Sebastyan Lora_Princessa pepla1_2

ТЕОДОСИЯ

На ватных ногах выхожу я в коридор, но не успе-ваю сделать и десятка шагов, как на плечо опу-скается чья-то ладонь, вынуждая меня остановиться. Мне хочется бежать, бежать, бежать до тех пор, пока я не останусь одна, а потом кричать и плакать, пока не исчезнет терзающая душу боль и останется толь-ко пустота. «Ты справишься, ты будешь жить, будешь бороться», — слышу я шепот Ампелио, но я не боец, я просто перепуганная, дрожащая девочка, не способ-ная трезво мыслить. Я пленница.

Обернувшись, я вижу принца Сёрена, его лицо -— бес-страстная маска, но в глазах проглядывает сочувствие.

Он не убирает руку от моего плеча, ладонь и по-душечки пальцев на удивление жесткие.

— Ваше высочество. — Я стараюсь говорить ров-ным, спокойным голосом, ничем не выдавая бушую-щую в душе бурю чувств. — Кайзеру угодно от ме-ня что-то еще?

Еще недавно подобная мысль привела бы меня в ужас, но сейчас я ничего не чувствую. Кажется, больше кайзеру нечего у меня забрать.

Принц Сёрен качает головой, отпускает мое пле-чо и кашляет.

— С вами... всё в порядке? — спрашивает он на-пряженным голосом, и я задаюсь вопросом, когда принцу в последний раз доводилось беседовать с де-вушкой. Он же ни с кем, кроме своих солдат, не раз-говаривает.

— Разумеется, — говорю я, хотя мне кажется, что мои губы движутся сами по себе, и слова эти чужие. Ничего со мной не в порядке.

Внутри меня ревет ураган, грозя в любую секунду вырваться наружу.

Руки начинают дрожать, и я прячу их в складках платья, чтобы принц не заметил.

— Вы впервые убили человека? — спрашивает он. Наверное, он замечает панику в моих глазах, пото-му что поспешно продолжает: — Вы хорошо справи-лись. Чистая смерть.

Как смерть может быть чистой, если пролилось столько крови? Мне теперь вовек не отмыться.

В голове снова звучит голос Ампелио. «Ты — дитя своей матери. Приходит время малым птичкам уле-тать. Ты будешь бороться. Моя королева».

Из глубин памяти всплывают новые воспоминания, и на этот раз я не пытаюсь их подавить. Ампелио дер-жит меня за руку, мы вместе идем в конюшни. Он поднимает меня и сажает на лошадь, так что я возвы-шаюсь над ним и над всем миром. Лошадку звали Та-лия, и она любила капли меда. Я чувствую руку Ампе-лио на своей спине, он придерживает меня, оберегая от падения; я чувствую, как клинок пронзает его тело.

К горлу подступает горечь, но я тяжело сглатываю и выдавливаю:

— Рада, что вы так думаете.

Какое-то мгновение кажется, что принц хочет за-дать еще один вопрос, но он просто предлагает мне РУКУ-

— Могу я сопроводить вас в вашу комнату?

Отказать принцу нельзя, хотя очень хочется. Я раз-бита, я не помню, как нужно улыбаться, у меня не получается даже притвориться. Быть Торой гораздо проще, ведь она — пустая оболочка, без прошлого и без будущего. У нее нет желаний, нет злости, есть только страх, только покорность.

— Когда мне исполнилось десять лет, — говорит принц Сёрен, — отец привел меня в темницу и дал в руки новый меч. Он приказал привести десять пре-ступников, астрейское отребье, и показал, как нуж-но перерезать им горло, прикончив одного из них. Остальных девятерых убил я.

«Астрейское отребье».

Эти слова причиняют мне боль, хотя мне доводи-лось слышать куда худшие оскорбления. Я сама по-всякому обзывала своих соотечественников под вни-мательным взглядом кайзера, делая вид, что я вовсе не одна из них. Я издевалась над ними и смеялась над жестокими шутками кайзера, пыталась представить, что не принадлежу к этому народу, пусть даже у ме-ня такая же смуглая кожа и темные волосы. Я слиш-ком боялась даже смотреть на них. И всё это время их порабощали, били и убивали, точно животных, что-бы преподать урок испорченному принцу.

Теперь Ампелио мертв, и всех этих людей тоже ни-кто не спасет.

К горлу вновь подступает желчь, и на этот раз мне не удается сдержать рвотный позыв; я останавлива-юсь, и меня выворачивает наизнанку, прямо на доро-гой костюм его высочества. Принц отскакивает, и ка-кой-то мучительно долгий миг мы с ним таращим-ся друг на друга. Мне следует извиниться, умолять о прощении, прежде чем он расскажет отцу о моей отвратительной слабости, но меня хватает лишь на

то, чтобы зажать рот ладонью и надеяться, что боль-ше приступов не последует.

Потрясение на лице принца сменяется каким-то непередаваемым выражением, возможно, даже жало-стью.

Принц не пытается меня остановить, когда я пово-рачиваюсь и опрометью убегаю прочь.

Даже вернувшись в свою комнату и вытянувшись на кровати, я не могу полностью расслабиться, пото-му что слышу, как за стенами ходят мои личные ох-ранники — подкованные сапоги щелкают по камен-ному полу, позвякивают доставаемые из ножен ме-чи. Стражники всегда здесь, наблюдают за мной через три отверстия в стенах, в каждое из которых можно просунуть палец. Даже когда я сплю, даже когда мо-юсь, даже когда с криком просыпаюсь после кошма-ров, которые почти не помню.

Они следуют за мной повсюду, но я никогда не ви-дела их лиц и не слышала голосов.

Кайзер называет их моими Тенями — это прозви-ще получило такое широкое распространение, что мысленно я и сама так их называю.

Сейчас моим Теням, наверное, очень весело, еще бы: маленькая Принцесса пепла распростилась с со-держимым своего желудка из-за капельки крови, да еще и принца забрызгала! Интересно, кому из них выпадет честь поведать о случившемся кайзеру? Ско-рее всего никому. Принц сам обо всём расскажет, че-рез пару минут кайзер узнает о моей слабости и с уд-военной энергией примется выбивать из меня эту слабость. Возможно, на этот раз он преуспеет, и что тогда останется от меня?

Дверь моей комнаты открывается, и я сажусь. Вхо-дит Хоа, моя горничная. Не глядя на меня, она при-нимается расстегивать пуговицы на спинке моего за-ляпанного кровью платья. Я слышу, как она вздыхает, сообразив, что на этот раз кровь не моя. Платье пада-ет на пол, свежий воздух холодит кожу; Хоа снимает прикрывающую мою спину повязку, и я вздрагиваю от боли, ткань успела присохнуть к свежим рубцам. Хоа осторожно прикасается к ранам, дабы убедиться, что те хорошо заживают, потом зачерпывает немно-го мази из принесенной Айоном баночки, смазывает рубцы и меняет повязку.

Я не заслуживаю доверия, поэтому вместо рабыни астреянки кайзер приставил ко мне Хоа.

Судя по нежно-золотистой коже и прямым черным волосам — они у Хоа длинные, до пояса, — она скорее всего уроженка каких-то восточных земель, захвачен-ных кейловаксианцами прежде Астреи, но Хоа никог-да ничего о себе не рассказывает — не смогла бы, даже если бы захотела, потому что кайзер зашил ей рот. Во-семь стежков, образующих четыре крестика, перечерки-вают ее губы; нитки вынимают раз в несколько дней, чтобы позволить рабыне поесть, а потом снова зашива-ют. Сразу после Вторжения мне дали в служанки пят-надцатилетнюю астреянку по имени Фелиси. Я отно-силась к ней как к сестре, и когда девушка сообщила мне о готовящемся побеге, без вопросов последова-ла за ней в полной уверенности, что вот-вот сбудут-ся мои мечты о свободе. Тогда я еще верила, что моя мать не умерла и ждет меня где-то в безопасном месте.

Какой же я была дурочкой.

Фелиси привела меня прямиком к кайзеру, в точ-ном соответствии с его приказом.

В тот день кайзер лично всыпал мне десять уда-ров и перерезал Фелиси горло, коль скоро больше не

нуждался в ее услугах. Он сказал, что смерть девчон-ки послужит мне лучшим уроком, чем набухающие на спине рубцы, и, полагаю, оказался прав. Я научи-лась не доверять никому, даже Кресс.

Хоа подбирает с пола окровавленное платье и кива-ет на лохань с водой, призывая меня вымыться, а по-том уносит платье в стирку.

Когда она уходит, я сажусь за туалетный столик и, зачерпнув из лохани воды, полощу рот, чтобы из-бавиться от мерзкого вкуса рвоты, потом по локоть погружаю руки в воду и принимаюсь оттирать брыз-ги крови. Это кровь моего отца, моя собственная кровь.

Снова накатывает тошнота, но я заставляю себя глубоко дышать, пока гадостное чувство не проходит. Спиной я чувствую устремленные на меня тяжелые взгляды Теней: они ждут, что я разрыдаюсь и стану биться в истерике, и тогда они смогут доложить об этом кайзеру.

В зеркале туалетного столика отражается тот же об-лик, что и утром: волосы завиты и заколоты по кей-ловаксианской моде, лицо припудрено, глаза подве-дены черной краской, губы подкрашены красным. Всё как всегда, но я уже не та, что прежде.

Я беру висящее на краю лохани чистое полотенце, погружаю его в воду и с ожесточением тру лицо, по-ка не смываю всё: пудру и краску, так что они остают-ся на полотенце. Утром Хоа битый час наносила мне макияж, а смываю я его за минуту.

Из зеркала на меня смотрит лицо матери. На но-су и щеках, словно диковинные созвездия, танцуют ее веснушки, ее оливковая кожа сияет, точно топаз в свете свечи. Те же темно-каштановые волосы, толь-ко мама всегда носила их распущенными, свободны-ми волнами ниспадающими по плечам — она ни-

когда не зачесывала их на затылок и не укладывала в прическу. А вот глаза мне достались не от матери, из зеркальной глади на меня смотрят светло-карие, глубоко посаженные глаза Ампелио, обрамленные гу-стыми ресницами.

Все эти черты не соответствуют кейловаксианским канонам красоты, поэтому их надлежит прятать, но я помню, что о красоте моей матери слагали стихи и исполняли баллады в ее честь.

На миг я опускаю веки, а открыв глаза, вижу, как Тейн приставляет нож к моему горлу, к горлу моей матери. Я чувствую укус холодной стали, вижу ка-пельки алой крови. Я снова моргаю, и теперь в зер-кале остаюсь лишь я, сломленная девушка.

Теодосия Айрен Оузза. Тихий голос у меня в голо-ве снова шепчет это имя, а потом я опять слышу по-следние слова матери.

Смогла бы она простить мне убийство Ампелио, поняла бы, почему я так поступила, или она повернет-ся ко мне спиной, когда мы встретимся в посмертии?

Ампелио уже вместе с мамой, я должна в это ве-рить. Он рядом с ней, потому что отдал за меня жизнь, хоть это и несправедливо. Он рискнул всем ради Астреи, в то время как я ничего не сделала, да-же не попыталась вымолить пощаду у этого чудови-ща, уничтожившего нашу страну.

Я больше не в силах играть с кайзером в эту иг-ру, не могу следовать его правилам и веселить его, в то время как мой народ влачит жалкое существова-ние в цепях, не могу смеяться и болтать с Крессен-тией о поэзии. Не могу говорить на их тяжеловес-ном, грубом языке, не могу отзываться на навязан-ное мне имя.

Ампелио был последним человеком, способным, как мне казалось, спасти меня из этого ада, он был

последней надеждой на то, что этот кошмар одна-жды закончится. Я думала, что, убив его, убила и эту надежду, но вдруг осознаю, что это не так. Надежда в моей душе не умерла, от нее осталась пара слабо тлеющих угольков, однако я знаю: даже из одной ис-кры можно раздуть огонь.

Хоа до сих пор не вернулась, поэтому я заново по-крываю лицо слоем пудры, пряча темную кожу своей матери. После того как Ампелио произнес мое насто-ящее имя, оно тяжело ворочается на языке, мне хо-чется услышать его еще раз, хочется самой его про-изнести, навсегда стереть из памяти «Тору», но я не осмеливаюсь.

Теодосия, Теодосия, Теодосия.

Во мне что-то просыпается. Это не мой дом, я не приз для кейловаксианцев; я недовольна столь мило-стиво дарованной мне жизнью.

Ампелио уже не может меня спасти, но я не дам его жертве пропасть втуне. Я должна сама найти путь к спасению.