Полное погружение

Глава 22 Чужие здесь не ходят

Вася не догадывалась, а Петя умолчал, не желая пугать барышню, что упорным и задиристым здесь попросту «обламывали рога», а на тихих и скромных ездили все, кому не лень, и только характерных, способных постоять за себя, умеющих быть полезными для окружающих, ценили, привечали и провожали с почётом. Правда, при этом всё равно в чём-то обманывали и обворовывали, но так, что этого почти никто не замечал или старался не замечать, дабы не нарываться. А еще Петя не сказал, что сам он никогда не считался здесь своим и его терпели из-за памяти о дедушке, жестком, но справедливом отставном боцманмате, державшем в своем пудовом кулаке всю слободку.

«Ничего-ничего! — думал Петя по пути, — мы почти дошли, осталось только подняться на улочку, два поворота и на месте…» В этот самый момент судьба-злодейка показала, что бутерброд неспроста падает обязательно маслом вниз. Стоило Пете с плетущейся сзади Василисой сделать первый поворот на самый узкий в слободке переулок, как он столкнулся со своим самым закадычным врагом, какие бывают у каждого уличного пацана. Был он таким же, как и в ту пору, когда Петя удирал от него садами-огородами, и одет в такие же штаны и рубаху на выпуск. Добавились только сапоги гармошкой, пушок над верхней губой да щедрый сивушный перегар, но глубоко посаженные глаза смотрели так же недружелюбно, острый, длинный нос словно принюхивался, тонкие губы кривились в гаденькой улыбочке тотального физического и морального превосходства.

— О! Зяблик! — удивленно произнес враг самую ненавистную кличку, оглядев героическую повязку на голове студента, — какими судьбами?

— Ты это, Баклан, дай пройти, — напустил строгости Петя, называя врага его детским прозвищем, а у самого зубы предательски застучали, — некогда нам с тобой разговоры разговаривать.

— Нам? — удивился Баклан, заглянул студенту за спину и радостно оскалился, предвкушая развлечение. — Ох ты ж, как повезло мне сегодня! И куда такая красная девица направляется с этим задохликом?

— Слушай, Баклан!…

— Помолчи, Зяблик! — перебил Петю враг и грязной пятернёй отодвинул его лицо в сторону, прижав затылком к стенке дома. — Слышь, девка, я с тобой говорю. Чего, язык проглотила? Подь сюды, сказать чего хочу…

Петя хотел крикнуть Василисе «беги», но враг ладонью закрыл рот, а пальцами сдавил щеки, сделав студента немым. Дальше произошло то, чего они оба не ожидали.

Глаза барышни резко сузились, черты лица словно заострились. Она наклонила голову, приподняла подол платья, а враг неожиданно и нелепо подпрыгнул на месте, взвизгнув, словно кошак, которому наступили на хвост. Он отпустил Петю и упал на колени, прижав ладони к паху.

— И-и-и-и-у-у-у, — завыл Баклан, свернувшись в позу эмбриона и заваливаясь на бок, — уби-и-ла-а-а, сука-а-а-а-а…

— Ну, что стоим, кого ждем? — дежурно осведомилась Василиса, глядя на опешившего студента, — эй, рыцарь в блестящих доспехах, вы ещё способны совершать подвиги? Или топливо кончилось?

— А? Что? — Петя с трудом скинул с себя оцепенение при виде столь скорой и беспощадной расправы без объявления войны.

— Куда идти, спрашиваю? — сформулировала вопрос Василиса, — и не смотри ты на него, как на привидение. Выживет… Может быть, недельку походит в раскорячку. Сам виноват: гонору — вагон, реакция — ничтожная, воспитания — ноль. Если родители не научили, так ему и надо…

— Да нет у него родителей… Померли лет пять уж как.

— Сирота, стало быть? Ну, тогда ладно, — Вася наклонилась, похлопала лежащего и скулящего хулигана. — Ты вот что, сирота, как оклемаешься — приходи в гости, научу хорошим манерам. А то нарвешься так на серьезного человека и будешь где-нибудь лежать, рыб обнимать и рот нараспашку… Всё, Петя, урок вежливости окончен. Давай двигаться, а то я еле на ногах держусь.

— Да-да, конечно, тут уже недалеко, мы почти пришли, — засуетился Петя и пошел вперед, вспоминая на ходу слова деда, что жить и выживать здесь могут только закалённые, просмоленные и проветренные насквозь люди…

Роли в их скромном дуэте поменялись. Василиса, узнав направление движения, тащила Петю, как на буксире, а он, оборачиваясь, разглядывал, как корчится в пыли его закадычный обидчик, и удивлялся: оказывается, можно было и не бегать от него всё своё детство, не удирать огородами каждый раз при встрече, не прятаться под старым баркасом на берегу, не терпеть побои и издевательства, при воспоминании о которых у него до сих пор горели уши от стыда за свою беспомощность. А еще Петя думал, что революция — великое дело! Вон в какую амазонку она превратила очаровательную барышню, значит из Пети тоже выкует грозного бойца, которого будут бояться всякие бакланы.

— Куда дальше? — требовательный голос Василисы прервал его размышления.

— Почти пришли, четвертый дом справа, — торопливо махнул рукой студент в сторону узкой кривой улочки, где телега не смогла бы проехать, не цепляя крылечки и не сшибая горшки с фикусами — единственным украшением незамысловатых архитектурных форм рабочей слободки.

Нагромождение строений было похоже на засохшую виноградную гроздь. Такая ассоциация возникла у Василисы, когда она увидела по обе стороны улочки, бегущей в горку, жмущиеся друг к другу саманные, кирпичные и дощатые домишки, плюгавые, хилые, иные с забитыми подслеповатыми окнами и продавленными крышами, с ветхими деревянными порожками и ступеньками, с крохотными двориками и закуточками неопределенной формы, жестяными умывальниками, собачьими будками и непременно с уличными туалетами, внушающими опасение одним своим внешним видом.

Где-то деревянные, где-то железные ворота и калитки через одну были распахнуты, словно приглашая свернуть в эти дворы. Туда хотелось заглянуть, но не как в жилье, а как в этнографический музей под открытым небом.

— Этот, что ли? — Вася остановилась возле облупившейся двери с огромным амбарным замком. Конструкция держалась на кованых петлях, утопленных в универсальный крымский строительный материал — ракушечник. Домик оказался крошечным и напомнил картинку из детской книжки про трех поросят. Здесь не было даже палисадника. Он выходил на улицу окнами с пыльными занавесками, давно потерявшими цвет. Когда-то ярко-синие, а нынче блёклые наличники нависали над оконными проёмами, словно брови. Казалось, дом обидчиво нахмурился на покинувших его хозяев.

— Ну, наконец-то! — обрадовался Петя, — сейчас только ключ у соседки заберу и зайдем.

— А кто у нас соседка? — осведомилась Вася, провожая взглядом студента, подошедшего к сплошному заборчику из потемневшего горбыля.

— Баба Груня — последняя дама сердца моего деда, — понизив голос, ответил студент, открывая невысокую калитку, — им так и не удалось обвенчаться, а после смерти деда она уже никаких сватов не привечала.

Распахнувшись, калитка открыла коротенький проход к дворику перед скромным саманным домиком, к которому примыкало еще более мелкое строение, похожее на летнюю кухоньку. Напротив него, по диагонали расположился сарайчик с поленницей. Рядом стояла и внимательно смотрела на Васю совсем не старая женщина. Она не была похожа на «бабу Груню». Её хотелось назвать сударыней, хотя одета она была непритязательно. Светло-серый ситцевый сарафан, грубый парусиновый передник, косынка того же цвета, что и платье, седые волосы, выбивающиеся из под ткани и обрамляющие мягкое, теплое лицо с гербовой печатью простоты и радушия. Самым примечательным в облике были темно-карие глаза, удивительно проницательные, с разрезом, какой бывает у кореянок. Они смотрели внимательно и располагали к себе улыбчивыми морщинками, разбегающимися к вискам от краешек глаз. Сейчас баба Груня выглядела удивленной и растерянной.

— Добрый день, — Стрешнева решила первой прервать молчание.

— Здравствуйте, Аграфена Осиповна, — из-за спины Васи подал голос Петя, замешкавшийся возле калитки.

— Петенька! — проворковала женщина.

В её голосе Вася уловила радушие и нежность. С первого слова было понятно, что студент для неё — больше чем просто знакомый или сосед. Такую эмоциональную окраску обычно дарят любимым детям и внукам.

— Аграфена Осиповна, простите, что неожиданно, — Петя обогнул Василису и подошел ближе к женщине, — мне бы ключи от дедовой каморки… Обстоятельства непреодолимой силы заставили и… и разрешите представить… — с этими словами он развернулся, указывая на спутницу, и запнулся, не зная её полного имени.

— Василиса Микулишна, — ляпнула зачем-то Вася и густо покраснела.

Баба Груня бросила прямо на землю брезентовые рукавицы, подошла к студенту, снизу вверх посмотрела ему в глаза, коснулась рукой щеки.

— Ну, наконец-то, Петенька, а я думала, что не дождусь уже. Пойдёмте в дом, нечего на пороге стоять…

Стрешнева сразу оценила грамотную речь женщины, не смотря на простецкую одёжку и бедненькую обстановку. Приметила и то, каким острым, цепким взглядом прошлась по ней хозяйка избушки. Поставила галочку, но решила никакие вопросы не задавать: в иерархии Васиных проблем биография бабы Груни занимала последнее место.

Через тамбур, который из-за миниатюрности язык не поворачивался назвать сенями или прихожей, они прошли на довольно просторную кухню, где в центре, на глинобитном полу размещалась печь, сложенная из обожженных кирпичей и аккуратно выбеленная, огромная для такого маленького помещения — этакая матрона, хранящая в своём чреве тепло домашнего очага. По всему было видно, что печка — не декоративная, в ней варили, пекли, и ею же обогревались. Поистине — самая главная, самая нужная охранительница, спасительница всех домочадцев. Полукруглый зев плотно закрывался кованым листом, над ним в гарнушках приютились чугунки, мал мала меньше.

Напротив печки примостился тяжелый стол, а вокруг него — длинные широкие лавки, ничем не застеленные, отполированные за долгие годы пользования.

Баба Груня, пройдя вперед, повернулась к гостям.

— Осторожнее девонька, порог высокий, — произнесла она, — присаживайтесь к столу, детки. Сейчас мы чайку попьем, поужинаем, если моей стряпнёй не побрезгуете, а потом, Петенька, ты расскажешь, что за непреодолимая сила пригнала вас сюда. Ведь ты, почитай, с начала войны не показывался?

Чай у бабы Груни оказался липовым, бордовым, с привкусом дымка, и наливала она его из конусообразного чайника, который называла трумолем. На трумоль хозяйка накинула вязанку желтобоких баранок, рядом с солидными поллитровыми кружками поставила горшочек меда, и стол моментально превратился в идеальный образец русской национальной кухни. Но самым вкусным угощением оказались ржаные, еще теплые лепешки, щедро сдобренные соленым маслом и сырной крошкой. Едва уловив их запах, Василиса ощутила, как от голода свело судорогой живот, ведь с утра во рту не было и маковой росинки.

Закидывая в себя подряд все яства и заливая сверху горячим чаем, Петя азартно рассказывал про кораблекрушение, а баба Груня поглядывала на Василису, будто пытаясь вспомнить, где она ее видела.

— … и поэтому я предложил Василисе погостить некоторое время у нас, в смысле — в доме у дедушки, — закончил Петя свой монолог, — можно попросить у вас ключ?

— Вот что, ребятишки, — Аграфена Осиповна аккуратно поставил на стол чашку, — уже ночь почти, нечего там потемну шастать. Дом стоит холодный, голодный, печь не топила, пыль не протирала, нечего девице там делать, тем более одной. Постелю ей в светёлке, а завтра на свежую голову займёмся обустройством.

— Ну, и Слава Богу! — обрадовался Петя и встал из-за стола, — тогда я пойду, мне еще до Балаклавы добираться.

— С Богом, Петенька, — перекрестила его баба Груня, — поторопись. Ионе Евстафьевичу низкий поклон. Он ведь тоже места себе не находит, наверняка слухи о вашем несчастье и до него дошли. Успокой его, утешь, а завтра приезжай на пироги, я опару с обеда поставила.

— До свидания, Василиса!

— До свидания, Петя, — с чувством произнесла Стрешнева, — спасибо тебе за всё. Даже не знаю, что бы я без тебя делала.

Петя церемонно раскланялся и, пятясь задом, как рак, вышел за порог. Баба Груня загремела посудой. Василиса вскочила помочь, однако женщина мягко усадила ее обратно.

— Отдохни. Вижу ведь, намаялась — лица на тебе нет. Я тут сама справлюсь. Вдвоем мы только толкаться будем. Сейчас умоешься с дороги да приоденем тебя, а то платье твое шибко приметное, словно на бал собралась. Здесь в таких не ходят. Постирать и подшить его надо, но это уже завтра.

Василиса оглядела свой сценический вычурно-аристократический наряд, изрядно потрепанный и запачканный, благодарно кивнула, опустилась на лавку, прислонила голову к стене и моментально провалилась в глубокий сон.

Ей снился калейдоскоп из совершенно невероятных приключений в гримерке, на съемочной площадке, в удобном кожаном кресле севастопольского отеля, лежащий на боку компьютер с открытым файлом незаконченного сценария и мерцающей надписью, распознать которую она во сне не могла. В ушах звучал машинный голос: «Агрегатор принял пространственно-временные координаты». Цветомузыка персептора сменялась картинкой бегущего по корабельным коридорам Дэна. Потом вместо него появилось лицо мальчика, которого она реанимировала в шлюпке, высокий клёпаный борт канонерки, закоулочек с Бакланом и внимательные, огромные глаза Аграфены Осиповны, в которых можно было утонуть…

Она вскрикнула и проснулась. Новая знакомая сидела напротив и внимательно на неё смотрела. На столе лежало аккуратно сложенное ситцевое платье, очень похожее на то, что было на хозяйке, и какая-то старинная открытка.

— Сколько я проспала? — Стрешневу почему-то в первую очередь волновал именно этот вопрос.

— Не больше пяти минут, — улыбнулась Аграфена Осиповна, а потом резко посерьёзнела, вздохнула, потупила глаза и произнесла совсем тихо, словно боялась ошибиться или испугать, — Васенька, а ты меня совсем не помнишь?