Sebastyan Lora_Princessa pepla1_2

ГОРЕ

Всю неделю после смерти кайзерины Анке мы с Крессентией не говорим о том, что видели. О разговоре, который предшествовал страшному инциденту, мы тоже не упоминаем, и я против во-ли гадаю, не было ли всё случившееся одним страш-ным кошмаром. Но это реальность, потому что ка-ждое утро я просыпаюсь и обнаруживаю, что кайзе-рина действительно мертва.

Всего через пару секунд после того как мы нашли тело, к нам подбежали стражники и принялись зада-вать вопросы, однако мы благоразумно не стали ука-зывать пальцами на кайзера.

Мы ничего не видели, заявили мы, и солдаты пове-рили нам, не колеблясь.

Придворные перешептываются, мол, кайзерина в конце концов окончательно сошла с ума и выброси-лась из окна, этого давно следовало ожидать; оказы-вается, нашлись и такие, кто уже какое-то время делал ставки на то, что нечто подобное в итоге случится.

Я слышала, что кайзер тоже поставил на то, каким именно способом кайзерина покончит с собой, и вы-играл, но это всего лишь слух, хотя я легко могу по-верить в подобное.

Состоялись тихие похороны, на которые меня да-же не пригласили, хотя Кресс на них присутствова-ла. После церемонии она зашла ко мне и рассказала, что тело кайзерины выставили на всеобщее обозре-ние — обмытое, но такое же изломанное, каким мы его и обнаружили. Подруга сказала, что кайзер си-дел в глубине часовни, но ушел через несколько ми-нут после начала церемонии, даже не потрудившись произнести положенную речь. Согласно кейловакси-анской традиции, тот, кто скорбит об умершем, дол-жен обрить свою голову, однако кайзер по-прежнему носит длинные волосы, как положено кейловаксиан-скому воину, хотя он уже много лет не участвовал ни в одном сражении.

Я пытаюсь уловить в голосе Кресс намек на го-речь, какой-то знак того, что она помнит наш по-следний разговор, однако складывается впечатление, что подруга совершенно об этом забыла. Возможно, оно и к лучшему. Наверное, глупо было с моей сто-роны довериться Кресс — не из-за того, кто она та-кая, а из-за того, в каких условиях она выросла. Мир, в котором она живет, для неё привычен; для меня это сплошной кошмар, а для Крессентии этот мир — родной дом. Полагаю, легко чувствовать себя как до-ма в мире, в котором ты находишься на самой верши-не, и при этом очень легко не замечать тех, на чьих спинах ты стоишь.

Блейз несколько раз пытается расспросить ме-ня о том, что произошло в саду, но я пока не готова снова с ним разговаривать, хоть уже и не сержусь на него из-за нашего разговора на бале-маскараде. Если я с ним поговорю, наружу выплывет сразу всё: преду-преждение кайзерины, поползновения кайзера, мои чувства к Сёрену, мой разговор с Кресс, в ходе ко-торого я чуть не призналась ей во всём. Будет луч-

ше, если Блейз обо всём этом не узнает; друг по-сво-ему меня защищает, и я тоже буду защищать его, как могу.

Кайзер до сих пор ни разу не вызвал меня к себе, но полагаю, это просто затишье перед бурей, какая-то новая игра, правила которой мне нужно выучить до того, как кайзер примется жульничать. Если кай-зерина не ошиблась и кайзер собирается на мне же-ниться, дабы окончательно утвердить свои права на Астрею, он, вероятно, скоро сделает мне предложе-ние. Эта мысль преследует меня в кошмарах, я ду-маю об этом днем и ночью. Сколько бы раз я ни при-нимала ванну, как сильно ни терла бы кожу губка-ми и маслами, я не могу стереть с себя ощущение его рук на своем теле. Иногда, перед тем как заснуть, я вдруг подскакиваю, потому что мне мерещится его кислое дыхание.

Проснувшись однажды утром, я осознаю, что мои пальцы сжимают какой-то твердый, горячий предмет, спрятанный под моей подушкой. Я понимаю, что это бутылочка с энкатрио, которую я собственноручно спрятала в свой матрас. Однако кто-то, вероятно, пе-реложил ее под подушку, дабы напомнить мне о де-ле — как будто я могу об этом забыть. Я чувствую, что Тени наблюдают, но никто ничего не говорит, никто не выказывает ни малейшего удивления при виде бутылочки.

Следует что-то сказать, я это понимаю, но у меня больше нет сил защищаться. Также я знаю — как зна-ют и они, — что все мои оправдания исчерпаны.

Не говоря ни слова, я встаю с кровати, опускаюсь на колени и прячу бутылочку обратно в матрас.

Я говорю себе, как уже не раз твердила своим Те-ням, что было бы в высшей степени неразумно от-равить Кресс и Тейна впопыхах. Если мы допустим

промах, кайзер обвинит во всём меня, после чего ме-ня скорее всего обезглавят до возвращения Сёрена. Весь наш план развалится, а оно того не стоит. Од-нако я знаю, что это лишь часть правды. Я постоян-но прокручиваю в памяти тот злосчастный разговор с Кресс в саду, пытаюсь представить, что случилось бы, не выпади кайзерина из окна, и что могла бы мне сказать Кресс.

Я боюсь снова заговаривать об этом с подругой, но при встречах вижу на ее лице настороженность; я до сих пор слышу, как она говорит, что мы не будем ос-вобождать из рабства астрейцев. И всё же какая-то часть меня отчаянно надеется, что я ошиблась и под-руга нам поможет.

* * *

Каждое утро перед приходом Хоа я проверяю, нет ли перед моей дверью нового послания от Сёрена, но пока что писем нет. Принц уже должен был вер-нуться несколько дней назад, а он задерживается, из чего я делаю вывод, что вектурианцы оказали фло-ту захватчиков достойное сопротивление. Боюсь, что принц может вообще не вернуться.

А что ждет его по возвращении? Вернувшись до-мой, он узнает, что его мать, единственный человек во дворце, которого он любил, скончалась. Сёрен да-же не смог с ней проститься. Я понимаю, как тяжело пережить подобное, а посему решаю написать прин-цу еще одно письмо.

Усаживаясь за письменный стол, я не сообщаю сво-им Теням, что собираюсь делать — не вынесу, если Артемизия снова будет стоять у меня над душой. Только не в этот раз, ведь сейчас в моих словах не будет никакого обмана или ухищрений, только ис-кренность.

Дорогой Сёрен,

Уверена, весть о кончине матери уже до тебя до-летела, и я жалею, что не могу быть рядом с тобой, чтобы по мере сил поддержать. Твоя матушка бы-ла доброй женщиной, она была намного сильнее, чем многие здесь полагали. В ночь, когда она умерла, мы с ней немного поговорили, и она сказала, как сильно гордится тобой и тем, каким замечательным чело-веком ты стал. Знаю, это немного, но, надеюсь, это хоть капельку тебя утешит. Она безмерно тебя лю-била, Сёрен.

Уверена, если это письмо найдут, кайзер сурово на-кажет меня за то, что я сейчас напишу, но промол-чать я не могу.

Десять лет назад мою мать убили, и мне хотелось бы сказать тебе, что с годами боль утихла, но это было бы ложью. Не думаю, что смогу когда-нибудь смириться с мыслью о том, что моей мамы больше нет в этом мире. Навряд ли наступит такое время, когда, закрывая глаза перед сном, я перестану видеть, как она умирает. Я по-прежнему хочу обратиться к ней, если мне трудно или нужен совет, но потом вспоминаю, что ее больше нет. Мне всё время кажет-ся, будто у меня вырвали часть сердца, и не думаю, что это когда-нибудь пройдет.

Сначала ты не поверишь в случившееся, тебе при-дется каждый раз напоминать себе, что твоей ма-тушки больше нет в живых. В глубине души ты бу-дешь надеяться, что она встретит тебя на прича-ле, когда ты приплывешь домой. Она не выйдет тебя встречать, прости.

Потом ты будешь скорбеть. Тебе придется со-брать волю в кулак, чтобы заставить себя подни-маться с постели по утрам и продолжать жить, но ты справишься, потому что ты очень сильный. Пря-

мо сейчас тысячи воинов надеются на тебя, а ты слишком хороший лидер, чтобы позволить себе подве-сти своих людей.

Затем тебя охватит гнев — хотя, возможно, это уже произошло. Ты станешь сердиться на богов за то, что они забрали ее у тебя, ты будешь злиться на от-ца и придворных, потому что они свели твою мать с ума; возможно, ты даже будешь злиться на меня, потому что я была свидетельницей ее смерти и не смогла ее предотвратить. Это не страшно, я всё по-нимаю.

Если после гнева есть какая-то другая ступенька, я о ней пока не знаю.

Твоя Тора

Я начинаю сворачивать письмо трубочкой, как вдруг мне в голову приходит одна мысль, и я холо-дею.

— Если я скажу Сёрену, что кайзер убил его мать, этого хватит, чтобы они окончательно рассори-лись, — говорю я вслух — отчасти для того, чтобы меня услышали Тени, отчасти потому, что хочу сама это услышать. — Принц придет в ярость и в сердцах прилюдно бросит кайзеру вызов.

Мгновение никто ничего не говорит.

— Почему ты так уверена? — наконец спрашива-ет Блейз.

— Потому что я заставлю его поверить в то, что у него нет другого выбора.

Я разворачиваю письмо и еще раз обмакиваю перо в чернила. Это будет последний штрих моего плана. То, что я собираюсь сделать, неизбежно и так же про-сто, как развалить аккуратно сложенную пирамиду из фруктов, вытащив один-единственный апельсин из ее основания.

«Так же просто, как вонзить кинжал ему в сер-дце?» — шепчет тихий голос у меня в голове, но я пы-таюсь не обращать внимания на этот шепоток. Я зна-ла, что всё этим кончится, больше того, это была моя идея. Это единственный доступный мне способ вер-нуть Астрею, и я не стану менять решение в послед-ний момент только потому, что Сёрен нравится мне гораздо больше, чем допустимо.

На следующий день в дверь моей комнаты сту-чат, и, открыв, я вижу на пороге Элпис — Крессен-тия прислала ее, дабы передать мне приглашение вы-пить вместе по чашке кофе. Какое-то мгновение мне хочется отказаться, потому что всякий раз при виде подруги меня охватывает чувство вины, но в глуби-не души я продолжаю надеяться и страшиться того, что придется продолжить разговор, не оконченный в ночь бала-маскарада.

— Подожди минутку, — говорю я Элпис, чувствуя, как сильно колотится сердце. Оставив девочку ждать в дверях, я возвращаюсь в комнату и вытаскиваю из тайника в матрасе флакон с энкатрио. Использовать яд я не собираюсь, это просто отвлекающий маневр, рассчитанный на моих Теней: пусть видят, что я го-това пустить зелье в ход. Чувствуя их взгляды, я пря-чу бутылочку в карман своего утреннего платья из се-рой парчи. Никто не издает ни звука, не пытается ме-ня подбодрить или предупредить — даже Артемизия ведет себя на удивление тихо. Возможно, они не ху-же меня понимают, что я просто играю на публику.

Когда я возвращаюсь к Элпис, она робко мне улы-бается, и мы пускаемся в путь по дворцовым коридо-рам. Повсюду прохаживаются придворные, так что

поговорить нам не удается, и всё же присутствие Эл-пис помогает мне сосредоточиться. Это ради нее я всё это делаю, ради нее веду игру, которую почти не-возможно выиграть, ради нее прячу в кармане фла-кон с ядом, предназначенным для моей лучшей под-руги. Всё это ради Элпис и моего народа, всех тех, кто так долго томится в рабстве. Мои соотечествен-ники влачат жалкое существование в цепях, терпят побои и голод, но не оставляют надежды на избавле-ние; я построю для них новый мир, но только не на костях невинных.

Мы сворачиваем в пустой коридор, ведущий в вос-точное крыло дворца. Разговаривать по-прежнему рискованно, но Элпис быстро оглядывается по сто-ронам и, убедившись, что нас никто не видит, хвата-ет меня за руку. Пальцы у нее тонкие-претонкие — косточки, обтянутые кожей, — и меня снова охваты-вает острое чувство вины. Накануне я съела ужин из пяти блюд, а когда эта девочка в последний раз съеда-ла что-то, кроме миски похлебки?

Элпис вкладывает что-то мне в ладонь и тут же от-дергивает руку. Опустив глаза, я вижу, что это ма-ленький, помятый цветок, сшитый из кусочков яр-кого шелка — помнится, у Кресс было платье, укра-шенное такими цветами. Каждый лепесток увенчан крошечной жемчужиной, размером с веснушку. Вос-поминание мелькает в памяти и тут же исчезает, точ-но дым.

— Счастливой Белсимеры, ваше величество, — шепчет девочка и широко улыбается.

Я сжимаю цветок в кулаке и прячу в карман. Ког-да-то мы с мамой шили из шелка десятки цветов, го-товясь к Белсимере, а потом дарили их самым близ-ким друзьям, хотя в то время пальцы у меня были неловкие и большая часть моих цветков получалась

бесформенной, и их приходилось выбрасывать. Ма-ма нанимала швей, и те изготовляли сотни цветов, чтобы одарить всех Защитников и дворцовых слуг.

Белсимера — это день рождения Белсимии, боги-ни любви и красоты. Мать рассказывала мне историю о том, как богиня земли Глайди ненавидела осень, по-тому что в это время года ее цветы увядали, а дере-вья теряли листья и стояли голые. Богиня скорбела, потому что из мира уходили яркие краски, уходила красота.

Как-то раз с наступлением осени Глайди, как обыч-но, грустила, и тогда богиня воды Сьюта, желая под-бодрить подругу, сшила из шелка сотню цветов и пре-поднесла в дар горюющей богине. Увидев подарок, Глайди была так тронута этим проявлением любви, так очарована красотой шелковых цветов, что зарыда-ла от радости. Одна ее слезинка упала на один из шел-ковых цветов, и из этого бутона родилась Белсимия.

В честь рождения Белсимии, а также чтобы почтить крепкую дружбу, в результате которой появилась но-вая богиня, мы, астрейцы, делали из шелка цветы и весь день дарили своим друзьям и любимым. Ве-чером в столице устраивали большое празднование с танцами, угощением, а повсюду пестрели шелковые цветы.

Я помню, как мы с матерью шили из шелка цветы, а потом дарили всем, кто работал во дворце; помню фестиваль — Ампелио подхватил меня на руки и кру-жил, а я весело смеялась. Я помню, что это была моя самая любимая ночь в году.

— Спасибо, Элпис, — благодарю я девочку, и у той розовеют щеки.

— Прости, я... — начинаю было я и в смущении прикусываю губу. — Я совсем об этом забыла.

Элпис с серьезным видом кивает.

— Мы всё равно устроили праздник в рабском квартале, но пришлось вести себя очень тихо. Если кто прознает... — Она качает головой. — Мне хоте-лось подарить вам цветок. Вы его сохраните, так что-бы никто не узнал, правда?

— Конечно, — отвечаю я. — Спасибо тебе.

Я поворачиваюсь, чтобы идти дальше, но Элпис хватает меня за руку.

— Дайте мне какое-нибудь дело, — шепчет она.

— Элпис... — начинаю я, но девочка меня пере-бивает.

— Всё, что угодно, прошу вас. Я могу вам помочь, вы только скажите.

Темные глаза девочки горят решимостью, очень легко забыть о том, что ей всего тринадцать. В ста-рой Астрее Элпис до сих пор считалась бы ребенком.

— Мне нужно, чтобы ты была в безопасности, — мягко говорю я.

— Но...

— Время близится, — шепчу я по-астрейски, по-сматривая, не появится ли кто-то в другом конце ко-ридора. Свидетели нам не нужны. — Мне нужно твое терпение.

Девочка прикусывает губу и отпускает мою руку.

— Я просто хочу помочь, — бормочет она, и сразу становится ясно, что она еще ребенок.

Отчаяние в ее голосе разрывает мне сердце.

— Ты и так помогаешь, — заверяю я ее.

Элпис серьезно, пристально смотрит мне в глаза, потом слегка склоняет голову.

— Благодарю, ваше величество, — говорит она.

Она произносит этот титул не так, как другие мои союзники: в ее голосе нет ни насмешки, ни укора. Де-вочка безоговорочно мне доверяет, а вера ребенка — вещь очень хрупкая, и я ни за что ее не разрушу.