Призрачный отель

Глава 25

Вопрос, почему Денис решил уйти из обходчиков в проводники, меня интересовал хотя бы потому, что я предпочитал чётко понимать, с кем работаю, у кого какие мотивы. Это и на предыдущей работе было важно, а уж на этой…

Денис над ответом не думал ни секунды, он будто ждал, что я спрошу.

— Ушёл, потому что однажды понял, что могу. Первую свою вознесённую душу никогда не забуду.

— Дай, угадаю. Прекрасная юная аристократка?

Денис усмехнулся.

— Почти. Крестьянин. Сколько лет — чёрт его знает, у них не разберёшь. Может, под шестьдесят, а может, тридцати нету. Он зимой из своей деревни в село пошёл, за знахаркой. Жена у него помирала. Лошадь запрягать — пожалел, старая была. А идти не очень далеко, если срезать через лес. По нормальной погоде часа за три дошёл бы. Но — пурга поднялась. Он заплутал, с дороги сбился. Ни к селу, ни обратно в деревню выйти не смог, так и замёрз в лесу. И всё про деньги бубнил. Я сперва даже решил, что на пустышку наткнулся. Потом уж только понял, что он из дома всё забрал, что было, чтобы знахарке заплатить. Или хоть снадобий каких купить, если та ехать откажется. В доме — пятеро детей. Жена помрёт — ему куда с ними?.. А вышло так, что сам помер. Да не где-нибудь, а в лесу. Раньше весны, пока снег не стает, не найдут. А найдут — вряд ли будут наследников разыскивать. По лесам вдоль дорог известно, что за публика шарится. Там, он говорит, в подполе ещё монеты припрятаны. Давно копили, думали по весне лошадь хорошую купить. Да только дети не знают, где лежат, сами не найдут. А жена — ну как помрёт и сказать им не сумеет? Она в последние дни совсем плохая. Детям тогда тоже только и останется, что голодной смертью помирать. А виноват вроде как он. Ну, то есть, по сути не виноват, конечно, но сам-то думает, что виноват! И вознестись не может. Не глядит даже в эту сторону. Я — к нему в деревню. В избу зашёл — жена и правда плохая, в бреду мечется. Меня за него приняла. Привёл, говорит, знахарку?.. А дети — мал мала меньше, таким с деньгами-то не выжить. Любой обдурить может. И вот стою я посреди избы, как идиот, думаю, что делать. И тут вдруг дверь открывается, соседка зашла. Сперва дичилась меня, но сумел разговорить. И тогда уж она — как давай причитать. О мужике этом, о жене его. О том, какие они люди хорошие. Как жили дружно, как соседям помогали в неурожайные годы. А потом к детям кинулась. Не бойтесь, говорит, сиротами не останетесь. Не бросим мы вас! Всем миром — всяко выходим. Всё хорошо будет… Она ревёт, дети ревут, хозяйка на печи мечется — форменный хаос. А призрак, который со мной в избу пришёл, в этом хаосе вдруг светиться начал. Спасибо, говорит, ваше благородие. Теперь уж спокоен я. И — луч. Вознёсся. А у меня на руке чётки появились.

— Ничего не понимаю, — честно сказал я. — Ты-то к его вознесению — каким боком?

— А ты к Лизе и Стасу — каким? — огрызнулся Денис. — Вознесение — материя тонкая. Сотню лет провозишься, а понимать будешь меньше, чем в начале… Ладно, насыщайся. Пойду, у меня в десять тридцать первый сеанс.

Денис встал и двинулся к выходу. Я проводил его взглядом. А когда обернулся, увидел, что напротив сидит Мстислава.

— Здрасьте. — Я сумел не вздрогнуть. — Как парикмахерская?

— Это ты мне скажи. — Мстислава откинулась на спинку кресла, приняла горделивый вид и провела руками по белоснежным кудряшкам.

На мой взгляд, не изменилось ничего. Но я живу на свете достаточно давно, чтобы понимать: женщинам такое говорить нельзя. Независимо от возраста.

— Восхитительно. Я сражён наповал.

— Вот это правильно, — одобрила Мстислава. — Всегда так говори. От баб отбоя не будет.

— Как у Дениса?

— Ну, настолько-то вряд ли, конечно. Для него бабы — призвание.

— Странно. А мне он сказал, что его призвание — спасать души. Проиллюстрировал это, правда, как-то не очень наглядно…

— Он тебе не всё сказал.

Я вопросительно посмотрел на Мстиславу.

— Про того крестьянина. Вознестись он — и впрямь вознёсся. Да только Денис сразу после этого в полк поскакал, за лекарем. Тот знающий мужик был, жену крестьянина выходил. Но Денис и дальше не успокоился, присматривал за семейством. Денег подкидывал, глядел, чтоб детишек не обижали. Добрая он душа. Горя повидал немало — а вот, поди ж ты. Не очерствел. Потому, может, крестьянин тот и вознёсся с чистым сердцем.

— В жизни бы про Дениса так не подумал, — пробормотал я.

Мстислава улыбнулась.

— Это хорошо.

— Почему?

— Потому что если он узнает, что про него так думают, взбесится хуже пожирателя.

Теперь улыбнулся я. Завтрак доедал в задумчивости.

В той же задумчивости вошёл в номер шахматиста. Он сидел над доской. Поднял на меня голову. Но даже не кивнул, что заметил — не говоря уж о том, чтобы поздороваться. Просто снял с доски фигуры, расставил их к началу партии, развернул белой стороной ко мне и скомандовал:

— Ходи!

Выглядел шахматист паршиво — если о призраке можно так сказать. Осунулся и как будто стал прозрачнее. Я уже знал от коллег, что находиться в отеле вечно души не могут. Срок их пребывания здесь ограничен, зависит от многих известных и неизвестных параметров. Но рано или поздно этот срок истекает. И если в течение отпущенного душе срока она не возносится, то…

Я посмотрел на шахматиста и покачал головой. Сделал ход. Всё тот же, е2 — е4. Шахматист поморщился, как от оскомины, и сделал ответный ход.

— Почему для вас так важно выигрывать? — просил я.

— Для меня важно играть. Это — беспрестанная работа ума. Тренировка мозговой деятельности.

— А зачем вам постоянно тренировать мозговую деятельность?

Шахматист впервые за всю дорогу посмотрел на меня с любопытством.

— То есть, как это — зачем?

— Ну, вот так. Что это вам даёт?

Шахматист задумался.

— Как по мне, любая тренировка — подготовка к чему-то, — продолжил развивать мысль я. — Как за оружием, например, положено ухаживать. Огнестрельное — чистить, смазывать; холодное — точить. И человек, который этим оружием пользуется, никаких вопросов у меня не вызывает. А вот человек, бесконечно натачивающий, например, саблю, которой не взмахнёт никогда — вызывает. Вот я и спрашиваю: для чего вам эти тренировки? Как именно вы пользовались своим остро отточенным умом?

— Я работал!

— Это понятно. Многим людям свойственно, я и сам не исключение. А кем вы работали?

— Ходи! — рявкнул шахматист. С таким свирепым выражением лица, что дальше расспрашивать я не стал.

Стоит ли говорить, что он снова разнёс меня в пух и прах. И ещё раз. И ещё три. Потом позвонила Изольда, напомнила, что мы собирались исследовать заброшку. Я малодушно слинял. Уходя, подумал, что клиент, кажется, сбледнул с лица ещё больше.

Плохой признак. Если и завтра ни на шаг не продвинусь, придётся просить о помощи старших товарищей.

— Как успехи? — спросила Изольда.

— Да никак.

— Чем занимались?

— Опять в шахматы играли. Клиент меня раз за разом обыгрывает, но совершенно не похоже, что выигрыш приносит ему удовольствие. Ощущение, что скорее наоборот — расстраивается.

Изольда покачала головой:

— Так не должно быть. Когда клиенты расстраиваются, они теряют жизненные силы.

— Догадываюсь. Но что могу поделать? Я не гроссмейстер. И за такой короткий срок вряд ли им стану.

— А ты думаешь, что если его обыграть, это поможет?

— В том-то и дело, что вряд ли. Он не радуется победам. Не пытается самоутвердиться за счёт того, кого обыгрывает. Но сомневаюсь, что обрадуется, если обыграть его… Я вообще не понимаю, что ему нужно!

— Сам процесс? — предположила Изольда. — Удовольствие от игры?

— Да тоже не похоже. Он выглядит так, как будто выполняет рутинную работу. Когда-то она ему, может, и нравилась, но со временем приелась. А ничего другого не умеет.

— Но как может приесться шахматная игра? Партий ведь несчётное количество!

— Так он и играет всю жизнь. Выше своего потолка прыгнуть не в состоянии, а то, что умеет — надоело. Как, знаешь, спортсмены, которые добились всех высот, которых могли.

— Такие обычно уходят на тренерскую работу. Делятся накопленным опытом.

— Но он-то не спортсмен. Кого ему тренировать? Хотя… Стой. — Я остановился. — Может, это и есть — то, чего ему не хватает? Собственные закрома переполнены, а передать знания кому-то ещё за всю жизнь так и не сподобился? Откладывал, откладывал — а потом умер?

— Может быть, — согласилась Изольда. — Пробуй. И, кстати, не ляпни при нём, что он не спортсмен. Шахматы признаны спортом, так что твой клиент вполне может быть мастером спорта.

— По шахматам?

— По шахматам, — развела руками Изольда.

— Офигеть. Не, ну ладно — кёрлинг, но вот это…

Мы, как и договаривались, шли к заброшенному дому на Черняховского. Пешком. День опять выдался изумительный, сияло солнце. Мне нужно было проветрить голову после напряжённых, как выяснилось, занятий спортом. Да и Изольда, похоже, отнюдь не возражала против прогулки.

— Честно говоря, давно так не ходил по городу, — признался я вдруг под влиянием спонтанно накатившего приступа откровенности. — Всё по работе, по работе…

— Мы и сейчас по работе.

— Ну да, но…

— А. Ты ещё не воспринимаешь работу как работу?

— Наверное…

— Это хорошо. В начале двухтысячных был у нас один видящий, так тот сразу во всё начал погружаться с вот таким лбом. — Изольда комично наморщила лоб, как будто из последних сил билась над решением сложнейшего уравнения. — Дениса он из себя выводил. Начнёт ему какую-нибудь ерунду болтать, ну, как он любит, а этот сразу нахмурится и слушает внимательно, думает, что ему сейчас важную информацию по работе дадут. А как поймёт, что нет — смотрит, будто на сумасшедших. Мол, вы чего, мы тут души к Свету препровождаем, какие шутки! По-моему, он вообще мечтал, чтобы в отеле вместо электричества горели свечи, все сотрудники носили похоронные костюмы и изъяснялись торжественными речами.

— И что с ним в итоге случилось?

— Застрелили.

— Так достал?

— Да не мы застрелили! — возмутилась Изольда. — Отголоски девяностых. Ограбление было. Случайность.

Я почему-то очень ярко представил, как один из грабителей убегает с места преступления, петляет по городу, постепенно снижает скорость, убеждаясь, что погони нет. Снимает маску из вязаной шапочки и негромко произносит: «Дельмо. Большое дельмо».

— Потом попал к нам, — вздохнула Изольда. — Провожали в чёрных костюмах, со свечами. Очень торжественно. Кажется, он был, наконец, доволен.

К этому времени мы прошли бо́льшую часть пути по Кирова и, не сговариваясь, свернули на Матросова, чтобы срезать угол. Справа потянулся жестяной забор, огораживающий вечную то ли стройку, то ли просто аномальную зону — понять было сложно. Забор напомнил аналогичный вокруг «чайника», через такой мы проходили с Денисом.

— Раньше здесь была такая милая тихая аллейка со старыми домиками, — сказала Изольда, с неудовольствием глядя на десятиэтажку слева. — Кстати. Мы же учимся. — Она остановилась. — Вот смотри, этому новострою десяти лет нет.

Я неразборчиво угукнул. Спорить не хотелось, но я прекрасно помнил эту милую тихую аллейку. Читай: загаженная раздолбанная тёмная дорога, по которой идёшь вечером и вполне допускаешь мысль, что это в последний раз, потому что поди угадай, какие фантастические твари сейчас выползут из-за ближайшей развалюхи. Сейчас тут совсем другое ощущение. Свет, простор, жизнь, цивилизация.

— Посмотри призрачным зрением, — велела Изольда.

Я послушно моргнул, меняя ракурс, и присвистнул.

Да-а-а уж, гулять по городу с призрачным зрением — занятие весёлое. Нового дома как такового не было. Колыхались призрачные контуры, которых, если специально не приглядываться, можно и не заметить. То тут, то там в воздухе висели квартиры. Как будто на рентгене. Как будто дом ещё только силился появиться в призрачном мире, но процесс был далёк от завершения. Пройдёт лет двадцать-тридцать, и тогда, может быть, станет неотличим от реального.

Но самое впечатляющее было не это. А то, что внутри зыбких контуров я видел другой дом. Обшарпанную двухэтажку, которую прекрасно помнил. С белым кирпичом по низу, с инородно смотрящимися пластиковыми окнами по соседству с чёрными от времени советскими.

Дом продолжал стоять. И мне показалось, что, ощутив моё внимание, он зачерпнул толику моей энергии, сделался чётче.

— Ничего себе, — проговорил я.

— Мы можем туда зайти, — сказала Изольда. — В призрачный дом. Он пока что более реален, чем этот, новый, и…

— Смотри! — Я машинально схватил Изольду за руку и пальцем указал на второе справа окно.

Рама этого окна была как раз старой, деревянной. Внутри, за стёклами (чтобы воры не пробрались в квартиру, но также чтобы воры по решётке не забрались к соседям сверху) стояла решётка. И там, за решёткой, за колыхнувшейся занавеской я увидел лицо.

— Это отголосок.

— Какой ещё отголосок?

— Отголосок, эхо… Их по-разному называют.

— Пустышка?

— Нет. Пустышка — это, можно сказать, отголосок человека, его память о себе самом. А это — память дома. Стены хранят в себе отпечатки живших людей, как на киноплёнке. Когда люди думают, что видят призраков, то в девяноста пяти случаях из ста они имеют дело с воображением, а в четырёх — с отголосками. Вот жильцы этой многоэтажки могут иногда видеть их. Чаще во сне, но особенно чувствительные и наяву. Останься тут пустырь, всё это уже давно бы истаяло. Но здесь поставили дом, где живут люди. И старый, призрачный дом получает какие-то случайные импульсы. Он всё равно тает, но медленнее, чем если бы стоял на пустыре. Лет через пять его, верно, уже не станет.

Я моргнул, возвращая обычное зрение. Было что-то невыносимое в том, чтобы видеть одновременно прошлое и настоящее. Мы пошли дальше, и только сделав пару шагов, я отпустил плечо Изольды. Она сделала вид, что не обратила на это внимания.

— А в одном? — спросил я.

— Что?

— Ну, девяносто пять случаев — воображение, четыре — отголоски. А один?

— А один действительно видит призраков. И если он при этом может проваливаться в призрачный мир, то это уже что-то вроде статистической погрешности. Видящий.

В заброшку на Черняховского мы пробирались через призрачный мир, чтобы не смущать стоящих на остановке и идущих по улице людей. Побродили по пустым помещениям, поднялись на второй этаж, заглянули в подвал. Единственное, что я нашёл — это лежащую в одном из помещений потрёпанную книжонку в мягкой обложке. Детектив Дарьи Донцовой.

— Пусто, — резюмировала Изольда.

— Спасибо, кэп. А почему здесь нет отголосков? Дом вообще чуть не на тротуаре стоит, каждую минуту его кто-то видит. По идее, в призрачном мире он вообще должен быть как жилой.

Мы уже вышли и смотрели на дом снаружи. Изольда покачала головой.

— Во-первых, дом на самом деле не такой уж старый. Его в восьмидесятом построили. Даже одно поколение толком прожить не успело. А потом — видишь?

Изольда указала на чёрные следы на стенах.

— Пожар?

— Да. Огонь — это большая сила. Если дом горит, то он горит в обоих мирах. Эти стены мертвы.

Она помолчала. Посмотрела на книгу, которую я держал в руке.

— Это тебе зачем?

— Не знаю, — честно признался я. — С детства не переношу, когда выбрасывают книги. Уж лучше бы на макулатуру сдавали. Какая-никакая, а вторая жизнь.

Изольда кивнула.

— Пойдём обратно?

— Может, по сосиске?

— Посо… Что?

Я привёл Изольду в довольно приличную стритфудню рядом с парком. Сразу было видно, что девушка оказалась здесь впервые. Ну правильно, какой смысл ходить по таким местам, когда у тебя рядом с работой и жильём — кафетерий, где Мстислава исполняет такое, что пальчики оближешь. Однако глупо же бегать домой каждый раз, как проголодаешься. Будто в детстве, когда мама с балкона: «Тиму-у-ур! Обе-е-едать!»

Взяли хот-доги и кофе, устроились возле стены, украшенной светодиодными лампами под старину и фотографиями счастливых посетителей заведения. Фотографии были стилизованы под полароидные.

— Почему у нас нет такой стены? — спросил я невнятно, откусив от хот-дога.

— Может, потому что души не получаются на фото, — улыбнулась Изольда. — У нас есть наши чётки. Возьми любую бусину, вглядись в неё — и воспоминания о клиенте придут сами, лучше любой фотографии. И не просто воспоминания. Они могут дать тебе силу. Каждая — особенную. С этим ты со временем разберёшься. Но суть в том, что не только мы что-то даём клиентам. Они нам дают не меньше.

Покончив с едой и допив кофе, я почувствовал, как волшебная смесь из калорий и кофеина распространилась по организму и попала в мозг. Как это часто у меня бывает, умная мысль пришла после еды.

— Слушай, чего подумал-то, — сказал я, глядя неопределённо сквозь стену в направлении того дома, что стоял в призрачном мире внутри не до конца оформившейся новостройки. — А если Маэстро спрятал её там? Ну или в подобном месте?

— Ты о чём?

— Ну, просто заброшка — это как-то слишком очевидно. А спрятать душу в доме, который по факту спрятан внутри другого дома…

Изольда соскочила со стула, глаза у неё загорелись.

— А ведь ты прав! Это… Господи, это же так очевидно! Вернее, совсем не очевидно. Он, скорее всего, поступил бы именно так!