Sebastyan Lora_Princessa pepla1_2

СЕСТРА

Сначала я не хочу рассказывать моим Теням о том, что узнала от Эрика. Мысль о берсерках ужасает меня до глубины души, я жалею, что узнала об этом. Меня прошибает холодный пот, стоит только подумать о том, что такая страшная участь ждала людей, кото-рых мои друзья скорее всего знали и любили. Я вспо-минаю о рассказе Цапли: не лучше ли для него было бы думать, что его любимый человек принял быструю смерть, нежели узнать, что его использовали в качест-ве живого оружия? И всё же они заслуживают знать правду о том, что сталось с их друзьями и семьями.

Некоторое время после моего рассказа в комнате царит потрясенное молчание.

— Ходили слухи, — говорит наконец Артеми-зия. — Я слышала, что сумасшедших забирают, чтобы проводить на них какие-то опыты. Шептались даже, будто кейловаксианские доктора выкачивают из тел несчастных магию и отправляют их кровь в другие страны. Но я никогда не думала... — Она умолкает.

Мой голос дрожит, хотя я изо всех сил пытаюсь го-ворить ровным тоном.

— Яд у Элпис. Она подсыплет Кресс порошок, от которого краснеет и опухает лицо, так что Крессен-

тия не придет на сегодняшний пир. Если не пойдет она, у Тейна тоже не будет причин туда идти, по-скольку он терпеть не может праздники. Они поу-жинают вместе, дома, ведь скоро Тейн должен снова уплыть. Сёрен и так уже зол на отца, а сегодня я еще немного его подтолкну и заставлю публично бросить кайзеру вызов. Потом я уговорю его совершить еще одну ночную прогулку под парусом, и, когда мы оста-немся одни в лодке, заколю его кинжалом. — Произ-нося всё это, я не колеблюсь и не запинаюсь, хотя еще пару часов назад меня терзали сомнения. Теперь я со-вершенно другая, и Сёрен для меня уже не тот чело-век, каким был раньше. — Артемизия, твоя мать го-това вывезти нас из страны?

— Она ждет команды, — отвечает девушка. Нас разделяет стена, и всё же я точно знаю: Артемизия кровожадно улыбается. — Пойду, проверю, всё ли го-тово. Вы уже решили, куда мы направимся?

Я облизываю губы, размышляя, какое место вы-брать.

— На развалины Энгламара, это идеальное место, чтобы перегруппироваться и собраться с силами пе-ред тем, как мы отправимся освобождать заключен-ных в рудниках людей.

Мне немедленно возражают: друзья хором убежда-ют меня, что освобождать заключенных — плохая за-тея, там слишком много охраны, это невозможно. Я пережидаю, пока они выговорятся, а потом заявляю:

— Другого пути нет. С тем количеством людей, ко-торым мы располагаем сейчас, нам не победить, а по-мощь из других стран еще нужно получить, новые союзники захотят что-то взамен, а на рудниках то-мятся тысячи астрейцев. К тому же, после того что мы сегодня узнали... я не могу допустить, чтобы мои соотечественники, среди которых много детей, оста-

вались там, каждый день промедления может стоить им жизни. Спасти их — наша главная задача. После смерти Сёрена двор расколется, и кейловаксианцы станут уязвимы. Самый подходящий момент, чтобы вернуть шахты.

Я жду очередных протестов, но друзья молчат.

— Моя мать скажет, что это слишком рискован-но, — замечает наконец Артемизия. Я уже открываю было рот, собираясь, в свою очередь, возразить, но девушка продолжает: — Но я могу ее убедить.

Я киваю, борясь с желанием улыбнуться. Так но-во и приятно иметь своей союзницей упрямую Ар-темизию.

— Цапля, отправляйся и раздобудь улики, которые укажут на виновность того стражника. Мне они нуж-ны к вечеру, когда я вернусь с пира.

— Да, ваше величество, — откликается юноша.

* * *

Стук в дверь застает меня врасплох. До вечера еще далеко, пир начнется только когда стемнеет, зна-чит, это не Хоа и не слуга, которому велели прине-сти мне платье и корону. Сначала я думаю, что это Сёрен, но принц обычно не приходит в мою комна-ту через дверь. Не зная, что и думать, я откладываю сборник элкортских преданий — только чтение нем-ного помогает мне успокоиться, — но прежде чем я успеваю встать с постели и подойти к двери, та от-крывается и внутрь проскальзывает Кресс в разве-вающемся розовом платье. Она еще не начала гото-виться к пиру, и ее прекрасная кожа всё еще гладкая и белая.

Увидев меня, Крессентия сразу же отводит взгляд и замедляет шаг. Вероятно, она всё еще пребывает

в легкой эйфории после встречи с Сёреном, однако при виде меня лицо ее мрачнеет.

— Я... — начинает она и смотрит в пол, сплета-ет пальцы в замок. — Я слышала о случившемся... — Кресс запинается, но я понимаю, что она, вероятно, говорит о наказании, что само по себе удивительно. За десять лет она никогда и словом не упоминала из-биения, которым меня подвергал кайзер, всякий раз делая вид, будто ничего не произошло.

Очевидно, после нашего последнего разговора она чувствует себя виноватой. Нельзя из-за этого смяг-чаться, нельзя, чтобы мое сердце замирало в груди, и всё же я смягчаюсь, и мое сердце болезненно екает. Я пытаюсь думать о том, что сказала мне вчера Кресс, вспоминаю ее холодный тон и скрытую в нем угро-зу. Эта девушка поставила свои амбиции выше моей жизни, она мне не друг, твержу я себе, однако она так жалобно и виновато на меня смотрит, что я едва не забываю обо всём плохом.

Следует попросить ее уйти, отговорившись пло-хим самочувствием, желанием поспать, сильной бо-лью. Можно было бы сказать, что мы с ней увидим-ся на пиру, пообещать, что тогда-то мы и поговорим, хоть я и знаю, что этого не будет.

Знаю, присутствие Крессентии вновь заставит ме-ня колебаться.

— Проходи, — говорю я и двигаюсь, чтобы Кресс могла лечь рядом.

Потревоженная этим движением спина саднит, но я почти не обращаю внимания на боль.

Блаженно улыбаясь, Крессентия устраивается ря-дом и берет в руки сборник элкортских преданий.

Мне будет не хватать ее улыбки. Мысль об этом причиняет мне почти такую же боль, как кнут Тейна.

— Хорошая книга, — говорю я, кивая на томик.

— Ты уже дошла до рассказа о войне торговца ры-бой? — оживленно спрашивает Крессентия и начи-нает перелистывать страницы, ища нужное место.

Я дошла до этой истории, но не говорю ни слова, и Кресс своим нежным, мелодичным голосом чита-ет мне вслух историю про бедных торговцев рыбой, которые пятьсот лет назад подняли мятеж против эл-кортской знати. Бедняки были обречены на пораже-ние, поскольку не умели воевать, и их было мало, но вскоре крестьяне по всей стране встали на сторону восставших, ибо им тоже надоело терпеть притесне-ния жадных вельмож. Торговцы рыбой хорошо зна-ли окружающие страну моря, это и помогло им одер-жать победу; королевская семья была казнена, вельмо-жи лишены титулов, привилегий и богатств, а один из рыбаков основал новую династию.

Это почти что сказка, причем с грустным концом: нынешний король Элкорта, потомок того самого мя-тежного рыбака, притесняет свой народ ничуть не меньше прежних тиранов.

Разумеется, об этом в книге Крессентии нет ни слова, но до меня доходили слухи.

Прочитав несколько самых захватывающих отрыв-ков, Крессентия откладывает книгу в сторону и бе-рет меня за руку.

— Прости. Теперь я всё понимаю, — говорит она с тяжелым вздохом. У меня в животе словно образу-ется холодный ком, потому что ничего она не пони-мает. Кресс полагает, что она поняла причины моего бунта против кайзера, но это из-за наказания, из-за недавнего напоминания о том, как ужасны мои шра-мы. Глупышка думает, будто я устала терпеть боль. Она сочувствует мне, потому что сейчас я страдаю, но на этом всё ее понимание и заканчивается.

Крессентия снова прерывисто вздыхает.

— Помнишь, я говорила, что не помню свою мать? Так вот, это неправда: я кое-что помню, но лучше бы не помнила.

Я резко сажусь, и от этого движения рубцы на спи-не словно ошпаривает кипятком. За все десять лет, что я знаю Кресс, она лишь однажды упомянула свою мать, сказав, что та умерла вскоре после рождения до-чери. Я даже не знаю, как ее звали.

— Ты знаешь, перед тем как перебраться сюда, мы все жили в Гораки. Я там родилась, как и Сёрен, — грустным голосом продолжает Кресс. — Моя мать считалась одной из самых красивых женщин в мире, все были в нее влюблены. Если бы она только поже-лала, могла бы выйти замуж за герцога или графа, но по какой-то причине она выбрала моего отца, безрод-ного воина-выскочку, сына простого кузнеца. Веро-ятно, она его любила.

Крессентия горестно улыбается, и эта улыбка отли-чается от ее обычных источающих свет улыбок, таких заразительных, что, глядя на подругу, я и сама начи-нала улыбаться.

— Уверена, ты понимаешь, что нелегко достичь та-кого высокого положения с нуля; уверена, ты пони-маешь, что отец поднялся так высоко не потому, что боялся запачкать руки. Моя мать очень из-за этого пе-реживала. Я помню, как она пронзительно кричала, дескать, она не хочет, чтобы отец к ней прикасался, потому что на его руках кровь множества людей. Она не понимала, что отец всё это делал ради нее, чтобы дать ей ту жизнь, какую она заслуживала, а может, не хотела понимать.

Крессентия сглатывает. В ее глазах нет слез, но у нее такой вид, словно ей очень больно. Я догады-ваюсь, что до сих пор Кресс ни с кем об этом не го-ворила — ни с подругами, ни с отцом. Вероятно, они

с Тейном обходили эту тему молчанием, и оно висе-ло над ними тяжким грузом.

— Мама не умерла, когда я была маленькой, на-сколько я знаю, она вообще не умерла, но полагаю, проще притворяться, что ее нет в живых. Она бро-сила нас до того, как мы переехали сюда, сказала, что больше не может выносить такую жизнь. Меня она хотела забрать с собой, но отец не позволил, так что она просто оставила меня и ушла.

Тут ее голос срывается, и Кресс поспешно промо-кает собирающиеся в уголках глаз слезы. Обычно Крессентия использовала слезы в качестве оружия против отца, какого-то придворного, который не же-лал пускать меня на праздник, или портного, если тот утверждал, что никак не успеет сшить ей новое пла-тье к концу этой недели. А эти слезы — не оружие, они — признак слабости, поэтому Кресс не может их показывать, ведь она всё-таки дочь Тейна.

— Ты хотела поехать с ней? — осторожно спраши-ваю я.

Крессентия пожимает плечами.

— Я была ребенком. Отца почти никогда не бы-ло дома, и он немного меня пугал. Маму я любила больше всех, но у меня не было выбора. Не пойми меня неправильно, Тора, — говорит она, качая голо-вой. — Я рада, что отец не дал меня увезти. Знаю, ты считаешь его ужасным человеком, и я не могу тебя за это винить, но он мой отец. И всё же иногда я ску-чаю по маме.

Голос у Крессентии снова срывается, и я беру ее за РУКУ-

— Ты хорошая подруга, Кресс, — говорю я, пото-му что она хочет это услышать. Живи мы в лучшем мире, ее дружбы было бы достаточно, но наш мир со-вершенно другой.

Она улыбается и пожимает мою ладонь, потом встает.

— Тебе стоит немного отдохнуть, — вздыхает она. — Увидимся вечером на пиру.

Потом Кресс смотрит на меня встревоженно, слов-но колеблясь.

— Ты ведь не... Ты не испытывала к нему никаких чувств? Я имею в виду, к Сёрену.

Она произносит это таким тоном, как будто не хо-чет слышать ответ.

— Нет, — говорю я. Ложь дается мне очень легко, и я понимаю, что это больше не ложь.

Крессентия улыбается с облегчением.

— Увидимся на пиру, — повторяет она и повора-чивается к двери.

— Кресс? — окликаю я ее уже на пороге.

Крессентия поворачивается, вскидывает светлые брови и неуверенно улыбается. У меня на языке вер-тится признание, но нельзя дважды совершать одну и ту же ошибку. И всё же я не могу спокойно смо-треть, как эта девушка идет прямо к своей смерти.

Перед моим мысленным взором покачиваются ве-сы: на одной чаше — Кресс, на другой — двадцать тысяч моих соотечественников, которые до сих пор живы. Почему же мне так трудно сделать выбор? По-чему у меня сердце разрывается от боли?

Я сглатываю.

— Увидимся на пиру, — говорю я, зная, что боль-ше мы с Кресс не увидимся, и эти слова — очеред-ная ложь.