Sebastyan Lora_Princessa pepla1_2

ПРЕДАТЕЛЬ

В центре круглого, накрытого куполом тронного зала стоит на возвышении обсидиановый трон — вырезанный из цельного черного камня, массивный, громоздкий престол в форме языков пламени, так что кажется, будто сидящий на нем человек объят черным огнем. На фоне великолепного золотого зала трон кажется простым и даже уродливым, но тем не менее вид у него внушительный, а это главное.

Кейловаксианцы верят, будто трон этот был поро-жден вулканами Старой Кейловаксии, после чего их боги перенесли трон в Астрею, дабы кейловаксиан-цы не сомневались, что в один прекрасный день при-дут и спасут эту страну от власти слабых и несговор-чивых королев.

Я помню совершенно другую историю: одна-жды астрейский бог огня Оузза так сильно полю-бил смертную женщину, что подарил ей целую стра-ну и наследника, в жилах которого текла кровь бога.

Сейчас я слышу в своем сознании знакомый голос, напевно повторяющий эту легенду, но он словно да-лекая звезда: если смотреть прямо на нее, она быст-ро исчезнет с черного небосвода. Лучше вообще об этом забыть.

Гораздо безопаснее жить настоящим, быть девуш-кой без прошлого, по которому можно тосковать, и без будущего, которое у нее отобрали.

Толпа пышно одетых придворных легко рассту-пается перед принцем Сёреном и передо мной, так что мы проходим прямо к сидящему на троне кай-зеру. Как и Кресс, все придворные носят на одежде и в прическах живые камни — камней так много, что их свет почти ослепляет.

Я быстро оглядываюсь вокруг и среди моря блед-ных лиц кейловаксианцев замечаю Айона — он под-нимается со своего места рядом с троном. Помимо меня он единственный астреец в этом зале, не за-кованный в цепи, но от этого смотреть на него еще неприятнее. После Вторжения он сам упал кайзеру в ноги, умоляя сохранить ему жизнь, и предложил свои услуги Защитника воды. Теперь кайзер исполь-зует Айона в качестве шпиона и целителя королев-ской семьи. Меня он тоже лечит.

В конце концов, что веселого в том, чтобы изби-вать меня до потери сознания, если я ничего не чув-ствую? Когда-то Айон поклялся служить нашим бо-гам и моей матери, а сейчас исцеляет мои раны, что-бы люди кайзера могли ломать меня снова, и снова, и снова.

Для меня его присутствие — невысказанная угро-за. Защитника-предателя редко допускают ко двору, и чаще всего он является, когда меня наказывают.

Если бы кайзер хотел, чтобы меня сегодня избили, он устроил бы публичное зрелище. Впрочем, ничто не мешает ему наказать меня и здесь — возможно, именно поэтому сюда вызвали Айона.

Кайзер бросает пронзительный взгляд на Сёрена, и принц тотчас отдергивает от меня руку и сливает-ся с толпой, а я остаюсь одна, под тяжелым взглядом

его отца. Мне ужасно хочется уцепиться за принца, за кого угодно, чтобы не стоять тут одной.

Но я всегда одна. Мне бы давно следовало к это-му привыкнуть, хотя, наверное, человек попросту не способен свыкнуться с таким положением.

Сидящий на троне кайзер подается вперед, его гла-за поблескивают в солнечном свете, льющемся через затянутую витражами крышу. Он глядит на меня так, словно я раздавленный жук, испачкавший подошву его дорогих сапог.

Я, не поднимая глаз, смотрю на помост и на выре-занные на нем языки пламени. За последние десять лет кайзер уже тысячу раз мог бы меня убить, но до сих пор этого не сделал. Разве это не проявление доброты?

— Наконец-то ты пожаловала к нам, Принцесса пепла. — Голос его звучит почти ласково, но я все равно вздрагиваю. С кайзером всегда нужно играть, балансируя на тонкой грани. Если сейчас он прояв-ляет доброту, то очень скоро последует жестокость — я это знаю по опыту.

Справа от кайзера стоит, сцепив перед собой ру-ки и опустив голову, его жена, кайзерина Анке; в ка-кой-то миг она вдруг бросает на меня предупрежда-ющий взгляд из-под полуопущенных светлых ресниц. От этого предупреждения сжимающая мою грудь ко-бра стискивает еще и мое горло.

— Ваше величество пожелали меня видеть? — спрашиваю я, так низко приседая в реверансе, что ед-ва не утыкаюсь носом в пол. Даже спустя десять лет мои кости продолжают протестовать против этой по-зы. Мое тело помнит, — даже если остальная часть меня об этом забыла, — что я рождена не для того, чтобы кланяться.

Прежде чем кайзер успевает ответить, зал оглашает гортанный вскрик. Поднявшись, я замечаю, что сле-

ва от трона стоит какой-то человек, его удерживают двое стражников.

Худые ноги, руки и шея мужчины закованы в ржа-вые цепи, врезающиеся глубоко в тело. Одет он в окровавленные лохмотья, а его лицо — сплошное кровавое месиво. И всё же я понимаю, что это ас-треец: смуглый, черноволосый, с глубоко посажен-ными темными глазами. Он намного старше меня, хотя возраст его определить трудно, потому что на нем нет живого места.

Я не знаю этого человека, а вот он меня явно узнал.

Он пытается поймать мой взгляд, словно умоляя, упрашивая, и я лихорадочно копаюсь в памяти, пы-таясь понять, чего же он от меня хочет? Я ничего не могу ему дать, я вообще никому не могу помочь. А потом земля уходит у меня из-под ног.

Я вспоминаю, как в той, другой, жизни эти глаза смотрели на меня с любовью, но тогда лицо этого человека было гораздо моложе и не было окровав-ленным. Воспоминания прорываются из глубин па-мяти мощным потоком, и я никак не могу их оста-новить.

Я помню, как он стоял рядом с моей матерью, шеп-ча ей что-то на ухо, а она смеялась; помню, как он подхватывал меня на руки и поднимал, чтобы я мо-гла достать апельсин с дерева; помню, как он улыбал-ся мне, так, словно у нас есть общий секрет.

Я задвигаю эти мысли в глубь подсознания и смо-трю на стоящего передом мной искалеченного чело-века.

Всякий раз, судача о бунтовщиках, придворные на-зывали одно имя — имя астрейца, стоявшего за всеми выступлениями против кайзера. Одного этого имени хватало, чтобы в глазах кайзера заплескалась безумная ярость, после чего меня так сильно били кнутом, что

я по нескольку дней не могла встать с постели. По-пытки этого человека организовать сопротивление причинили мне так много боли, и всё же он оста-вался единственным лучиком надежды в те краткие мгновения, когда я осмеливалась мечтать о том, что будет после этих долгих лет в аду.

Неудивительно, что кайзер так счастлив: он нако-нец-то поймал одного из Защитников Астреи и бли-жайшего стража моей матери. Ампелио.

— Моя королева, — говорит он. Его голос разно-сится по всему тронному залу, и все собравшиеся здесь слышат эти предательские слова.

Услышав их, я отшатываюсь. Нет, нет, нет. Мне хо-чется сказать ему, что я не его королева, я всего лишь леди Тора, Принцесса пепла никто и ничто.

Через секунду я осознаю, что он произнес это име-нование по-астрейски, именно так он когда-то обра-щался к моей матери. Моя мать. В другой жизни я бы-ла другой девочкой, другой принцессой. Той девочке все твердили, что однажды она станет королевой, но девочке этого не хотелось. В конце концов, быть ко-ролевой — значит жить в мире, в котором моей ма-мы не станет, а та девочка просто не могла себе тако-го представить.

Но та девочка умерла десять лет назад; теперь ей уже никто не поможет.

Человек пошатывается под весом оков; ему не хва-тило бы сил, чтобы вырваться и, подхватив цепи, по-бежать к двери, да он и не пытается этого сделать. Вместо этого он опускается на пол у моих ног и хва-тается за край моего платья, пачкая бледно-желтый шелк красным.

Нет. Пожалуйста. Мне хочется помочь этому чело-веку подняться и сказать, что он ошибся; хочется от-скочить подальше^ потому что он пачкает кровью мое

прекрасное платье; а еще мне хочется пронзительно завопить, что из-за его слов нас обоих ждет страшная участь, и его по крайней мере просто убьют.

— Он заявил, что не станет говорить ни с кем, кро-ме тебя, — язвительно сообщает мне кайзер Корби-ниан.

— Кроме меня? — Сердце так часто бьется в гру-ди, что я удивлена, как это все придворные не слышат этот стук. Взоры всех собравшихся в зале устремле-ны на меня, все ждут, что я совершу промах, жадно высматривают малейший намек на неповиновение — ведь тогда они смогут поглазеть, как по приказу кай-зера меня снова высекут. Ни за что не доставлю им такой радости.

Пока я не злю кайзера, он позволяет мне жить, по-вторяю я снова и снова, как заклинание, но неожи-данно мне становится трудно проговаривать эту фра-зу даже мысленно.

Сидящий на троне кайзер подается вперед, у не-го горят глаза. Я так часто видела этот взгляд, что он преследует меня в кошмарах. Кайзер сейчас словно акула, уловившая в воде запах крови.

— Разве ты его не знаешь?

Кайзер обожает задавать вопросы, правильного от-вета на которые не существует.

Я снова смотрю на окровавленного астрейца, де-лая вид, будто пытаюсь его вспомнить, хотя мой ра-зум кричит его имя. Из глубины памяти всплывают новые воспоминания, и я отчаянно пытаюсь не обра-щать на них внимания. Кайзер внимательно за мной наблюдает, он только и ждет, что я проявлю непови-новение, но я не могу отвести глаз от израненного человека. В той, другой, жизни я его любила.

Он был самым доверенным стражем моей мате-ри и, судя по ходившим при дворе разговорам, моим

кровным отцом, хотя даже моя мать не могла бы ут-верждать этого наверняка.

Я помню, как, впервые услышав эти слухи, всма-тривалась в его лицо, ища общие черты. Нос у него был такой же формы, что и у меня, а волосы так же завивались над висками, но в остальном я слишком сильно походила на мать, так что — кто знает. Всё это было прежде, когда мои глаза еще оставались по-дет-ски огромными и не приняли свою нынешнюю фор-му, но теперь сходство настолько явное, что я зады-хаюсь от потрясения.

Будучи Защитником, Ампелио много путешество-вал, используя свою огненную магию на благо стра-ны, но неизменно привозил мне сладости, игрушки и новые сказки. Я часто засыпала у него на руках, ух-ватившись за огненный камень, который всегда ви-сел у него на шее.

Заключенная в камне магия тихонько гудела у ме-ня в крови, убаюкивая, словно колыбельная. После то-го как моя мать умерла, а привычный мир обратился в прах, я ждала, что Ампелио меня спасет. Эта надежда таяла с каждой новой насаженной на пику головой очередного убитого Защитника, и всё же не умира-ла. Я по-прежнему слышала произнесенные шепотом сплетни, мол, Ампелио готовит восстание, и эти раз-говоры поддерживали во мне надежду, даже когда все остальные Защитники погибли. Пока хоть кто-то из них оставался на свободе и боролся, я продолжала ве-рить. Я не допускала даже мысли, что могу увидеть в этом зале плененного Ампелио, и сейчас меня слов-но накрывает самый страшный кошмар моей жизни.

Я пытаюсь ни о чем не думать — бесполезно. Даже теперь в моем сердце теплится робкая надежда на то, что однажды всё будет хорошо, что я и мой отец вме-сте увидим новый рассвет и будем свободны.

Глупая, опасная надежда, и всё равно она прожига-ет мою душу насквозь.

На глаза наворачиваются слезы, но я не могу по-зволить им пролиться.

Теперь на груди Ампелио нет живого камня, оче-видно, люди кайзера первым делом его отобрали, схватив Защитника. Силы одного живого камня ед-ва-едва хватит, чтобы обогреть нетренированно-го придворного холодной зимней ночью, но Ампе-лио обладал редким даром, и с помощью своего ог-ненного камня легко мог спалить весь этот дворец дотла.

— Это знаменитый Защитник Ампелио, — го-ворит кайзер, насмешливо растягивая слова. — Ты должна его помнить. Он сеял смуту в шахтах, пытал-ся настроить рабочих против меня, а на прошлой не-деле даже подстрекал их поднять мятеж на Воздуш-ном руднике. Мой верный Тейн изловил негодяя и доставил сюда.

— Разве бунт поднялся не из-за землетрясения? — Слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их пе-рехватить. Такое чувство, что они принадлежат кому-то другому, во всяком случае, Тора никак не могла бы такое ляпнуть.

Я вижу, как кайзер Корбиниан стискивает челюсти, и внутренне сжимаюсь в ожидании удара, но гроза еще не разразилась.

— Мы полагаем, что это именно он вызвал земле-трясение, чтобы привлечь на твою сторону больше людей, — говорит кайзер.

На это я тоже могла бы возразить, но заставляю се-бя молчать, изображая на лице смущение.

— «На мою сторону», ваше величество? — лепечу я. — Не знала, что у меня есть «сторона».

Улыбка кайзера превращается в оскал.

— Разумеется, я имею в виду мятежников, которые, как они утверждают, хотят «вернуть тебя на законное место королевы Астреи».

Я тяжело сглатываю: разговор перетекает в совер-шенно новое русло, и я не знаю, чего ждать. Кажется, я предпочла бы порку кнутом необходимости играть в эту новую игру.

Я опускаю глаза.

— Я не королева, у меня нет подданных, и Астреи больше нет. Благодаря милости вашего величества я теперь просто придворная дама, Принцесса пепла. Это мое законное место, и ничего иного я не желаю.

Произнося эту фразу, выжженную в моем сердце за долгие годы, я не могу смотреть на Ампелио. Я так часто ее повторяла, что она потеряла для меня вся-кий смысл, однако сейчас, в его присутствии, я сго-раю от стыда.

Кайзер кивает.

— Вот и я так считаю, но эти астрейцы просто ста-рые упрямые ослы.

Тронный зал взрывается от хохота. Я тоже смеюсь, но мой смех звучит жалко.

Кайзер поворачивается к Ампелио, глядит на него с издевательской жалостью.

— Подойди и поклонись мне, осел. Расскажи, где прячутся твои друзья-бунтовщики, и я позволю тебе провести остаток дней на одном из рудников. — Он широко улыбается распростертому у моих ног чело-веку.

«Соглашайся, — хочется закричать мне. — По-клянись ему в верности, выживи. Порадуй кайзера, и тогда, возможно, он сохранит тебе жизнь. Таковы правила игры».

— Я не склоняюсь ни перед кем, кроме своей коро-левы, — шепчет Ампелио, спотыкаясь на резких зву-

ках кейловаксианского языка. Его тихий голос разно-сится по залу оглушительным эхом, порождая волну охов, ахов и перешептываний.

Ампелио повышает голос.

— Да здравствует королева Теодосия Айрен Оузза!

У меня в душе рушится какой-то невидимый барь-ер, за которым я столько лет прятала запретные вос-поминания: всё, что я пыталась забыть, прорывается наружу мощным потоком, остановить который я уже не в силах.

Теодосия. Я не слышала это имя долгих десять лет.

Теодосия. Моя мать называла меня так, гладила по голове и целовала в лоб.

«Ты — единственная надежда нашего народа, Тео-досия».

Ампелио всегда звал меня «Тео», не обращая вни-мания на возмущение няни Верди. Я — его прин-цесса, заявляла нянька, а «Тео» —прозвище, подхо-дящее разве что грязной оборванке. Впрочем, Ампе-лио никогда не слушал это ворчание. Пусть я и была его принцессой, но значила для него гораздо больше.

Он должен был меня спасти, но так и не сделал этого. Десять лет я ждала, что кто-то явится мне на выручку, и Ампелио оставался последним осколком надежды.

— Может, он ответит тебе, Принцесса пепла, — говорит кайзер.

Охватившее меня потрясение меркнет при звуках моего настоящего имени, повторяющегося в моем со-знании снова и снова.

— Я... Я не посмела бы претендовать на такую власть, ваше величество, — лепечу я в конце концов.

Кайзер поджимает губы; это выражение лица слишком хорошо мне знакомо — он не терпит, ког-да ему отказывают.

— Именно поэтому я до сих пор позволяю тебе жить, не так ли? Чтобы ты служила ниточкой, за ко-торую можно вытаскивать на белый свет упрямых ас-трейцев.

Кайзер милосердно сохранил мне жизнь, но сде-лал это вовсе не по доброте душевной, осознаю я. Он держит меня под рукой, чтобы использовать против моего собственного народа.

Мои мысли становятся всё более дерзновенными, и хотя я понимаю, что подобные идеи весьма опасны, я больше не могу их заглушать. Более того, я впервые не хочу их заглушать.

Я десять лет ждала, что меня спасут, и в итоге полу-чила только покрытую шрамами спину и бессчетное количество мертвых мятежников. После поимки Ам-пелио кайзер ничего больше не сможет от меня полу-чить..Мы оба знаем, что он не настолько милосерден, чтобы, просто меня убить.

— Позволено ли мне будет говорить по-астрей-ски? — спрашиваю я кайзера. — Возможно, так это-му человеку будет понятнее...

Кайзер небрежно машет рукой и расслабленно от-кидывается на спинку трона.

— При условии, что я получу ответы.

Я колеблюсь, потом опускаюсь на колени рядом с Ампелио и беру его окровавленные руки в свои. Астрейский язык нынче под запретом, однако на-верняка кое-кто в зале его понимает, в противном случае кайзер вряд ли позволил бы мне на нем гово-рить.

— Есть ли- другие? — спрашиваю я. Говорить на родном языке непривычно и странно, а ведь до втор-жения кейловаксианцев я говорила только по-астрей-ски. Язык у меня отобрали, объявили его вне зако-на. Не помню, когда с моих губ в последний раз сле-

тали астрейские слова, но родная речь осталась со мной, всё это время она хранилась в дальнем уголке памяти, ведь я впитала ее с молоком матери. И всё же мне приходится прилагать усилия, чтобы делать зву-ки мягкими и протяжными — совершенно непохо-жими на резкое, гортанное звучание кейловаксиан-ского языка.

Несколько мгновений Ампелио молчит, потом ки-вает.

— Ты в безопасности^

Теперь уже мне приходится сделать паузу, прежде чем ответить.

— В безопасности, как корабль в глазу бури. — Ас-трейское слово «буря», «сигнок» звучит почти как «сигнак», «гавань», и разницу может уловить только чуткое ухо. При мысли, что истинный смысл моих слов дойдет не только до Ампелио, я холодею, и всё же спрашиваю: — Где остальные^

Он качает головой, отводит взгляд и хрипло вы-дыхает:

— Нигде. — Однако ударение в его ответе пада-ет на второй слог, и слово звучит скорее как «везде».

Какая-то бессмыслица. Астрейцев меньше, чем кей-ловаксианцев, даже до Вторжения их было около ста тысяч, а сейчас большинство обращены в рабов, хо-тя ходят слухи, будто остатки сопротивления поддер-живают контакты с союзниками в других странах. Слишком долго я не говорила по-астрейски и, навер-ное, неправильно перевела.

— Кто? — уточняю я.

Ампелио смотрит на подол моей юбки и качает голой.

— Кончен день, приходит время малым птичкам улетать. Старым воронам назавтра срок приходит умирать.

Мое сердце узнает эти слова прежде разума: это строки из старой астрейской колыбельной. Мать пе-ла ее мне, и няня тоже. Пел ли ее Ампелио?

—Дай ему что-то, и он сохранит тебе жизнь, — говорю я.

Ампелио смеется, но смех быстро переходит в хрип. Он кашляет, вытирает губы тыльной сторо-ной ладони, и я вижу на ней кровь.

— Что это будет за жизнь под пятой тирана?

Можно было бы изменить пару согласных, и ас-трейское слово «тиран» прозвучало бы как «дракон», символ кейловаксианского королевского дома, но Ам-пелио выплевывает это слово как оскорбление, глядя прямо на кайзера, так что даже не владеющие астрей-ским придворные наверняка поняли его значение.

Кайзер подается вперед, его пальцы так крепко вце-пляются в подлокотники трона, что белеют костяшки пальцев. Он делает знак одному из стражников.

Солдат вытаскивает из ножен меч, подходит к скорчившемуся на полу Ампелио и прижимает лез-вие к его шее, так что из пореза течет кровь, а по-том взмахивает мечом, готовясь нанести смертельный удар. Я множество раз видела, как точно так же убива-ли мятежников и рабов, осмелившихся проявить не-уважение к своим господам. Голова никогда не отде-ляется от тела с первого удара. Я вцепляюсь в подол платья, стискиваю кулаки, потому что руки сами тя-нутся обнять Ампелио и закрыть собой.

Теперь его ничто не спасет — я это знаю, но разум отказывается принимать эту мысль. Перед глазами плывут образы, и я вижу, как нож чиркает по горлу моей матери, я вижу, как рабов до смерти порют кну-том, после чего их тела оставляют на растерзание во-ронам. Я видела, как людей вешали за неповиновение кайзеру — те несчастные отваживались на поступ-

ки, совершать которые мне никогда не хватало сме-лости.

Мне хочется сказать Ампелио: «Беги! Сражайся, умоляй, торгуйся. Выживи». Но Ампелио даже не пытается уклониться от лезвия, он только протяги-вает руку и хватает меня за лодыжку. Его жесткая ла-донь покрыта шрамами и скользкая от крови.

«Старым воронам срок приходит умирать».

И всё же я не могу допустить, чтобы кайзер забрал у меня еще кого-то, не могу смотреть, как умирает Ампелио, просто не могу.

— Нет!

Я чувствую себя разбитой на мелкие кусочки, и всё же этот крик прорывается наружу.

— Нет? — мягко переспрашивает кайзер, и от этого вкрадчивого голоса у меня по спине бегут му-рашки.

Во рту пересыхает, поэтому, когда я начинаю гово-рить, мой голос звучит хрипло.

— Вы обещали помиловать этого человека, если он заговорит. Он заговорил.

Кайзер слегка наклоняется вперед.

— Разве? Хоть я и не понимаю по-астрейски, со-вершенно ясно, что он не сообщил ничего важного.

Слова срываются с языка прежде, чем я успеваю их остановить.

— У него осталось с полдюжины соратников, ведь вы приложили столько усилий, чтобы всех их извес-ти. Он полагает, что все оставшиеся мужчины и жен-щины погибли во время землетрясения на Воздуш-ном руднике, а если кто-то и выжил, то они должны встретиться с ним к югу от развалин Энглмара. Там есть кипарисовая роща.

По крайней мере в моих словах есть толика прав-ды: в детстве я каждое лето играла в этой роще, пока

мать совершала ежегодную поездку по городу Энгл-^маРУ> разрушенному мощным землетрясением в год моего рождения. Тогда погибло около пятисот чело-век, и до Вторжения этот день считался величайшей трагедией Астреи.

Кайзер вскидывает голову и пристально смотрит мне в глаза, как будто пытаясь прочитать по лицу, не вру ли я. Мне хочется спрятаться, но я заставляю себя выдержать этот взгляд, пытаюсь сама поверить в свою ложь.

Спустя, как мне кажется, несколько часов кайзер делает знак стоящему перед ним стражнику.

— Возьми лучших людей. Кто знает, какой магией владеют эти язычники.

Стражник кивает и поспешно выходит из зала. Я старательно удерживаю на лице бесстрастное выра-жение, хотя на самом деле хочу разрыдаться от облег-чения. Однако в следующий миг кайзер снова обра-щает ко мне взгляд своих холодных глаз, и облегчение исчезает, сменившись холодящей пустотой в животе.

— Милосердие, — спокойно говорит он, — это до-бродетель, присущая астрейцам. Именно оно делает вас слабыми, но мне казалось, нам удалось избавить тебя от подобных глупостей. Похоже, окончательно этот вопрос можно решить лишь при помощи крови.

Он щелкает пальцами, и стражник силой впихива-ет мне в руки рукоять меча. Клинок такой тяжелый, что я изо всех сил хватаюсь за рукоятку, чтобы его не уронить. На рукоятке сияют камни земли, и исходя-щая от них сила отдается зудом в ладонях. Впервые со дня Вторжения мне позволили коснуться живых кам-ней или оружия. Еще недавно я обрадовалась бы, по-лучив такую силу, но при виде лежащего у моих ног Ампелио мой желудок болезненно сжимается: я до-гадываюсь, чего хочет от меня кайзер.

Мне не следовало ничего говорить, не следова-ло пытаться спасти Ампелио. Ужасно наблюдать, как меркнет жизнь в глазах последнего человека, который был мне дорог в этом мире, но еще ужаснее самой вонзить в него меч.

Живот крутит, к горлу подступает горечь; я стиски-ваю рукоять меча, пытаясь снова спрятаться в свою раковину и похоронить Теодосию еще глубже преж-него, пока мне тоже не перерезали горло, но на этот раз ничего не получается. Всё происходящее со мной ощущается острее, болезненнее, будит в душе острую ненависть, с которой нельзя смириться.

— Возможно, я совершил ошибку, сохранив тебе жизнь. — Голос кайзера звучит буднично, но в нем явственно проскальзывает угроза. — Предатели не получают прощения ни от меня, ни от богов. Ты зна-ешь, что должна сделать.

Я почти его не слышу, все звуки словно смол-кли; кровь гудит у меня в ушах, затуманивает зрение и мысли, я вижу только лежащего у моих ног Ам-пелио.

— Отец, неужели это так необходимо? — Сёрен делает шаг вперед. Удивительно, в его голосе зву-чит тревога, но еще больше меня поражает скрытая в словах принца сила. До сих пор никто и никогда не смел противоречить кайзеру. Придворные удивлены не меньше меня, они принимаются испуганно пере-шептываться, но тут же испуганно умолкают: кайзер с размаху ударяет ладонями по подлокотникам трона.

— Да, — шипит он, вытягивая шею, точно змея. Его лицо наливается кровью, но трудно сказать, что стало тому причиной — злость на сына или необ-ходимость вообще отвечать на подобный вопрос. — Это необходимо. Пусть это станет уроком и для те-

бя, Сёрен. Астрейцы потеряли свою страну из-за ми-лосердия, но мы не будем такими слабаками.

Последнее слово звучит как ругательство, ибо для кейловаксианца нет худшего оскорбления.

Принц Сёрен вздрагивает, краснеет и, опустив гла-за, отступает.

Скорчившийся у моих ног Ампелио дрожит, его пальцы крепче стискивают мою лодыжку.

— Прошу тебя, моя королева, — шепчет он по-ас-трейски.

Мне хочется завизжать: «Я не твоя королева, я — твоя принцесса, и ты должен был меня спасти!»

— Прошу тебя, — снова говорит он, но я ничего не могу для него сделать. Я видела, как десятки людей казнили и за меньшие преступления. Глупо было ду-мать, что его отпустят живым, даже если бы он выдал правдивую информацию. Можно умолять кайзера до хрипоты, и всё равно ничего не изменится, кончится тем, что меня тоже убьют.

— Прошу тебя, — повторяет Ампелио, а потом произносит скороговоркой по-астрейски, так что я едва улавливаю смысл сказанного. — Иначе он и тебя убьет. Пришло мое время. Я хочу снова уви-деть твою мать. Но тебе пока рано умирать. Ты справишься, ты будешь жить, будешь бороться.

Я понимаю, но лучше бы не понимала. Он позво-ляет убить себя, и это разрешение ложится на мою душу страшным проклятием.

Нет. Я не могу этого сделать, не могу убить чело-века, не могу убить Ампелио. Я не кайзер и не принц Сёрен, я... Что-то трепещет в моей душе. «Теодосия», так меня назвал Ампелио. Это сильное имя, подхо-дящее королеве, мне дала его мать. Не думаю, что за-служиваю так называться, и всё же я стою здесь одна,

и если я должна выжить, мне придется взять на себя это бремя.

Теперь я должна быть Теодосией.

Дрожащими руками я поднимаю меч. Ампелио прав, его всё равно убьют, если не я — то один из охранников кайзера, но я могу сделать это быстрее, подарить ему легкую смерть. Что лучше: умереть от рук того, кто тебя ненавидит, или от рук любимого человека?

Сквозь тонкую, разорванную рубашку Ампелио, теперь уже не белую, а скорее, красную, я нащупы-ваю кончиком меча позвонки. Лезвие можно во-ткнуть вот сюда, слева, между выступающими ребра-ми. Я пытаюсь убедить себя, что это не сложнее, чем нарезать к обеду кусок мяса, но уже знаю, что это со-вершенно не то же самое.

Ампелио поворачивает голову и встречается со мной взглядом, в его глазах мне видится что-то на-столько знакомое, что у меня перехватывает дыхание и замирает сердце. Никаких сомнений не остается: этот человек — мой отец.

— Ты — дитя своей матери, — шепчет он.

Я заставляю себя оторвать от него взгляд и смотрю в глаза кайзеру.

— Несклонившиеся, несломленные, — отчетливо произношу я девиз кейловаксианцев, после чего вон-заю меч в спину Ампелио, и лезвие проходит сквозь кожу, мышцы и кости, прямо в сердце. Защитник так ослаб и исхудал, что меч входит в тело почти с лег-костью. Из раны фонтаном брызжет кровь, заливая мое платье.

Ампелио содрогается, издает глухой вскрик и за-мирает, пальцы, стискивающие мою лодыжку, разжи-маются, но я чувствую, что на ноге остался кровавый след. Я, не говоря ни слова, выдергиваю меч и возвра-

щаю стражнику. Двое других воинов волоком уносят тело, и за ним по полу тянется кроваво-красный след.

— Отнесите труп на площадь и повесьте на всеоб-щее обозрение. Любого, кто попытается его снять, вздерните рядом, — приказывает кайзер, потом по-ворачивается ко мне, масляно улыбаясь. — Хорошая девочка.

Кровь пропитала подол моего платья, мои руки в крови Ампелио, моего отца. Я делаю реверанс пе-ред кайзером, мое тело движется само, без участия разума.

— Приведи себя в порядок, леди Тора. Сегодня ве-чером я устраиваю прием, дабы отпраздновать смерть самого отъявленного бунтовщика Астреи, и ты, моя дорогая, будешь почетной гостьей.

Я снова низко приседаю и склоняю голову.

— Конечно, ваше величество/ с нетерпением буду ждать.

Слова будто не мои, они принадлежат кому-то другому. Мысли путаются, и краем сознания я нахо-жу в себе силы удивиться, что вообще могу членора-здельно изъясняться. Хочется вопить, плакать, хочется снова взять в руки меч и воткнуть прямо в грудь кай-зеру, даже если в следующую секунду я умру.

— Тебе еще рано умирать, — звучит у меня в го-лове голос Ампелио. — Ты справишься, ты будешь жить, будешь бороться.

Эти слова не приносят ни капли утешения. Ампе-лио погиб, а вместе с ним умерла и моя последняя надежда на спасение.