Полное погружение

Глава 40 Лучше ужасный конец, чем ужас без конца

Отдав телефон Василисе, Дэн на некоторое время почувствовал облегчение, словно избавился от улики. Он не сразу сообразил, что должен как-то объяснить дотошному, въедливому Вологодскому пропажу артефакта, а когда осознал — снова занервничал.

Вариант свалить всё на обслуживающий персонал он отверг сразу. Во-первых, в их число попадала Василиса и та чудная сестричка брюнеточка. Во-вторых, скандал с покойным лейтенантом, с ходу вызвавшим его на дуэль за невинный эпитет, предписывал быть осторожнее в словах и в делах. Первых двух причин было вполне достаточно, чтобы прибегнуть к старой, испытанной стратегии: «Какой павлин-мавлин? Не видел, не слышал, не помню… Контузия, понимаете ли». На неё можно было, наверно, списать всё, но с таким поведением — прямая дорога в дурку, а потому, артист решил не наглеть и не доводить капитана до греха.

Сначала он придумал исчерпывающие ответы на вопросы, ранее заданные следователем, потом на те, которые капитан мог задать. Текст был отшлифован, диалог с правильными жестами и мимикой — отрепетирован. Всё. Больше заняться нечем. Потянулись долгие часы ожидания.

Мысли кружились в голове, словно чайки над кораблем: как отреагирует следователь на его показания? А вдруг всё пойдёт не так, как он планировал? Мирский, будучи творческой натурой, сочинял для себя разные сценарии развития событий, от оптимистичных до катастрофических, и чем дольше длилось тягостное беспокойство, тем более зловещие картины рисовало воображение, и каждая последующая казалась страшнее предыдущей.

В коридоре слышались тихие голоса медперсонала, скрип колёс каталок, иногда — приглушённые стоны раненых, усиливающие нервное напряжение артиста. Но более всего Мирского нервировал топот сапог в коридоре. Может быть, это к нему?

Дэн в полной мере оценил точность крылатой фразы: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Он хотел отвлечься и чем-то себя занять: листал газеты, разглядывая непривычные «яти», «еры» и дореволюционную диковинную грамматику, изучал пейзаж, открывающийся из госпитального окна, пытался рисовать, подражая герою фильма, которого должен был играть, но мысли снова возвращались к предстоящей встрече. Молодость, с её нетерпеливостью и желанием действовать, билась в нём, требуя немедленных решений, но их не было и быть не могло.

Опять топот ног, и снова мимо. Вологодский не торопился.

Вечером, когда госпитальная жизнь стихла, стало еще хуже. В палате повисла напряжённая тишина, прерываемая лишь тиканьем часов и шумом прибоя за окном. Серые стены госпиталя стали напоминать тюремные. Безмолвие давило на уши, становясь почти осязаемым. Дэн лежал на койке, уставившись в потрескавшийся потолок, и каждая минута этого ожидания казалась вечностью.

С заходом солнца стало прохладно. Сквозняк из приоткрытого окна шевелил занавески, а старинные часы на стене отбивали каждую минуту с таким грохотом, будто возвещали приближающийся конец света. В окно пробивался бледный свет луны, отбрасывая на стены причудливые тени, танцующие в такт с его беспокойством. Где-то вдалеке грохотала по булыжнику телега, нарушая ночную тишину.

«Лучше ужасный конец, чем ужас без конца», — подумал Мирский и погрузился в забытьё, полное тревожных видений и смутных образов.

Проснулся он разбитым, с тяжёлой головой и ощущением неизбежности чего-то жуткого. Так просыпается заключенный, которому должны озвучить приговор. Полицейского в палате почему-то не оказалось. «Свинтил с поста служивый», — с толикой злорадства подумал Мирский, озираясь по сторонам.

Солнце уже взошло и настойчиво напитывало севастопольский воздух южным летним зноем, пробиваясь сквозь кроны деревьев, наполняя помещения госпиталя мягким золотистым светом. В воздухе витал характерный запах карболки, смешанный с ароматом свежевымытого пола. К ним примешивался доносящийся издалека аромат кухни. Неповторимое сочетание!

Заботливо оставленный завтрак остывал на прикроватной тумбочке. Скромный, без разносолов, но основательный и очень вкусный: овсяная каша с приличным куском подсоленного сливочного масла, внушительный сдобный калач и чай с крошечными баранками. Несмотря на отвратительное настроение и головную боль после беспокойной ночи, Мирский умял всю порцию целиком и смачно хрустел сушками, когда дверь в палату распахнулась и в помещение вошли три офицера.

— Мичман Граф? — осведомился первый из вошедших и, получив утвердительный кивок, продолжил, — разрешите представиться: ротмистр Автамонов (*), начальник контрразведывательного отделения Черноморского флота, а это… — ротмистр обернулся к своим спутникам, — сопровождающие меня лица, — он почему-то свою свиту не представил.

Все трое офицеров выглядели весьма внушительно. Гренадёры. Рост выше среднего, косая сажень в плечах, кулаки устрашающих размеров, но лица — вполне интеллигентные.

Кивнув, ротмистр продемонстрировал аккуратно расчёсанную на прямой пробор шевелюру. Узкое лицо с резкими чертами и глубоко посаженные глаза ушли в тень. Тонкие губы, поджатые в струнку, будто хотели высказать, но сдерживали какие-то слова.

Стоящий по правую руку от него поручик или штабс-капитан — Дэн не успел посчитать звездочки на погонах — постоянно трогал свои аккуратно подстриженные гусарские усы, закрученные вверх по последней моде, будто проверял, на месте ли они. Широкие скулы, высокий лоб, нос с горбинкой и бородка клинышком служили дополнением этой, бесспорно, самой шикарной части его внешности. Он держался свободно, чуть небрежно и вёл себя вполне характерно для гусарского братства.

Третьего, стоявшего чуть позади, прилизанного, гладко выбритого, с едва заметными усиками и в пенсне, Дэну почему-то захотелось назвать бухгалтером из-за строго ревизорского взгляда. В руках он держал папку с бумагами, а пальцы были испачканы чернилами.

— Все равны, как на подбор, с ними — дядька Черномор, — пробормотал Мирский, поднимаясь с койки и одергивая пижаму.

— Что, простите?

— Александр Сергеевич Пушкин, — пояснил Дэн, — который — наше всё…

Ротмистр хмыкнул, не оценив шутку, сцепил перед собой руки в замок и спросил:

— Когда вас вчера допрашивал капитан Вологодский, не заметили ли вы какую-нибудь странность в его поведении?

— Прошу прощения, — опешил Дэн от неожиданного вопроса, — что вы понимаете под странностями?

— Неуверенность в движениях, несвязность речи… — пояснил «бухгалтер»

— Нет, ничего такого я не заметил. А что случилось?

— Капитан Вологодский умер, — тихо произнёс Автамонов, не сводя с Дэна глаз и считывая его эмоции.

— Скоропостижно и весьма неожиданно, — добавил «бухгалтер».

— Врачи утверждают, что всему виной апоплексический удар. От капитана разило, как от завсегдатая кабака, но Вологодский всегда был принципиальным трезвенником, — завершил гусар.

— Вы — один из последних, кто общался с господином Вологодским, поэтому наш интерес к вашей персоне вполне естественен, — резюмировал главный.

— Да нормально он выглядел, — пожал плечами Мирский, — пьяным он точно не был и от него не пахло, хотя общались мы совсем недолго. У меня, знаете ли, последствия контузии…

— Да-да, конечно, мы не отнимем много времени. Капитан Вологодский умышленно или случайно что-либо оставлял в вашей палате? — спросил ротмистр, сверля глазами артиста.

— Может быть, он торопился и что-нибудь забыл у вас, например, кожаную папку? — уточнил «гусар».

«Бухгалтер» ничего не говорил. Он быстро прошел по периметру комнаты, придирчиво оглядывая каждый уголок, заглянул в тумбочки, под кровати, бесцеремонно откинул одеяло с постели Мирского, обнажив мятую простынь.

Ротмистр взглянул на «бухгалтера». Тот покачал головой.

— Что вы ему успели сообщить? — задал вопрос «гусар».

— Простите, но эту информацию вы легко сможете извлечь из протокола допроса.

— К сожалению, — Автамонов озадаченно потер пальцами подбородок, — при следователе и на его рабочем столе не оказалось никаких материалов по расследуемому делу об убийстве лейтенанта. Портфель Вологодского и все его записи пропали, поэтому придётся пересказать ваш разговор.

Мирский торопливо опустил глаза, чтобы гости не заметили его нечаянную радость. Всё, чего он боялся, исчезло, перестало существовать и провалилось сквозь землю.

— Почему Вологодский приставил к вам полицейского? — спросил «бухгалтер».

— Очевидно, беспокоился за мою жизнь, — сочиняя на ходу, пожал плечами Мирский.

— Или за ваше душевное состояние? — уточнил «гусар».

— Разве я похож на буйного? — криво усмехнулся Дэн.

— Контузия — явление малоизученное. Никогда не знаешь, как после неё поведет себя человек в состоянии паники, и в результате чего эта паника может возникнуть, — парировал «бухгалтер».

— Спросите у полицейского! — возмутился Мирский, — или он тоже того… Скоропостижно?

По лицам контрразведчиков Мирский понял, что не ошибся…

— Вам что-то про это известно? — принял охотничью стойку гусар.

— Скорее всего — нет, — покачал головой бухгалтер, — он просто пропал…

— Обалдеть! — резюмировал пораженный артист и заметил, что визитёры застыли на мгновение, а на их лицах отразилась гамма эмоций: густые брови «бухгалтера» взметнулись вверх, словно две птицы; глубокие морщины на лбу «гусара» прорезались ещё чётче, и только ротмистр хранил внешнее хладнокровие, глядя на Мирского, как на ребус, который необходимо разгадать.

— Занятно, — хмыкнул «гусар», глядя на Дэна, как на диковинную зверушку.

— Простите, сударь, — «бухгалтер» вернул свои брови на место, — но ваши выражения…

— Полноте, господа, — поставил точку Автамонов. — Мичман Граф, не смеем вас больше задерживать. Прошу после выписки в обязательном порядке появиться в Главном управлении Генштаба по Севастополю. Честь имею!

Мирский вытянулся по стойке смирно, проводил контрразведчиков взглядом, упал на свою койку и прошептал: «свобода!»…

Он не стал анализировать вновь открывшиеся обстоятельства. Умер Вологодский или куда уехал — какая разница? Главное, что он тут больше не появится и не будет задавать свои каверзные вопросы! Хорошо-то как!

Мирский заложил руки за голову и принялся насвистывать какую-то веселую мелодию. Потом спохватился, подумав, что ведет себя слишком вызывающе для человека, получившего известие о чьей-то смерти, прикрыл глаза и полностью отдался ощущению безмятежности.

Бесконечно долго наслаждаться триумфом Мирскому не дали. Ближе к полудню в палату зашёл незнакомый субъект в безразмерной солдатской рубахе и с нарукавной повязкой с крестом.

— Вашбродь, вас просит к себе в кабинет лечащий врач, — торопливо выкрикнул он и сразу же намылился улизнуть.

— Стоять! — максимально грозно скомандовал Мирский.

Он неторопливо встал, поправил развороченную постель, подцепил ногой уродливые больничные тапки и не спеша подошел к дверям.

— Веди! — попросил артист, — хрен его знает, где тут у вас заседает лечащий врач.

— Слушаюсь! — коротко кивнул парень с повязкой и, громко топая, послушно направился в сторону центрального входа.

Серые стены госпиталя, раненые, неторопливо прохаживающиеся по коридорам, вечно торопящиеся врачи и медсёстры в накрахмаленных чепцах проплывали мимо, словно в театре. Мирский, погружённый в свои мысли, шёл следом за сухопарым санитаром, чьи сапоги постукивали по выщербленному паркету, словно барабанщик отбивал задаваемый ритм в музыкальной композиции.

'Свобода… — размышлял он, — куда бежать, к кому обратиться за помощью или ничего не делать? А если ничего не предпринимать, как возвратиться обратно? Ладно бы — вернуться… Выжить-то как? Тут ведь, словно на минном поле: одно неверное движение и всё вернётся на круги своя, с полицейским на входе и с весьма туманными перспективами существования.

Кабинет врача отличался от остальных помещений двустворчатой полуоткрытой массивной дверью, украшенной медными накладками, и стульями, стоящими вдоль стены рядом со входом.

— Благодарю за службу, — Дэн похлопал санитара по плечу, сделал два шага и вдруг притормозил, прислушавшись.

— Павел Иванович! Да я бы с радостью! Но посудите сами, какая может быть служба с амнезией?- узнал Мирский голос доктора.

— Знаете, Дмитрий Ильич, — отвечал ему густой, с хрипотцой баритон, — если уж безголовому минному психопату вверяют целый флот, то найти работу для потерявшего память мичмана вообще ничего не стоит. Он ведь у вас не всё забыл? Как зовут его, помнит. Как ложку держать — осознает. Остальное приложится.

— Да, весьма интересный случай, сейчас сами увидите, — в голосе доктора проснулся профессиональный азарт, — по разговору и манерам — никак не скажешь…

— Вот! А у нас служить некому. Некомплект офицерского состава — почти треть. В порту уже нестроевых привлекаем! Дожили! А тут готовый офицер! Нет, дорогой Дмитрий Ильич, в такое тяжелое время — неоправданная роскошь — списывать человека с целыми руками, ногами и глазами. Отдавайте таких мне — приму с превеликой благодарностью!

— На линкоры?

— Какие линкоры! — с досадой произнес баритон, — Дмитрий Ильич, родной вы мой, вы же прекрасно знаете… Была бригада, да кончилась. Теперь лишь на портовую службу годен… Да-с… — в последних словах незнакомца плескалось море неподдельного трагизма.

— Всё-таки решили списываться?

— Не я один! — воскликнул баритон, — весь штаб Андрея Августовича разбегается, куда глаза глядят. Никто не хочет служить с этим…

— Тише, тише, Павел Иванович, вы же знаете…

— Да, простите, что-то совсем нервы ни к чёрту… — понизил громкость звука невидимый из-за двери собеседник. — Так что там с вашим уникальным медицинским случаем?

— Вот взгляните… Пока — то, что есть…

Мирский услышал, как зашуршали бумаги.

— Его личное дело запросили, но когда оно еще придет из Петербурга… А сейчас мы даже отчество не сможем написать… Как нам его оформлять? И кем ему служить?

— Да я, уважаемый Дмитрий Ильич, за эту войну понавидался таких иванов, не помнящих родства, что думаю: уж лучше б у них у всех была амнезия, а то терпеть невозможно рассуждения о грядущем устройстве мира от юнцов, не умеющих привести в порядок даже собственную жизнь…

Дэн поднял руку и осторожно коснулся холодной дверной ручки. От него требовалось сыграть ещё одну сцену из собственной роли, без всяких дублей и репетиций. «Ну что, салага, — подумал он,- ты требовал от продюсера полного погружения в атмосферу прошлого века — получи и распишись. Всё, как заказывал.»

— Разрешите! — Мирский два раза стукнул костяшками пальцев в дверь и сделал шаг в помещение.

(*) 14 октября 1915 года начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М. Н. Алексеев утвердил «Положение о разведывательном и контрразведывательном отделениях штаба Черноморского флота в военное время».

Руководителем обоих органов назначался третий помощник флаг-капитана флота. Отдельно оговаривалось, что он должен быть «основательно знакомым на практике с разведкой и контрразведкой». В 1915–1917 годах эту должность занимал капитан 2-го ранга А. А. Нищенков, а начальником контрразведывательного отделения был назначен ротмистр Автамонов Александр Петрович, откомандированный из Севастопольского жандармского управления.