Когда Надин приметила относительно ровную площадку, не присыпанную камнями, как сдобная булка — изюмом, Алекс просто свалился на траву, уронив рядом рюкзак. Колени дрожали, спина ныла, а плечи окаменели от напряжения — и теперь наполнялись медленной, мучительно-колющей болью.
— Ох ты дьявол, — выдохнул Элвин, тоже сбрасывая рюкзак и падая рядом. — Как же я устал…
Алекс не имел ни сил, ни желания отвечать словами. Он даже кивнуть не мог — поэтому просто опустил веки, обозначивая глубокое и категорическое согласие.
Деверли, усадив своего фамильяра, поставила рядом котелок с водой и начала методично высыпать туда пакетики с крупой, сушеным луком и вяленой, мелко перемолотой свининой. Алекс, вдыхая поплывший над стоянкой сытный мясной дух, подумал, что это совсем не ее обязанности. Но господи, как же хорошо, что Деверли снизошла до этого малопочтенного занятия.
Хотя почему, собственно, малопочтенного? Это не генеральская ставка, где повар сварит обед, ординарцы развернут тент, а денщик накроет на стол. Пожалуйте сюда, господин Каррингтон, кушать подано!
Здесь нет денщиков.
Либо ты сам позаботишься о себе, либо останешься голодным.
Ну или тебе помогут друзья. Что, собственно, прямо сейчас и происходит.
— Эй, сахарный мальчик, держи чай, — Падди сунул Алексу в руку дымящуюся чашку. — Там три куска сахара. Прям от души отрываю. Цени!
— Ценю, — Алекс принял чашку, осторожно вдохнул терпкий, чуть горьковатый пар. — И откуда же у тебя сахар?
— У Войта взял. Он, оказывается, целый коробок прихватил. А у Надин жестянка с бисквитами приныкана. Вот твоя доля, — Падди сыпанул Алексу на колени несколько золотистых, хрупких до невесомости печенюшек. — Держи, сахарный мальчик. Мы празднуем победу!
— С чего вдруг? — вяло удивился Алекс, прихлебывая из чашки горько-сладкий чай. — Это же только середина пути.
— Но мы ее прошли! И быстрее, чем все остальные. Смею тебя уверить, — Падди, усевшись рядом, стянул у него с колен одну печенюшку, сунул ее в рот и с наслаждением захрустел. — К тому же осталась какая-то вшивая загадка, а загадки — это, простите, херня, а не испытание.
— И дракон. Не забывай про дракона.
— Ой, да ладно тебе. Мы целую полосу препятствий расстреляли. Значит, с каким-то фанерным драконом тоже легко справимся, — Падди попытался спереть еще одно печенье, получил по рукам и почесал запястье. — Злой ты человек, Александер Огастес Каррингтон. Неблагодарный.
— Это за что же я должен тебя благодарить?
— Как это — за что?! А кто придумал, как через лощину пройти? Кто все препятствия расстрелял?
— А кто тебя от снарядов с краской прикрывал? Кто тюфяки с сеном ловил и разворачивал?
Падди задумался.
— Справедливо, — вынес он наконец-то вердикт. — Но я все равно охрененно крут.
И стянул-таки вторую печеньку.
За кругом света, ровной волной разливающегося от фамильяра, уже воцарились густые лиловые сумерки. Всего пара шагов в сторону — и Алекс, покинув уютный, пропахший ароматом похлебки мирок, нырнул в синюю прохладную пустоту. Здесь пахло травой, прозрачной вечерней влагой и чем-то еще, пьяняще-сладким. Оглянувшись, Алекс заметил белеющий вдалеке куст боярышника. Почему-то вспомнилось, что шотландка-кормилица называла боярышник ведьминым древом и рассказывала, что эти густые, как сливочная пена, цветы, кладут на могилы юным невинным девам.
Дева, которую искал Алекс, вероятнее всего, невинной давно не была. И уж тем более не была юной.
Деверли, набросив на плечи куртку, стояла на берегу тоненького, в полшага ручья. Прозрачная лента воды, с тихим плеском ударяясь о камни, скользила в высокой траве. Поднимающаяся луна рассыпалась по волнам мелким мерцающим серебром, отчего казалось, что сама земля сочится искристым таинственным светом.
«Там скоро похлебка сварится», — хотел было сказать Алекс, но вовремя осознал катастрофическую обыденность этих слов. Вот только других не было, и он просто встал за левым плечом Деверли, вдыхая холодный, тревожный аромат воды и мокрой земли.
— Вы не замерзли? — наконец спросил Алекс.
— Допустим, — Деверли не обернулась, но Алекс услышал в ее голосе улыбку. — Теперь вы предложите мне свою куртку?
Именно так Алекс и собирался поступить. Но вместо этого шагнул вперед и положил руки Деверли на плечи.
— Нет. Я гораздо теплее куртки.
Алекс не понимал, почему сделал это. Может, потому, что вокруг была только синяя ночь, а доносящиеся от огня голоса казались лишними и далекими. Может, потому, что так сладко и мучительно пахло цветами боярышника, ведьминым древом, единственным украшением юных дев, умерших без мужской ласки.
А может, потому, что у Деверли была длинная белая шея, с которой так хотелось сдуть каштановый завиток, отодвинуть его губами, прикоснувшись к горячей коже. Потому, что у нее были темные, бездонные глаза, в которых плавали ледяные монетки луны. Потому, что у Деверли были яркие, полные губы — и мягкие, очень мягкие. Алекс опешил, почувствовав их прикосновение, но тут же опомнился, ответил на поцелуй, все крепче и крепче смыкая объятия. Его руки слепо шарили по узкой спине, по тонким прямым плечам, сжимая, нежно лаская и снова сжимая. Алекс углубил поцелуй, потянулся вперед, вжимая в себя гибкое, сильное тело. Деверли целовала в ответ, то прикусывая губы, то скользя по ним языком, гладила и перебирала волосы на затылке …
… и все закончилось.
Упершись Алексу ладонью в грудь, она отступила на шаг, облизывая темный припухший рот.
— Хизер?
— Нет, господин Каррингтон. Госпожа Деверли. До окончания вашего обучения — так и никак иначе.
— Хорошо. Как скажете, — Алекс старался говорить ровно, чудовищным усилием выравнивая срывающееся дыхание. — Но что это было, госпожа Деверли?
— То, чего вы так демонстративно хотели. И то, чего хотела я. Будем честными, господин Каррингтон: вы исключительно привлекательный молодой человек, а мне не чужды нормальные женские желания. Учителя, знаете ли, тоже люди. Но на этом будем считать эксперимент оконченным.
— Ладно. Я понял, — согласился Алекс. — До квалификационных испытаний вы — госпожа Деверли, эксперт по практическому драконоборству. Но что будет потом?
— Посмотрим, господин Каррингтон, — криво улыбнулась Деверли. — Давайте не будем заглядывать так далеко. И кстати — уже пора ужинать. Там, кажется, похлебка сварилась.