Полное погружение

Глава 41 Экзамен на профпригодность

Доктор, расположившись за своим столом, откинулся назад и задумчиво вертел в руках карандаш. Его гостя, сидящего спиной к дверям, полностью скрывала высокая спинка кресла.

— Дмитрий Ильич! — бодро отрапортовал Мирский, — мичман Граф по вашему приказанию прибыл!

— Он? — спросил коротко гость.

— Он, — подтвердил доктор.

— Что ж… — сидящий в кресле быстро поднялся и с любопытством повернулся к артисту, — дебют удался, посмотрим, каков будет миттельшпиль.

— Имею честь представить, — вставая, произнес доктор, — Его высокопревосходительство вице-адмирал Павел Иванович Новицкий…

Обернувшийся к Мирскому офицер имел худощавое, безбородое лицо с резко очерченными скулами. Непокорные, зачесанные назад соломенные волосы, лоб с глубокими морщинами и глаза навыкате придавали ему загадочный, даже мистический вид. Если убрать разлапистые усы неопределенной формы, Мирский готов был поклясться, что перед ним стоит Виктор Васильевич Авилов, легендарный граф Монте-Кристо из советского фильма «Узник замка Иф».

— Ну-с, молодой человек, как себя чувствуете? — спросил адмирал, будто доктор Айболит.

— Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство! Здоров! — рявкнул Дэн фразу из заученной роли.

— Похвально, — кивнул адмирал, заложил руки за спину и подошёл поближе к артисту, — а что так кричите-то? Плохо себя слышите?

— Никак нет! То есть да… — Дэн снизил громкость, запутался в тексте, смутился и покраснел, — ещё позавчера был глухим, сегодня отпустило… Почти…

— Посмотрите, какой добрый молодец! — похвалил Мирского адмирал, обернувшись к врачу, — почти отпустило! А вы, Дмитрий Ильич, заладили: «списать-списать»… Списывать надо тех, кого не отпускает. Остальных надлежит спасать, не так ли, мичман?

Дэн, боясь сказать что-нибудь лишнее, решил вообще не комментировать слова адмирала, стараясь без слов соответствовать требованиям первого императора России Петра Первого: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство».

— Скажи-ка мне, братец, — адмирал снова повернулся к Дэну, — что означает восемь склянок?(*)

— Одна склянка — полчаса. Восемь склянок — конец вахты, — улыбнулся Дэн, радуясь своему беспонтовому, как он считал до сего момента, времяпровождению в учебном экипаже в Новороссийске.

— Кому на корабле обязан отдать честь даже адмирал?

— Шканцам(**), — Дэн ещё шире расплылся в улыбке, в душе искренне благодаря настойчивость инструкторов, пытавшихся донести до него азы флотских традиций и их историю.

— Ну, хорошо. Тогда вопрос посложнее: кто главный на флоте, правый или левый? — хитро прищурился адмирал.

— Конечно правый(***), — успокоившись, ответил Мирский, понимая, что с местным ЕГЭ он справляется.

— Вот! — адмирал поднял палец и повернулся к доктору, — правый всегда главнее левого, Дмитрий Ильич! Это помнят даже моряки, потерявшие память! Поэтому революцию поддержат где угодно, но только не на флоте.

— А как же броненосец «Потемкин»? — улыбнулся доктор.

Мирский понял, что стал свидетелем какого-то давнишнего спора.

— Русский бунт, бессмысленный и беспощадный… — небрежно махнул рукой адмирал, — никто из матросов на броненосце не мечтал о мировой революции. Все хотели свежего мяса и доброго боцманмата. Не более…

Адмирал посчитал дискуссию исчерпанной и снова обратил внимание на Мирского.

— Пока делопроизводство не восстановит ваше предписание, после выздоровления поступаете в моё распоряжение, а там посмотрим. Всё равно до полного восстановления с таким диагнозом на корабль вам никак нельзя. На постой вы, как я понимаю, ещё нигде не встали?

Мирский покачал головой.

— Выделим комнату в офицерском флигеле в Нижней Голландии. Заканчивайте с медицинскими процедурами, а я напишу записку коменданту. Служить готовы?

— Так точно! — рявкнул Дэн.

— Не по уставу, но тоже неплохо, — кивнул адмирал, — не смею вас задерживать, голубчик.

— Зайдите ко мне через час, — попросил Мирского доктор, — оформим вашу выписку.

— Есть зайти через час! — кивнул Дэн и вышел из кабинета. Слегка прикрыв дверь, он услышал слова адмирала, обращенные к доктору:

— Удивительное явление… Видно, что он не помнит уставные обращения, но формулирует свои… потрясающе точно, я бы сказал, свежо… Вместо «слушаюсь» — «есть — зайти через час» — более информативно и чётко…

Ответ доктора Мирский не слышал. Он брел по коридору, обдумывая вновь открывшиеся обстоятельства и размышляя, как поступить с мундиром, который оказался неуставным.

Через два часа Дэн шагнул на улицу, окунувшись в теплый летний воздух, наполненный стрёкотом цикад, шелестом листвы, шумом волн, облизывающих камни Константиновского мыса, и всевозможными ароматами. Запах машинной смазки, угля и дыма смешивался с душком гниющих водорослей и наслаивался на тянущиеся из кухни запахи пирожков, жареной рыбы и кислых щей. Из раскрытых настежь окон госпиталя веяло карболкой, от курилки — жутким махорочным смрадом, под ногами на мостовой распространяла миазмы приличная куча результатов конской жизнедеятельности.

Старшая сестра милосердия охотно и быстро пошла навстречу хорошенькому мичману, распорядившись подобрать из госпитальных запасов уставную одежду взамен безнадежно испорченной. Кем и когда был испорчен мундир, персонал госпиталя не интересовало и слава Богу! Мирский стал обладателем фуражки, рубашки и белоснежного кителя-полотняника, хоть и с чужого плеча, но зато соответствующего всем уставным требованиям. Этот укороченный легкий сюртук, жалованный русскому воинству императором Александром II, шился не как обычно — из шерстяного сукна, а из лёгкого дышащего льна с примесью хлопка. На кителе не было цветного воротника, кантов по борту и обшлагам, с ним не носились тяжёлые и дорогие золотые эполеты, но его удобство и практичность, особенно в жаркое время, компенсировали отсутствие всей этой мишуры, красивой, но абсолютно бесполезной.

Из родного гардероба у Дэна остались только черные, немнущиеся сценические брюки и туфли фирмы Экко, настолько комфортные, что не беспокоили даже во время длительной работы на съёмочной площадке. С приведением своей внешности в аутентичный вид всё сложилось удачно. Осталось понять, что считать текущими делами…

Он стоял неподвижно, вдыхая коктейль ароматов Севастополя, а самого распирало желание заглянуть за угол и посмотреть, где там спрятались телевизионщики из проекта «Розыгрыш». Мирский поймал себя на мысли, что все эти дни боялся выходить за пределы госпиталя по одной простой причине: он отчаянно надеялся, что на улице его встретит родной XXI век. Эта надежда на глазах обратилась в прах. Господи! Сколько бы он отдал, чтобы вернуться в своё время, где всё знакомо и понятно…

Чуда не случилось. Вокруг него неспешно и размеренно текла жизнь прошлого: цоканье копыт по мостовой, звон колокольчиков допотопного трамвая, старорежимный лексикон людей, обсуждающих свои заботы. Мирский смотрел на всё это с тоской и замешательством, как на фильм о давно ушедшей эпохе, в создании которого он вынужден участвовать двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, не зная ни сценария, ни даты, когда этот трэш прекратится.

Обнадеживающим просветом в этом царстве было предписание начальника порта, лежащее во внутреннем кармане кителя, и две дамы, запавшие в душу артисту, каждая по-своему. Одну из них, самую вредную злючку, он хотел бы найти в первую очередь…

— Простите, Граф, — раздался знакомый голос.

Задумавшись, Мирский не заметил, как рядом с ним остановился офицер, в котором он с большим трудом узнал бравого лейтенанта, компанейского шебутного Бржезинского.

— Да… Здравствуйте! Извините, задумался, — артист помахал рукой, отгоняя назойливые мысли и с удивлением разглядывая собеседника. — Вас не узнать, Збышек.

— Вас — тоже, — не остался в долгу шляхтич. — Форма идет вам гораздо больше, чем госпитальная пижама. Кого ждёте? Куда направляетесь?

— Нахожусь в некотором смятении, — признался Мирский, — не знаю город и не понимаю, куда идти…

— О, это зависит от того, куда вы хотите попасть, — процитировал поляк Льюиса Кэрролла.

— Пока очень скромно — в офицерский флигель в Нижней Голландии.

— Ошибаетесь, — улыбнулся Збышек, — Нижняя Голландия — это совсем не скромно. Надо переправиться через бухту на Северную сторону.

— Каким образом?

— Ялик, — лейтенант похлопал мичмана по плечу, — я покажу, а пока до пристани идем — поговорим.

Что-то не понравилось Мирскому в этих немудрёных словах, в акценте на слове «поговорим», в выражении лица поляка или в его прищуренном взгляде. Он смотрел так, словно решал какую-то сложную задачку. «Да ну, паранойя, — решил Дэн, — еще пара дней на таких нервах, и за каждым углом будет мерещиться душегуб».

— О чем будем беседовать? — спросил он, стараясь вести себя безмятежно и повинуясь приглашающему жесту лейтенанта, направляющему его к госпитальной пристани.

— Конечно, о моём восхищении, — Збышек широко улыбнулся, — ваша идея с амнезией конгениальна! Я даже представить себе не мог, как можно выкрутиться из столь щекотливого положения, а вы так элегантно всё провернули… Просто блестяще!

Мозг Мирского вспыхнул ярким пламенем и заработал в турбо-режиме. «Он понял, что я выдумал амнезию? Он знает кто я и откуда? На лбу ведь не написано… Может, он тоже пришелец из будущего, был со мной знаком, а я его не припомню? Чёрт! Что отвечать-то?»

— А вы не обидитесь, если я вам скажу, что никакого розыгрыша не было и я действительно потерял память? — осторожно спросил он лейтенанта, пытаясь считать его мысли.

Бржезинский озадаченно остановился.

— Не доверяете? Зря! Мне пришлось изрядно рисковать, прикрывая вашу спину, мичман, и я не заслужил…

— Я вам поручал что-то для меня делать? — совершенно искренне изумился Мирский.

Збышек воспринял ответ по-своему. Он вспыхнул, покрывшись красными пятнами, губы его сжались в тонкую линию, а глаза сузились и метнули в артиста злобный огонь.

— Чувствую, что сегодня разговор у нас не получится. Не представляю, какие вы сделали выводы из всего произошедшего и что для себя решили, но настоятельно прошу не принимать скоропалительных решений, ибо они могут стать катастрофическими для нашего общего дела.

Голова Мирского от всех этих загадок и намеков стала потихоньку закипать. «За кого же он меня принимает, — подумал Дэн, — не за того ли перца, что хотел меня пристрелить на тонущем корабле? Какая дичь!..»

— Я вас не понимаю, — тихо произнес артист, честно глядя в глаза поляку.

— Это я уже понял, — кивнул в ответ лейтенант, — не буду навязываться, раз не угоден. К тому же, на пристань мы уже пришли. Подумайте, господин Граф! Крепко подумайте, прежде чем что-либо предпринимать без согласования! Честь имею!

Збышек развернулся и с гордо поднятой головой и развернутыми плечами, не оборачиваясь, направился к стоящим неподалёку пролёткам.

— Думайте основательно, но недолго! — крикнул он Мирскому, садясь в экипаж, — Я скоро вас найду!

Дэн проводил пролетку ошалевшим взглядом и присел на ржавый кнехт, чувствуя себя последним идиотом.

— Что тут происходит? — спросил он сам себя, даже не пытаясь расшифровать туманные фразы лейтенанта, — и какого хрена вокруг моей бренной тушки разворачивается эта странная возня?

(*) «Склянкой» на флоте называли получасовой промежуток времени. Количество склянок показывает время, счёт их начинается с полудня. Восемь склянок обозначают четыре часа. Через каждые четыре часа на судне сменяется вахта и счёт склянок начинается снова.

(**) В царском флоте существовал обычай отдавать честь шканцам — части верхней палубы военного корабля от грот-мачты до бизань-мачты, которая считалась главным почётным местом на корабле.

Согласно этому обычаю, при входе на корабль все без исключения лица были обязаны отдавать честь шканцам, приподнимая головной убор.

(***) В российском флоте, как и на флотах всех стран мира, кроме португальского, правая сторона корабля считается более важной, почетной, чем левая. Превосходство это объясняется исторически, ведь мыс Горн и Магелланов пролив впервые были обойдены с востока на запад, то есть правым бортом. Правые шканцы (в английском флоте — квартердек) — пространство от грот-мачты до полуюта. Это — святая святых, место командира и адмирала, а всем прочим дозволялось пребывать здесь не иначе как по службе. Соответственно, почетный трап — правый трап. По нему дозволялось подниматься на борт командиру, адмиралу и георгиевским кавалерам.