «машина», которая должна работать. Но по-другому. А мы заставим. Ибо не хрен.