Полное погружение

Глава 34 Граф

Дэна разбудили несносные вопли чаек за госпитальными окнами. Актёр недовольно поморщился, пожелал этим крикливым созданиям лютой погоды и только потом осознал, что слышит! Слух вернулся, хотя шум в ушах, напоминающий шипение ненастроенного радио, ещё беспокоил. Внешние звуки доносились, как из бочки, но уровень акустики оказался вполне достаточным для восприятия действительности. Это было здорово! Мирский за одни сутки оценил, насколько значимым дарованием является возможность внимать и как тяжко быть глухим тетерей.

Его по-прежнему тяготило полное непонимание, как правильно он должен реагировать на окружающих людей, на слова и жесты, на новый мир. Слава Богу, что пробуждение Мирского пришлось на раннее утро. Рассвет только что разогнал по углам южную ночь, и можно было полежать, подумать о насущном.

В воздухе витал особенный аромат — смесь карболки, эфирных масел и едва уловимого запаха живых цветов, заботливо принесённых медсёстрами. Хрупкие создания в белоснежных чепчиках, с красными крестами на груди, казались ангелами, спустившимися с небес, чтобы облегчить страдания раненых. Та из фей, что он увидел первой, очнувшись в госпитале, никак не выходила из памяти. Хороша, чертовка! Дэн всегда отдавал предпочтение блондинкам, а не знойным брюнеткам. Но эта…

— Пётр Иванович, не чинитесь. Может, наконец, расскажете, как вас угораздило в лазарет попасть?

Мирский сквозь дрёму услышал тихий разговор.

— Даже не думал, Збигнев Вацлавович, — ответил собеседник с характерным русским выговором согласных, — особо рассказывать нечего. Неприятная, но весьма обычная оказия в научном мире.

— Но позвольте, — усмехнулся вопрошавший, — вы же морской офицер по гальванической части. При чём тут наука?

Пётр Иванович вздохнул и повернулся на скрипучей кровати.

— Моряком я стал только на войне. До этого служил лаборантом, потом адъюнктом на экспериментальной гальванической станции в Одессе, — неторопливо, нехотя отвечал тот, кого назвали Петром Ивановичем. — Начальство попросило помочь срочно оборудовать помещение и принять под свою руку ожидаемое из Санкт-Петербурга лабораторное оборудование, как всегда, всё сиюсекундно и безотлагательно… Ну, а коль поспешишь, так всегда народ насмешишь… Вот и потешили… То ли проводку повредили, то ли контакты перепутали, — вздохнул гальванёр. — Короткое замыкание, наверно… Полыхнуло — аж свет в глазах померк. Очнулся здесь.

— Стало быть, не успели?

— А уже и не надо. Потонула та аппаратура вместе с транспортом…

В палату вошла медсестра с термометрами.

— Господа офицеры! Прошу быть дисциплинированными и ответственными. Обход через полчаса. До этого времени градусники должны быть использованы по назначению и лежать на видном месте, дабы у доктора была возможность ознакомиться с вашим состоянием.

Произнося сентенцию голосом строгой учительницы, сестра обернулась к Мирскому и потянулась к его альбому.

— Благодарю вас, я слышал, — поделился Дэн своей радостью.

— Прекрасно, — искренне улыбнулась сестричка, — тогда тем более не задерживайтесь с измерениями, это в ваших интересах.

Раздав термометры, она величаво выплыла из палаты, а в ноги Мирского моментально уселся сосед по палате.

— Примите мои гратуляции, — заговорил он с шипящим польским акцентом.

— Спасибо, Збигнев Вацлавович…

— О! Зачем такие условности. Просто Збышек. Простите, а с кем имеем честь?

Мирский открыл было рот, но тут же вспомнил про свою легенду, вытаращил глаза и покачал головой.

— К сожалению…

— Ничего страшного! После контузии память обычно возвращается сама… Или её возвращают женщины. Они заставляют помнить даже то, про что хотелось бы забыть, не так ли?

— Вы о чём? — не понял Мирский.

— Не о чём, а о ком! О вашей горячей, как мартеновская печь, невесте, неожиданно назвавшей вас парнокопытным.

— Это Васька-то? — не удержался Мирский от презрительной усмешки, — да пошла она…

По реакции поляка Дэн почувствовал, что ляпнул не то.

— Гм, — послышалось с соседней койки, — а не кажется ли вам, господин контуженный, что вы забываетесь?

— Я не настолько контужен, чтобы терпеть выходки этой овцы, — огрызнулся Дэн. В ту же секунду ему в голову прилетел медицинский лоток.

— Прошу прощения, — с ноткой издевательства процедил сквозь зубы Петр Иванович, — перчатки под рукой не оказалось, швырнул, что было.

— Что вы творите⁉ — подскочил на кровати Мирский.

— Учу уму-разуму молодого, наглого невежу, — глядя в глаза Дэну, произнёс гальванёр.

— А не боитесь, что я могу ответить?

— Только этого и жду, — усмехнулся Петр Иванович, неторопливо встав со своей кровати и скрестив руки на груди, — какое оружие предпочитаете?

Дэн обратил внимание на забинтованные кисти гальванёра. Свободными оставались только большой и указательный пальцы. До Мирского начала доходить серьёзность ситуации, но эмоции ещё бурлили и апломб брал своё.

— Подожду, пока вы подлечитесь, — огрызнулся он. — Предпочитаю холодное оружие, а вам в вашем состоянии нынче доступна только зубочистка.

Гальванёр хотел сказать что-то колкое, но его взгляд упал за спину нахала, и он передумал.

— Сделаю всё, чтобы ждать вам осталось недолго, — ограничился Петр Иванович кратким ответом, но от этих слов повеяло холодом.

Дэн обернулся и увидел, что конфликтующих офицеров, стоя в дверях, с любопытством разглядывает та самая брюнетка, запавшая в сердце актёра.

— Доброе утро, сударыня, — Мирский вспомнил все свои роли и постарался изобразить приветственный придворный бранле(*).

Черноокая красавица удивилась.

— Спасибо, мичман, я оценила вашу любезность, но полагаю, исполнение бальных «па» в этих стенах неуместно, — проговорила она любезно и крайне холодно.

Мирский смутился, извинился, сел обратно на свою кровать.

«Не успел вернуть себе слух и возможность нормально общаться, как сразу два прокола», — раздражённо подумал он, лихорадочно соображая, как правильно себя вести, чтобы не накосячить ещё больше.

— Пётр Иванович, — обратилась сестра милосердия к гальванёру, — не соблаговолите ли явиться в ординаторскую? Там вас ждут господа из Морского штаба Верховного главнокомандующего.

— Чем обязан, вы не в курсе?

— По вопросу об аварии в лаборатории.

— А как же обход?

— Дмитрий Ильич осмотрит вас позже.

Гальванёр коротко кивнул, подхватил больничный халат, висевший на стуле, и вышел вместе с сестрой из палаты. Мирский с поляком остались вдвоём.

— Зря вы, конечно, — с сожалением произнес Збышек. — Возможно, у вас есть веские причины отзываться так о княжне, но всё-таки выносить ваши личные суждения на публику…

— Кто княжна? Васька? — ошарашенно спросил Дэн.

— Что-то вспомнили о ней? Вам что-то известно? — быстро спросил Бржезинский, и Мирский увидел, с каким неподдельным интересом вспыхнули его глаза.

— Нет! — отрезал он, гася в зародыше горячее желание хоть как-то досадить Стрешневой и поделиться с кем-то своими признаниями. Что он сейчас мог рассказать? Про свои домогательства в ресторане, произошедшие в далеком будущем? Про её дешманские джинсы с майкой и нарочито солдафонские, грубые манеры? Нда… Его первая, эмоциональная реакция на княжну из Дальних Чигирей — еще одна грубая ошибка. Надо быть осторожнее. Встретиться бы с Василисой и узнать, как ей удалось всего за сутки так себя легендировать. Талант! А заодно понять, кто он сам и что ему делать? Как долго крутить башкой в ответ на предложение представиться? Ведь это закончится неизвестно чем.

Отягощённый этими мыслями, Мирский прилег на постель и спрятал голову под подушку. Поляк хмыкнул, но не стал докучать и приставать. Послышались его неторопливые шаги. Хлопнула дверь. Дэн остался в палате один и решил, что ему лучше всего было бы не демонстрировать восстановленный слух и готовность общаться.

Лечащий доктор был точен как часы. Он удовлетворенно кивнул, проверив слуховые возможности пациента, глянул на термометр, посчитал пульс, сверяясь с секундной стрелкой на серебряных часах-луковице, посмотрел глаза и, наконец, приступил к беседе, которую Мирский ждал с напряжением подозреваемого в святотатстве.

— Итак, вы не помните как вас зовут?

— Не помню.

— И как вы оказались на транспорте №55 — тоже пояснить не можете?

Дэн помотал головой.

— А что вы помните из того, что было до момента, как вас обнаружила спасательная команда?

— Обрывки. Смазанная картинка… В общем — ничего…

— Хорошо, — задумчиво произнес врач, — будем считать, что так оно и есть… Я просто обязан вас предупредить, что такие или похожие на эти вопросы вам будут задавать господа контрразведчики, поэтому не только врать, но и фантазировать, пытаясь завоевать их доверие или снисхождение, не стоит. Вы понимаете, о чем я?

— Пока не очень, — растерянно пробормотал Дэн, а у самого волосы на голове встали дыбом.

— В рамках профилактических манипуляций по стимулированию памяти, я вам покажу список спасенных с транспорта. Постарайтесь узнать среди них свою фамилию. Это сильно упростит ваше положение и работу жандармов. Только помните, что любой ваш ответ сразу повлечёт возникновение новых вопросов… В любом случае, желаю удачи.

Вскоре перед ним лежал журнал учета и выписка из судового журнала, куда были аккуратно вписаны тридцать семь фамилий. Погибших и пропавших без вести не было. Списки совпадали. Дэн пробежал взглядом по столбцам в поисках своей фамилии. Не нашел. Начал обстоятельно изучать записи и понял, что особого выбора у него нет: среди спасенных пассажиров фигурировал всего один мичман и только один числился среди пассажиров этого несчастливого рейса. Либо его посчитали неучтенным персонажем, каковым он, собственно, и являлся, или приняли за другого — за того, с кем он дрался в каюте… И как ответить?

Через час в палате появились доктор с гальванёром, оба — не в духе и чем-то встревожены.

— Зря вы, Пётр Иванович, накричали на ротмистра. Он не обязан знать, что такое реостат и из чего сделан аккумулятор, — выговаривал раненому доктор, — и да, это его работа — подозревать всех подряд до выяснения обстоятельств. Вы же были последним, кто находился в помещении, до того как…

— Что случилось? — осторожно поинтересовался Бржезинский.

— Жандармы считают, что это был не несчастный случай, а диверсия, — сквозь зубы процедил Петр Иванович.

— Да что вы говорите! — удивился Збышек, но сделал это излишне театрально.

— Да, к сожалению, — подтвердил доктор, — на пожарище нашли следы артиллерийского пороха.

— Как он туда попал, ума не приложу, — досадливо пожал плечами гальванёр.

— Разберутся, — успокоил его доктор и повернулся к Дэну. — Ну-с, молодой человек, вспомнили что-нибудь?

— Нет, — решительно покачал головой Мирский, — но, судя по тому, что среди пассажиров присутствовал всего один мичман, скорее всего, это я и есть.

— Что ж, — доктор устало потер лоб, — поздравляю с возвращением вашей фамилии, господин Граф. Кстати, не подскажете, что могут означать инициалы Д. В.?

— Предполагаю, что Даниил…

— А почему не Дмитрий или Денис?

— Даниил мне больше нравится.

— Ну, хорошо, так тому и быть…

— Оригинальная у вас фамилия, мичман, — глянув из-за плеча в журнал, усмехнулся Бржезинский.

— Да, — согласился доктор, — редкая. Если выслужите себе графский титул, будете единственным в своём роде — граф Граф. Звучит!

«Господи! — подумал Мирский, — это какая-то буффонада. Как меня только угораздило! Фамилия — Граф(**)! Что может быть более подходящим объектом для шуток⁈»

В полной неизвестности больничное время тянулось медленно. Петр Иванович лежал, уткнувшись в стену, иногда нервно ходил по палате. Збышек спасался от летней жары на берегу залива. Мирского в этот день больше никто не трогал. Он прокручивал в голове последний диалог с врачом и думал, что ответит жандармам на самый простой вопрос о своём происхождении… Сказать было нечего.

Наконец, он забылся тяжелым, мрачным сном, а проснулся от суеты, царившей в отделении. В палате он был один. Из коридора доносился топот сапог и дробный перестук женских каблучков, слышались отрывистые команды, хлопали двери.

— Что случилось? — спросил Мирский у забежавшей в палату сестрички, видя ее ошалевшие, стеклянные глаза.

— Петра Ивановича убили… — всхлипнула она, закрыла лицо руками и бессильно сползла по косяку на пол. — Ой, что теперь будет…

— Как убили? Где? Когда?

— Прямо тут, на берегу…- сестричка опять всхлипнула и сжала кулачки, стараясь не зареветь, — он всю ночь промаялся, а ещё затемно ушел гулять… На посту сказал — хочет соловьев послушать… И вот…

Мирский опустил голову на подушку, стараясь переварить услышанное. Человек, вызвавший его на дуэль, оказался мёртв. Стало быть, с этой стороны опасность миновала. Но сам по себе труп и публичная ссора — это совсем нехорошо. Дэн представил, чем это могло ему грозить в прошлой жизни, и задумался. Аршинные заголовки «Враг кинозвезды найден мертвым», «Кому выгодна смерть неприятеля известного киноактера?», толпы журналистов и блогеров, промывающих его косточки. Как хорошо, что в начале ХХ века еще не изобрели интернет… Как хорошо, что он даже не выходил из палаты!..

Долго пребывать в состоянии тревожной прокрастинации Мирскому не дали. Вместо плачущей сестры милосердия в дверном проёме нарисовался худощавый, подтянутый мужчина средних лет. Хорошо очерченные скулы придавали его лицу выразительность и решительность. На удивление аккуратная для столь раннего часа прическа с прямым пробором темных, подстриженных, красиво уложенных и набриолиненных волос, выдавали в этом человеке перфекциониста.

Пронзительно-серые, слегка прищуренные глаза под темными, густыми бровями с изломом, стреляли внимательным взглядом сосредоточенно и спокойно, останавливаясь на каких-то отдельных деталях и скользя далее до следующей цели. Прямой нос с тонкой линией переносицы и плотно сжатые губы намекали на властность натуры.

Облик дополняло изящное пенсне в тонкой золотой оправе на чёрном шёлковом шнурке, свисавшее на тёмно-синий сюртук из добротной шерсти, не подходящей для такой жаркой погоды.

— Господин Граф, если вас правильно представили? — поинтересовался внезапный гость у изрядно напрягшегося Мирского, — разрешите представиться: военно-морской следователь капитан Вологодский. Вы позволите задать вам несколько вопросов, касающихся ночного происшествия?

(*)Придворный бранль (бранле) в его сатирическом, гипертрофированном виде можно увидеть в советском фильме «Собака на сене» в исполнении Николая Караченцова. Его основными движениями были шаги с подскоками и поклонами.

(**)Граф — дворянская фамилия в Российской империи. Самый известный её представитель — Гаральд Карлович Граф; во время Первой мировой войны — капитан II ранга. Во время, описываемое в книге — старший офицер на «Новике».