Проклятый целитель

Глава 24

Глава двадцать четвертая. У всего есть своя цена.

Пахло весенней травой. В себя я пришел на чем-то мягком. Открыв глаза вижу перед своим лицом зелень. Приподнявшись на локте, окидываю взглядом бескрайнее, колышущееся под легким ветерком поле. Задрав взгляд ввысь, могу наблюдать безмятежно-голубое небо без единого облачка. Воздух был теплым, напоенным запахом трав и… будто самой жизнью?

Не понимая, что здесь вообще происходит, я медленно поднялся, ощущая босыми пальцами ног мягкие стебли. Каким-то образом я оказался посреди огромного поля, которое расстилалось до самого горизонта, сливаясь с лазурью неба. Ни домов, ни деревьев, ни людей. Только волны высокой травы да… табун диких лошадей. Величественные животные с развевающимися гривами паслись неподалеку, изредка поднимая головы, их темные глаза спокойно смотрели в мою сторону.

Все было невероятно реалистично, дышало жизнью и покоем.

— Что здесь вообще происходит? — озадаченно произношу.

Как я сюда попал? Последнее, что я помнил — это боль во всем теле, рев Василиска, взмах крыльев на своих сандалиях… Персей. Я стал Персеем, доходит до меня. Но что было дальше? Нахмурившись, попытавшись вспомнить, понимаю, что дальше была лишь тьма. После чего я просто проснулся посреди этого нелепо красивого луга.

— Я… умер? — тихо выдохнув, ощутив, как мой голос прозвучал странно громко в этом месте, словно здесь нет места для таких как я.

Мое сердце сжалось от неприятного предчувствия. Это Рай? Или чистилище для неудачников, вроде меня?

— Пока еще нет, — ответил тихий голос.

Я резко обернулся. В двух шагах от меня, сидя в траве, подпирая подбородок рукой, сидел… я сам. Точная моя копия. Такой же рост, те же черты лица, тот же потертый плащ, но кое-что все же было иным. В глазах двойника не было привычной усталости или цинизма. В них светилась странная смесь: усталая мудрость, едва уловимая ирония и… глубокая печаль. Если я как-то и представлял свою смерть, то точно не в образе своего двойника.

Инстинктивно отшатнувшись, мое сердце бешено заколотилось.

— Ты… кто? — спросил я, мой голос дрогнул. — Призрак? Галлюцинация? Смерть?

Двойник усмехнулся, вот только усмешка была совсем безрадостной.

— Возьми себя в руки, Кацураги, — сказал он, и его голос звучал как эхо из глубин моего сознания. — Если б ты умер, здесь не было бы ни меня, ни этого поля, — он махнул рукой в сторону лошадей. — А на вопрос «кто я»? Я твоя Тень. Твой Шут. Та часть твоей души, что отвечает за… ну, скажем так, за твою форму. За то, чтобы ты оставался собой. Неудачливым, ворчливым, но все же собой.

Сглотнул ком в горле, я невольно вспомнил обрывки своих воспоминаний: отчаянный прыжок в бездну чужой легенды, имя которой «Персей», взрыв силы… и затем пустота. Эта маска, если и не прикончила меня, то выкинула мое сознание из тела! Все это поле не настоящее! Скорей всего не настоящее, поправляю себя, осторожно глядя на свою тень, она меж тем продолжала:

— Использовав силу маски на полную, призвав героя такой мощи, — голос Тени стал куда жестче, — ты не просто одолжил его силу. Ты расколол свою душу. Ты вытеснил меня, свою основу, свою… суть. Заменил меня образом Персея. Его история, его легенда, его бытие сейчас на моем месте. А я… — Тень показала на себя, — я почти исчез. Затерялся на этом поле. Но вот в чем загвоздка, Кацураги, — он пристально посмотрел на меня, а в его глазах вспыхнул холодная ярость. — Если я исчезну окончательно… исчезнешь и ты. Наше место займет воплощенный Миф. Персей. Навсегда. Твой ученик будет звать чужака «учителем». Айко… — Тень махнула рукой, — будет иметь дело с героем, а не с недоучкой ключником.

Ужас, ледяной и всепоглощающий, сковал мое сознание. Я рискнул и проиграл, с кем не бывает? Поставил на черное, а выпало ебанное зеро. Хотелось грязно ругаться, но я лишь провел рукой по лицу, устало спросив:

— А… остальные? — устало выдохнув, пытаясь совладать с паникой. — Хана? Айко? Василиск? Что с ними? Мы… победили?

Мой двойник покачал головой, его усмешка стала горькой.

— Там, снаружи, идет бой. Твой мифический двойник сражается. Твои подруги помогают ему как могут. Время… оно течет здесь иначе. Для них — мгновения. Для нас… — он оглядел бескрайнее поле, — может быть вечность. Или считанные минуты до моего исчезновения. Пока Персей черпает силу из легенды, я слабею. Как и ты сам.

Сжав зубы, начинаю ходить из в стороны в сторону, мне так легче думалось. Все же не стоило призывать столь сильную легенду, понимаю, она раздавила меня просто одним своим присутствием. Это было неприятно, но я понимал, что рискую, когда решил призвать Персея. Вот только… все ли для меня кончено или все же есть шанс спастись?

Подняв с надеждой взгляд на своего двойника:

— И что нам делать?! — хрипло выдыхаю, обращаясь к своей Тени, к своему осколку души. — Как нам вернуться назад?! Как остановить наше поглощение?! Не зря же ты ко мне явился? Значит, есть еще шанс спастись?!

Мой двойник медленно поднялся. Его фигура с начала нашего разговора стала казаться чуть более прозрачной на фоне яркой зелени. Он посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Есть один способ, — произнес он едва слышно. — Но он тебе… не понравится. Совсем.

Зловеще закончила моя тень, вот только мне уже было плевать. Что может быть хуже смерти?

***

Персей стремительно нанес удар по Василиску. Харпа, серповидный меч Гермеса, вспорол воздух с ледяным свистом, оставив на чешуе, черной как смоль и твердой как адамант, глубокую, дымящуюся рану. Ядовитая черная кровь брызнула на камень, шипя и разъедая его поверхность. Монстр взревел, не столько от боли, сколько от ярости и оскорбления, его неуязвимость была нарушена. Ловко отлетев назад на трепещущих крыльях Таларий, Персей едва увернулся от смыкающихся челюстей, пахнущих гнилью и смертью. Ветер от чудовищной пасти овеял его шлем, не причинив никакого вреда.

Он уже давно не испытывал такого чистого, почти забытого восторга от битвы. Не так много смертных за всю долгую историю человечества были способны воплотить его легенду с достаточной силой, чтобы он ощутил себя не эхом былых времен, а живой силой мифа. Последний раз его призывали в мрачные, удушающие Темные Века. Всплыл в памяти образ: какой-то изможденный астроном, загнанный в угол инквизиторами, шептал его имя в проклятой, сырой темнице.

Тот безумец отрицал, что Земля центр вселенной, утверждал, что она круглая, и цеплялся за имя Персея как за последнюю соломинку спасения. Мир тогда был отвратителен: повсюду грязь, вонь чумы, полчища жирных крыс и всепроникающий страх, душивший любую искру разума. Персею тогда пришлось не столько сражаться с видимыми чудовищами, сколько выживать в этом болоте человеческого невежества и жестокости, спасая жалкого еретика. Это было по-настоящему темное время, и он искренне надеялся, что оно давно кануло в Лету.

Вернувшись же теперь, в этом новом, странном, но крепком теле, он ощущал прилив любопытства. Он жаждал после победы сбросить шлем и пройтись по улочкам этого нового мира, увидеть своими глазами, как далеко шагнуло человечество, освободившись от пут суеверий. Пообщаться с умными людьми, узнать их мысли, их мечты. Возродить свою легенду не как пережиток прошлого, а как живой символ отваги и хитрости, явить свою славу вновь, но уже в эпоху, достойной его подвигов.

В этот миг сладких грез он ощутил внезапный, острый дискомфорт в груди, словно холодная игла, вонзившаяся в самое сердце его эйфории. Чужеродное чувство вины? Сомнение? Он невольно подумал о хозяине этого тела, о том хмуром, вечно недовольном человеке, чьи обрывки памяти иногда всплывали, как пузыри со дна. Нет, мысленно отмахнулся он, усилием воли гоня прочь навязчивый образ Кацураги. Меня призвали для битвы. Я здесь по праву легенды. Он сам открыл Дверь, пусть даже не до конца понимая последствия. Его жертва… необходима для высшей цели — уничтожения порождения Медузы. А после… после я получу награду. Новое тело. Новую жизнь в этом удивительном времени.

Персей больше всего ненавидел несправедливость. Он с раннего детства, от брошенного в море ковчега до унижений на Серифосе, успел вкусить ее горький вкус до дна. И потому всегда, без колебаний, был готов сражаться за правду, так, как он ее понимал. Сейчас правда заключалась в уничтожении Василиска.

— Посторонись! — раздался резкий, не терпящий возражений крик позади него.

Рефлексы полубога сработали мгновенно. Крылья на сандалиях рванули, отбрасывая его в сторону, как пушинку. И он увидел ее: крылатую девушку (Айко, шепнуло чужое знание в подсознании) с тем странным, коротким оружием в руках — обрезом. Она парила, как нимфа, но нимфа с необычайно экзотической, смуглой внешностью и взглядом, лишенным всякой нимфейной игривости: холодным, расчетливым, смертоносным.

Впрочем, Персей всегда умел ценить красоту во всех ее, порой самых неожиданных, проявлениях. Хоть он и не был утонченным афинским философом-эстетом, он вполне представлял, как после тяжелой, но победоносной битвы можно было бы провести время под мелодии арфы и бокал крепкого вина, лицезрея прекрасных танцовщиц. Эта воительница с крыльями и огнедышащей трубкой определенно добавила бы пикантности такому пиру.

Меж тем крылатая дева стремительно подлетела к королю змей, почти касаясь его чудовищной головы. Василиск, безумный от боли и ярости, рванулся к ней, его пасть разверзлась, готовясь раздавить дерзкую муху. Ему помешал это сделать оглушительный, раздирающий уши грохот. Оружие девушки эхом загрохотало по пещере, будто сам Зевс метнул свою самую яростную молнию. Результат был мгновенным и ужасным: ближайший мертвенно-золотой глаз Василиска лопнул, словно перезревшая слива, извергая клубы черного дыма и вязкой жидкости.

Василиск издал звук, не поддающийся описанию: смесь шипения, рева и предсмертного хрипа. Слепой яростью дёрнув головой, он дыхнул в сторону девушки облаком своего ядовитого, невыносимо вонючего дыхания: густого, зеленого, как гниющее болото. Айко, с нечеловеческой реакцией, почти увернулась от основного потока, но все же кончик ее огромного белого крыла в последний момент влетел в ядовитое облако. Раздался шипящий звук, как от раскаленного металла, опущенного в воду, и крик боли. Крылатая воительница беспомощно полетела вниз, к черной воде.

Персей не раздумывая ни секунды. Крылья Таларий рванули его вниз с такой скоростью, что воздух завыл. Он поймал Айко буквально в метре от леденящей поверхности озера, крепко обхватив ее за талию. Ее крыло дымилось, перья почернели и обуглились на краю, от нее несло едкой гарью и… чем-то еще, чужим и опасным.

— Прекрасная нимфа, — произнес он своим мелодичным, как стихи, голосом, стараясь придать ему обезоруживающую теплоту, — невероятная меткость! Но, кажется, твоему крылу требуется забота Гефеста. Не выпить ли нам после битвы вина за твою храбрость? Возможно, под звуки кифары?

Он ожидал испуга, благодарности, может, даже смущенного любопытства. Но взгляд, которым она его встретила, был холоднее вод Стикса. Глубокая враждебность и… знание. Она не видела героя. Она видела узурпатора.

— Это тело, — прошипела она, впиваясь в него ледяными серебристыми глазами сквозь непроглядную тьму шлема Аида, — не твое. Оно принадлежит моему другу. Кацураги. Верни его. Немедленно.

Слова ударили Персея с неожиданной силой. Тот самый дискомфорт в груди вспыхнул с новой, мучительной остротой. Несправедливость. Самое ненавистное для него чувство. Из-за него он нажил врагов среди богов и людей, но оно же было стержнем его легенды: защитника слабых, борца с тиранами. И вот теперь его обвиняли в несправедливости? Гнев и растерянность смешались в нем.

Даже если бы он захотел вернуть тело хозяину — это было уже физически невозможно. Он чувствовал это на уровне души: прежний владелец, этот Кацураги, УЖЕ начал распадаться, его душа таяла, как дым от костра на ветру. Даже если Персей уйдет сейчас, они получат лишь холодный, безжизненный труп. Он не забирал чужое силой, нет, он принял то, что было предложено, пусть и неосознанно. Он брал то, что принадлежало ему по праву призыва.

— Это невозможно, — вздохнул он, и в его обычно звонком голосе прозвучала нехарактерная тяжесть. — Прошлый владелец… его уже нет. Он угас. — Он попытался смягчить удар, добавив, глядя в сторону взбешенного, ослепленного на один глаз Василиска, который уже разворачивал свою гигантскую тушу для новой атаки: — Впрочем, об этом мы можем поговорить позже, когда… — Он не закончил. Змей, почуяв движение, рванул вперед, его здоровый глаз пылал безумной ненавистью, направленной прямо на Персея и сумку у его бедра, которая вибрировала с навязчивым гудением. — Пока же мне нужно закончить то, ради чего меня и призвали.

Крылатая Воительница (Айко, напомнило Персею эхо чужой памяти) замерла на каменной площадке, яростно сжимая обрез. Ее серебристый взгляд, холодный и оценивающий, просверлил спину Персея. Пальцы белели на прикладе, будто она взвешивала: выстрелить сейчас, пока он отвлечен? Яд пожирал края ее крыла, но боль лишь заостряла решимость. Она видела не героя, а лишь вора, занявшего тело друга.

Персей, будто почувствовав этот взгляд-кинжал, взмыл вверх. Крылья Таларий рвали сырой воздух пещеры. Его цель — ослепший, но не сломленный Василиск. Змей бился в слепой ярости, чешуя скрежетала по камню пирамиды, сбивая обломки в черную воду.

— Сдохни!

Резкий, молодой голос, полный неистовой отваги, перекресал даже шипение Василиска. К основанию чудовища, сверкая серебристыми латами Ланселота, подбежала Хана. Ее меч, пылая священным гневом, со всего размаха врезался в черную чешую у самого хвоста. Ш-Ш-ШИК! Сноп искр, ярких как звезды в подземном мраке, вырвался вверх. Видимого урона ни царапины.

Отличный отвлекающий маневр! Мысленно одобрил Персей, мгновенно оценив ситуацию. Рывок Ханы был безумным, самоубийственным… и идеально рассчитанным. Василиск, почуяв удар у своего хвоста, инстинктивно рванул голову вниз, к назойливой мухе в блестящей скорлупе. Его единственный оставшийся глаз, мертвенно-золотой шар ярости, на миг отвлекся от парящей угрозы в небе.

Этого мига хватило. Персей, как сокол, спикировал со стороны развороченной глазницы. Харпа Гермеса, холодная и неумолимая, описала короткую, смертоносную дугу. Не в глаз, змей уже начал поворачиваться обратно, а в разинутую пасть, извергающую зеленоватое смертельное облако. Лезвие божественного адаманта вонзилось в мягкую ткань внутри челюсти и рвануло вбок. Ч-Р-Р-АК! Черная, ядовитая кровь хлынула фонтаном. Василиск взревел так, что задрожали стены пещеры, сотрясая окаменевшие руины.

Отвлеченный Персеем, он пропустил атаку Ханы. Та, воспользовавшись замешательством монстра, стала не фигурой, а размытой серебристой молнией. Она запрыгнула на вздыбленный хвост, как на трамплин, и помчалась по гигантской спине, словно по дороге к Голгофе. Каждый ее шаг отдавался звоном стали по камнеподобной чешуе. Добежав до основания шеи, Хана прыгнула вверх, к слепой голове. Ее меч, пылая священным светом, описал в воздухе крест: два яростных, перекрещивающихся удара, вложивших всю ее ярость, страх за учителя и отчаянную надежду.

— ЗА КАЦУРАГИ! — яростно выдохнула она.

Клинок Ланселота с оглушительным лязгом врезался в последний мертвенно-желтый глаз Василиска. Стекловидная оболочка лопнула, внутренности глаза превратились в кровавую кашу. Змей взвыл последним, предсмертным воплем бесконечной боли и ярости. Но даже в агонии, инстинкт убийцы никуда не исчез. Ослепленная, истекающая ядом и кровью голова Василиска с чудовищной силой рванулась вверх, навстречу дерзкой наезднице. БАМ! Удар пришелся по грудным латам. Хана с глухим стоном, как кукла, отлетела в сторону, ударившись о каменный выступ пирамиды и замерла, латы звенели, гася удар, но сила была чудовищной.

Персей не смотрел на упавшую Хану. Ослепленный, смертельно раненый Василиск был все еще невероятно опасен в своей предсмертной агонии. Но у Персея уже был готов финальный ход. План, рожденный знанием самой сути этого чудовища. Его рука потянулась к кожаной сумке на бедре. Сумка вибрировала теперь не с гудением, а с яростным шипением, словно голова внутри проснулась и почуяла кровь своего порождения.

— Пора вернуть долг матери, змей, — холодно произнес Персей, его голос, обычно мелодичный, звучал как приговор.

Он не колебался ни секунды. Пальцы сжали холодный, окаменевший, но все еще живой клубок змей вместо волос. Он выдернул голову Медузы Горгоны из сумки. Змеи на ней шипели и извивались в невидимом ветре мифа, их каменные взгляды искали жертву. С хладнокровной точностью лучника Персей занес руку и швырнул голову своей величайшей жертвы прямо в разинутую, истекающую ядом и кровью пасть Василиска.

Чудовище, действуя на слепом инстинкте, сглотнуло. Массивный кадык дернулся вниз. На мгновение воцарилась тишина.

— Отличная, должно быть, закуска, — Персей с жестокой, торжествующей ухмылкой наблюдал за агонией порождения Медузы. — Смотри не подавись.

Василиск замер. Чудовищное тело напряглось в немой судороге. По его черной чешуе, начиная с пасти, где застряла голова матери, поползла волна мертвенно-серого камня. Окаменение было стремительным и необратимым. Чешуя теряла блеск, мускулы деревенели, ярость в слепом глазу сменилась пустотой окаменевшего шара. Через несколько вздрагивающих секунд на месте Царя Змей стояла лишь гигантская, устрашающая каменная статуя, застывшая в вечной агонии. Воздух наполнился запахом пыли, гари и древней магии.

Персей плавно опустился на вершину малой пирамиды у самого основания окаменевшего чудовища. Крылья Таларий сложились. Он ощущал приятную усталость триумфатора. Он сделал это. Легенда восторжествовала. Теперь можно было оглядеться, познакомиться с этими удивительными воительницами… Возможно, взять их под свое крыло? Их храбрость и дерзость были достойны героев.

Он повернулся, намереваясь снять шлем Аида и предложить перемирие… Но перед ним, стремительно приближаясь, звенела сталь. Хана. Она поднялась. Латы Ланселота были вмятины от удара, ее лицо под шлемом было бледно, а ее глаза сияли нечеловеческой яростью и решимостью. Она не смотрела на окаменевшего змея. Ее взгляд был прикован только к Персею. Она остановилась в двух шагах, меч направлен не на него.

— Верни Кацураги! — ее голос хрипел от натуги и боли, но звучал как ультиматум. Не просьба. Приказ.

Персей вздохнул. Усталость сменилась раздражением. Эти смертные… Они не понимали законов мифа, цены силы.

— Это невозможно, — ответил он спокойно, но в голосе зазвучала сталь. Он стоял прямо, харпа свободно висела в руке, зеркальный щит отражал искаженный грот и фигуру Ханы. — Это тело теперь мое по праву призыва и победы. Он…

Договорить ему не дали. Меч Ханы взметнулся вверх, клинок Ланселота замер в воздухе, острием указывая прямо на скрытое тьмой лицо Персея. Ее красный глаз горел безумием преданности.

— А если я ЗАСТАВЛЮ тебя это сделать?! — выкрикнула она, и в этом крике была не просто угроза. Была клятва.

Тяжесть в груди Персея сжалась в ледяной шар. Несправедливость? Нет. Непочтительность. Неблагодарность. И все это после спасения? После того, как он победил? Гнев, чистый и яростный, вспыхнул в нем, гнев полубога, оскорбленного дерзостью смертной. Его пальцы сжали рукоять харпы.

— Любой, кто навел на меня меч, — его голос утратил всю мелодичность, став низким, опасным, как гул подземного толчка, — становится моим врагом!

Клинок Ланселота, пылая священным светом, обрушился вниз с криком Ханы: «ВЕРНИ ЕГО!» Персей встретил удар серпом Гермеса. К-Р-Р-РАНГ! Ослепительный сноп искр, ярче всех предыдущих, озарил пещеру, на миг высветив окаменевшего змея, замершую вдали Айко с готовым обрезом и два силуэта, скрестивших оружие у его подножия: героя и девушку, сражающуюся за тень учителя.

— Ты сама выбрала свою судьбу! — проревел Персей, его гнев выплеснулся наружу.

Крылья на сандалиях взметнулись, отбрасывая его вверх, прочь от удара, в сырую темноту пещеры над окаменевшим трофеем и новой, неожиданной угрозой. Он собирался показать миру, что совсем не стоит злить Героев!