Отец Народа

Глава 10

Деревня Красный Холм приятно напоминала поселок Рыбачий у нас в лепестке.

Надо сказать, две трети Народа проживает в Городе, слабо город напоминающем. Стен нет, дома везде, кроме центра, стоят на большом расстоянии друг от друга, много зелени, в том числе высоких деревьев, по улицам козы бродят. Коровы не прижились, а молоко кошки любят. В поселках и деревнях обитает примерно пятая часть населения или даже чуток поменьше. Причем деревни всегда стоят в тех местах, где находится что-то важное, полезное для всех. Рыбачий, например, расположен на берегу единственного крупного озера, рыба оттуда поставляется по всему лепестку. Озеро мы бережём, оно, вместе с впадающими ручейками и вытекающей рекой, является одной из экосистем, обеспечивающих комфортное существование расы.

Так вот, Красный Холм тоже стоял на берегу озера и тоже не имел стен. Правда, у его обитателей имелись иные резоны для благодушия. Жители Холма не боялись обычных разбойников или диких зверей, а тех, кто мог бы им угрожать, стены бы не остановили.

Красивое место, и обжитое. Никакого сравнения с прошлым разом, когда я сюда приходил, и смотрел издалека на суетящиеся фигурки людей. Сейчас — дома крепкие, детишки бегают, старики на лавочках сидят, о чем-то гуторят.

Рядом с одним из стариков я и присел.

— Здравствуй, Давид.

Седой мужчина слегка дернулся, отодвигаясь, помедлил, всматриваясь потерявшими былую остроту глазами, затем на лице его проступило узнавание. Он торопливо поднялся и склонился в глубоком поклоне.

— Владыка Александр. Не думал, что когда-либо увижу вас снова.

— В общем-то правильно думал, — признал я. — Ну, как вы тут устроились?

— Неплохо, владыка. Местный князь выделил нам землю с условием, что мы будем присматривать за границей с Пакалью. Легкая работа. Купцов защищаем, соседние феодалы нас часто нанимают… Всё хорошо.

— Я смотрю, молодежи много.

— Так оно и есть, господин, женщины часто рожают. Чего ж не родить, если жизнь спокойная?

Давид рассказывал о жизни в Холме, а я думал, как странно сложилась его судьба. Не самый сильный, не самый талантливый или харизматичный, среди беглецов имелись личности, куда более подходящие на роль лидера. Но все они сейчас мертвы. Старейшиной деревни стал Давид.

— … Пересвет погиб. Мы до сих пор не знаем, как.

— Он наткнулся на бродячего Повелителя демонов. Повелителя потом убила команда Тишинских, тела его свиты сожгли.

— Вот как, — тихо пробормотал старик. — Благодарю, что сообщили, владыка.

Судьбы тех, кто пошел за Мстиславом и проиграл, сложились по-разному. Одни склонились перед победителями и вернулись в Триединство, часть продолжила борьбу и погибла. Те, кто воевать не хотели, а вернуться не могли, просто ушли. Изначально их оставалось не особо много, затем часть из них откололась, участь раскольников мне не известна. Человек двадцать добрались до другого конца континента и осели здесь, в Холме.

— Значит, я был прав, — пробормотал Давид. — Коты всё же присматривали за нами. Не зря мне казалось, что нас сюда привели. Спасибо, владыка.

Пока мы разговаривали, к завалинке подтянулись наблюдатели. Первыми, конечно, прибежали вездесущие мальчишки, следом за ними по одиночке начали подходить взрослые. Наблюдали издалека, пообщаться никто не спешил — первому из них Давид сделал знак не приближаться, остальным приказ передали по команде. Всем им, конечно, было жутко интересно. Про Игривый Народ они не могли не слышать. Мы долго и тесно были связаны с Огневыми, старшие наверняка рассказывали детям древние клановые предания, в которых часто фигурировали спутники, друзья их героев. А вот видеть вживую кого-то из нас жителям деревни вряд ли доводилось.

И вот сейчас, на глазах кучи народа, их предводитель встал на колени перед неизвестным котом, и простерся ниц, выражая таким образом величайшее почтение. Маги, особенно из старых кланов, не перед всеми императорами ниц простираются. Неудивительно, что люди замерли, со всех сторон нахлынула эмпатическая волна непонимания и шока.

— Встань, — приказал я. — Благодарность не по адресу. Это место подобрал Колобок, он же разобрался с вашими преследователями. После чего вышел в отставку — одним из убитых по его приказу оказался сын его друга. Я в то время не желал даже слышать фамилию Огневых.

И это очень мягко сказано.

— Могу ли я увидеть благородного Колобка? — старик распрямился, но продолжал стоять на коленях.

— Он умер лет тридцать назад.

— Жаль.

Мы были очень тесно связаны, очень. Совместные интересы, общие дети, одна история. Поэтому, не разорви я тогда контракт, и, быть может, следом за союзниками раскололся бы Народ.

Наконец, повиновавшись моему жесту, он с некоторым трудом поднялся, и сел обратно на лавку. Обвел недовольным взглядом соклановцев, но ничего не сказал, только поморщился. Его действия словно послужили невидимым сигналом — отовсюду послышались звуки щедро раздаваемых затрещин и детские вопли, взрослые разгоняли малышню.

Помолчали.

— Двери на юг, у мужчин лица выбриты, женщины носят широкие штаны. Растущая мята под окнами. Вы блюдете традиции, — отметил я. — Клановых символов не вижу.

— Мы для всех — Пепельные, — горько усмехнулся Давид. — Называться настоящей фамилией опасно.

— Если та ветвь продолжит действовать, как сейчас, лет через пятьдесят сможете жить открыто.

Немало повидавший на своём веку мужчина безуспешно попытался скрыть напряжение.

— Владыка?

— Среди вашей молодежи кто-нибудь мечтает о мести? Хочет вернуться, и показать всем свою крутость?

— Ну, что вы, владыка! Какая месть⁈ Старики мертвы, а дети, рожденные здесь, не знают другой жизни. Для них Огневы — сказка из прошлого.

— Рад слышать. В таком случае, я даю разрешение заключать персональные контракты, в течение месяца ждите представителя. При одном условии! Никто из контракторов не должен появляться в Турьей земле и на территории сопредельных держав.

— Наша благодарность не знает границ, господин, это очень щедрое предложение, — поклонился Давид. — Никто из нас давно не был на Родине. Мы слишком далеко бежали, а позднее избегали появляться в тех краях.

— Правильно делали.

В положении беглецов и тогда, и сейчас единственно верной является тактика «сбежать дальше, сидеть тише», остальные приведут к гибели. Или от рук союзников проживающей в Триединстве ветви, или от рук их врагов.

— Простите, владыка, вы сказали странную фразу…

— Несколько месяцев назад я навестил Триединство. Восемь десятков лет там не появлялся, решил, что хватит игнорировать. Разумеется, посмотрел, как живёт тамошняя ветвь вашего клана. Увиденное мне совершенно не понравилось, — я невольно поморщился, вспомнил собственное недоумение и растерянность. — Численность Огневых стабильно падает, в той ветви рождается феноменально много слабосилков, отношения с союзниками испорчены. У меня нет объяснения действиям руководства ветви. Но я могу гарантировать, что, если текущая политика не изменится, Огневы Триединства скоро утратят свой статус и значительную часть влияния. Тогда вы сможете открыто объявить о своём существовании — у них просто не будет возможностей вам навредить.

Слушавший внимательно Давид задумчиво подергал себя за бороду.

— У нас давно нет агентов в Триединстве, поэтому я ничего не могу сказать о том, что там происходит. Неужели всё настолько плохо?

— Боюсь, даже хуже, чем кажется с первого взгляда, — я встал, показывая, что желаю закончить разговор. — Недавно мы разбили волков, теперь у меня есть время, чтобы вплотную заняться этой загадкой. Надеюсь, худшие мои опасения не сбудутся.

— Позвольте пригласить вас отужинать, владыка! Люди будут счастливы узнать, что древний друг клана снова с нами!

Честно сказать — не хотелось. Я помню величие Огневых в период расцвета, и то, что видел вокруг, по сравнению с прошлым выглядело убого. Нет, безусловно, беглецы сотворили чудо, им есть, чем гордиться. Жалкая кучка людей, без единого высшего или хотя бы мага старшего круга, без денег, почти без поддержки, сумела выжить и укрепиться в чужой стране. У них есть земля, появилась репутация, уважение окружающих, постоянный доход. Даже без доступа к скопленным поколениями предков знаниям они считаются кланом не из последних. Они добились многого, но мне больно на них смотреть.

Потому что я помню, какими они были.

Тем не менее, отказываться от предложения разделить пищу нельзя. Иначе решат, что я всё ещё сердит на них, накрутят себя, начнут искать несуществующий подвох. Проще посидеть пару часов за общим столом, после чего незаметно удалиться. В конце концов, мне не привыкать гнуть себя, заставляя делать то, что надо, а не то, что нравится.

Правитель, а в более широком смысле — любое облаченное властью лицо, много чего может. Говорят, при абсолютизме вообще рамок нет, верховная власть вовсе ограничений не имеет. Чушь, конечно же. Должен сказать, что намного больше правитель не может, причем зачастую беспомощен он в бытовом плане, там, где у его подчинённых или подданных (разница принципиальна) проблем не возникает.

Нельзя, например, просто взять и свалить в мир людей, надо сначала с накопившимися делами разобраться, указания раздать, отдельным талантливым личностям профилактическую вздрючку устроить. Причем постоянно кто-то приходит со своими несомненно важными вопросами и не даёт сосредоточиться на работе.

— Старший, скажи Наташке, пусть мне пропуск выпишет!

— С какой стати? Ручеек, ты что, к людям собралась?

— У меня же там братья живут, — понизила голос и состроила особенную мордочку секретарша. — Только я их не видела ни разу. Хочу познакомиться!

— Сначала пускай батя тебе разрешение даст. Может, его там с топорами ждут.

— Не ждут, он рассказывал!

— Значит, повторит мне это лично.

После развода с первой женой отец Белянки-Ручейка пустился во все тяжкие, теперь у него фактически три семьи. Старая здесь, новая здесь и человеческая, с кучей двинутой на голову родни и двумя сыновьями, близнецами-подростками. Мужик в прямом смысле живёт на два мира. С деньгами у него проблем нет, он хороший специалист с приличными заработками, но в мозг его жены всё равно поклевывают.

Представители Народов не женятся между собой. Вернее, жениться они могут, просто дети от таких браков не рождаются, или — в худшем случае — на свет появляются нежизнеспособные уроды. А вот скрещиваться с людьми большинство из нас в состоянии. Ребенок у смешанных пар наследует расу матери и всегда является магом среднего уровня или выше, так что соблазнить моих бойцов пытаются часто.

Минут через десять прискакала та самая Наталья, на которую Ручеек просила меня повлиять. Между прочим — большая шишка! Какими бы раздолбаями мы ни были, по ряду направлений царит жесткий тоталитаризм. Например, просто так покинуть лепесток нельзя, требуется особое разрешение. Подписывать его имеют право старейшины и некоторые чиновники администрации, еще свободный выход разрешен охотникам и стражникам на нерядовых должностях. Я тоже могу бумагу подмахнуть, но давно свалил сию почетную обязанность на замов, о чем все знают. Так вот, Наташка занимает должность главы визового отдела, власть у неё нешуточная.

— Старший! — Бодро процокав на шпильках к столу, она остановилась, нервно помахивая хвостом и уперев одну руку в бок. — У нас таможня течет! Опять! Народ через границу туда-сюда шастает, словно так и надо! Без регистрации!

Я устало вздохнул.

— Еноты?

— Да!

— С Острозубом говорила?

— Без толку! Знай себе улыбается и обещает всё исправить!

— Обещания надо выполнять, — подумав, постановил я. — Отправлю-ка его на границу. Пока работу не наладит, будет там сидеть.

Претензий к работе Острозуба нет, во время недавней войны он показал себя хорошо, но сейчас что-то расслабился. Надо его слегка встряхнуть. Тем более что проблема с таможней куда серьёзнее, чем кажется на первый взгляд.

Енотам повезло, у них все соседи мирные, и почва в лепестке плодороднейшая. Они выращивают деликатесы, которые задорого поставляют ко дворам людских правителей, взамен закупают всё остальное, в первую очередь — качественный алкоголь. Сами тоже гонят, но и закупают. Много. Их таможенники часто приходят в гости и спаивают наших. Это не являлось бы проблемой, если бы не то обстоятельство, что иногда на безалаберных пьянчуг набегают люди-грабители, причем некоторые из них в силу мозговых флуктуаций пытаются сунуться к нам. А ещё среди енотов полно агентуры остальных Народов, в том числе лис и куниц.

Держать там сильный гарнизон незачем. Но и совсем оголять границу нельзя.

— Может, тамошний персонал кодировать как-нибудь? — предложила Наталья. — Чтоб не пили.

— Пробовали и не раз. Ты просто не помнишь. Ни одна методика не сработала, только хуже делала: таможенники срывались и уходили в запой.

— Хм. Так, может, не стоит Острозуба? Туда?

— Ничего, ему полезно. Покажет подчинённым пример стойкости.

Следующим сквозь заслон из двух секретарш в мой кабинет прорвался Василий. Его всегда пропускают, потому что, если не пропустить, он организовывает молебны под окнами. Религиозных праздников у нас мало, всего два, Новый год и День поминовения, поэтому внеплановый сходняк у верующих пользуется успехом. Голосят они будь здоров! Сам Василий успешно совмещает руководство центральным храмом культа предков и должность заместителя Игоря, отвечая за образовательную сферу.

— Глава, надо бы на крипту финансирование выделить.

— Зачем? Опять протечка, что ли?

— Нет, — отрицательно дернул он ушами. — Помещения не хватает, расширить надо. И заодно ещё одну комнату устроить, на следующий век.

Секунду я непонимающе смотрел на него, потом дошло.

— Точно. Население же выросло.

— Так оно и есть. За что мы неустанно славим доброго боженьку, твердой рукой ведущего свой Народ к благоденствию, процветанию, радости!

— Не придуривайся. Про возможный долгий сон что говорят?

Василий с видом покорности судьбе пожал плечами:

— Перспектива лечь в стазис, разумеется, никого не радует, но и не пугает. Устройство камер в школе изучают, поэтому особых опасений нет. Хотя надеются, что обойдётся. Глава?

— Что?

— Насчет надежды. Мне понимать надо, что на службах говорить.

— Подойди ко мне месяца через три, тогда отвечу. Смету давай.

— Вот, прошу.

Крипта, это кладбище. Сеть помещений под главным храмом, где хранятся поминальные таблички. Когда кто-то умирает, тело покойника сжигают, и урну с прахом отдают родственникам. Что они с ней сделают, никого не касается. В саду зароют, на помойку выбросят, в доме на полочке поставят — их дело. Прядь волос, коготь или кусочек шкуры отдают мастерам в храм. Частицу плоти используют при изготовлении таблички, кладут её в углубление и заливают прозрачным лаком. На лицевой стороне пишут имя усопшего, имена его родителей, даты рождения и смерти. Сзади добавляют сведения, показавшиеся полезными, или просто что-то, что покойный хотел дописать. Занимаемая при жизни должность, упоминание о полученных из моих рук наградах, сделанный рукой любимой внучки рисунок — на что фантазии хватит.

Первые лет триста-четыреста табличка висит в храме, на стене под особым навесом. К ней приходят, молятся, оставляют приношения. Затем, по прошествии долгого времени, её переносят в крипту, где таблички хранятся в помещениях в особом порядке, в специально подобранных условиях. Фактически, мы имеем копию архивов, потому что краткую биографию на табличках тоже часто записывают.

У казненных или предателей табличек нет. Их имена забыты, а память стерта.

Наконец, под самый вечер забрел Фома, директор городского театра. Театров у нас три, но один, скорее, детский, а во втором не столько спектакли играют, сколько песни поют. Фома просил денег и протекции. Он написал пьесу про недавнюю победу, хотел её поставить на своей сцене, и обломался — Дарина сказала, постановка случится только через её труп.

— Читал я твою пьесу, — от первых моих слов автор расцвел, но ненадолго. — Не всю, отрывки. Запрет Дарина наложила для твоего же блага.

— Почему?

— Потому, что благодарная публика тебя тухлыми яйцами закидает. Нет, гнилыми помидорами — их больше, и они дешевле. Текст пафосный и унылый. Он идеально подойдёт для верноподданнической постановки в центральном театре какого-нибудь крупного людского государства, там любят всякое такое, прославляющее сказочную мудрость правителя и доблесть его преданных генералов. У нас — будет смотреться как, то ли не смешная комедия, то ли издевка. Трёхчасовая, без перерыва. Ты не на те образцы ориентируешься.

— Для творчества не важно, кто автор, старший! Вспомни, в прошлом году мы поставили «Свобода это яд» Толстовского, спектакль чуть ли не всё население посетило.

— Верно. Только Толстовского казнили за непочтительность, а его пьесу запретили. Её теперь подпольно играют.

— Как⁈

— Вот так. Специфика мировоззрения, культурные особенности. Словом, что-нибудь другое напиши.

Искусство людей в настоящее время повсеместно представляет собой вызывающее зевоту зрелище. Я имею в виду не ярмарочные гулянки с выступлением скоморохов, а театр и прочие места, куда ходит образованный люд. Нам такого не надо, у Игривого Народа совсем другие требования к зрелищам. Культура другая, обычаи. Попробовал бы Фома зайти без предварительного уведомления к любому, самому мелкому князю, его бы мигом на голову укоротили. А у нас — пожалуйста. Не демократия, просто все друг другу родственники, и я в роли всеобщего деда.

К тому же, не надо сейчас напоминать о войне. Несмотря на небольшие потери, в нашем маленьком социуме у каждого погибшего была масса знакомых и друзей. Душевные раны ещё не затянулись. Вот годика через два они вспомнят вторжение волков без боли, тогда и поставим спектакль.

Может, я сам чего-нибудь напишу.