Остров жизни

Часть 2. Взбивая пену. Глава 1. Один в тишине.

Один в тишине. День, месяц, год. Прохладный ад, мгновения которого отсчитывали капли, как почки набухавшие и срывающиеся во тьму. Тихое «цок», и те разбиваются мириадами отблесков, оканчивая свою краткую жизнь. Вода в норе не застывала никогда. Жар дыхания согревал её, и корни со всего острова прорывали твердь, чтобы вклиниться в плотную арку, окружающую и опутывающую хребет дракона. Не давали возможности заснуть по-настоящему. Сейчас зверь уже немного оправился, но всё одно, отрешившись на пару лет, он рисковал проснуться в деревянных путах. Крылья подобного бы не потерпели.

Первая победа. Сом.

С тех пор множество рыбин было проглочено, но ту первую дракон запомнил очень хорошо. Плоскоголовая, но без отметины у плавника.

Зверь видел «меченую», неоднократно видел, но поймал ли? Нет! Не смог. Холодная ярость до сих пор скреблась в глубинах иного сознания, и исчезать она не собиралась. Дракон никогда не болеет. Дракон никогда не умирает. Дракон никогда и ничего не забывает. Лёжа здесь, в сырой тьме, зверь видел внутри себя мглу иную. Под ним тогда стелилась не грязь, а облака. Белёсые хлопья, размывающиеся под крылом, столь велика была скорость. Гранитные иглы, вздымающиеся столь высоко, что прошивали небо, и целые хребты здесь, где их никто не мог найти.

Он был там. Куда больше. Опытнее. Опаснее. Повинуясь внутреннему чувству, красный претендент резко сменил направление, рассекая небо в опасной близости от обледеневшего пика этого, иного мира. Ничего не происходит. Всё так же сияют звёзды. Луна своим холодным оком высвечивает каждую чешуйку меж двух огромных кожистых крыл. Сбегающее от времени ледяное царство, под которым кипела жизнь. Голубоватые вспышки за тонким полотном. Отсвет, и ещё один, отразивший тень неразличимого пика. Звуков здесь почти не было (к чему миру, где никто не живёт, такая, в сущности, мелочь как звук?), и тем не менее дракон чувствовал вибрацию. Ощущение странное и неизведанное для многих. Точно покалывание под нижним нёбом, когда трещит, разрываясь вслед за светом, воздух. Беззвучный грохот, это стон стихии. Гул, с которым рвутся жилы скал, и молнии ударяют в балконы, вынуждая те ссыпаться в мир, заполненный до краёв.

Всполох прямо внизу отразил тень крыльев.

Мысли дракона быстры, так что лишь молния способна была угнаться. Импульс в клубке образов меж круглых глаз, и зрачки резко расширились: «Тень со стороны света?»

Удар крыльев. Быстро, почти сразу же, но это «почти» как и всегда подвело. Доля мгновения, и новый воздушный поток подхватил бы, но вместо этого пепельная в свете луны завеса лопнула, точно скорлупа, и чёрная морда сбила полёт. Вцепилась и утянула в промежуточный мир.

Холод ран. Немыслимо горячие молнии. Кровь! Когти! Воздух выгорал в груди! Первородный ад, каким он и должен быть в исконном смысле. В выси полной боли. Сцепившись здесь, два чудовища рвали плоть друг друга как и где могли. Бессвязные взмахи раздирали облака. И лишь белые всполохи давали увидеть клыки врага, его горло, бока. В грохоте сотен колоколов следовал – удар. Во вспышке блестели когти. Во вспышке разевалась чудовищная пасть. Кровь лилась. Цепью чёрных сапфиров она струилась вниз, в мир, за который и шло сраженье. Ад, вскипающий огнём двух глоток!

Тишина.

Дрогнув, второе веко отползло в сторону, а зрачок расширился, отражая отвердевшие от обилия корней стены норы. Легчайший плеск пробудил чудовище. Он продолжался у входа, закручивая холодную медную гладь озера наподобие водоворота. Окаймлённые острыми чешуями ноздри расширились, всасывая тёплый и пропахший сыростью воздух.

И снова тот запах. Окончательно осмелев и поднабрав жиру, сомёнок вновь дразнил зверя, крутясь у самого выхода. Плескаясь в его зрачках и отстранённо холодном сознании. Игра в кошки-мышки, затянувшаяся на годы и раздражающая до боли в зубах и клокота в груди.

«Наглая добыча», – в которой раз подумал дракон, и шелест, трескучий, но при этом глухой, заполнил нору. И зачем он это делает? Сиё действие повторялось уже не раз, так что не приходилось сомневаться: не успеет вода коснуться лап дракона, рыбина уже отойдёт. Подбирая крылья, зверь протиснется под низкой аркой корней, а противник уже в стороне. Корни позади и зверь уже готов броситься, а сом уже у коряжника.

Дракон выбрался на свет. Он даже не глянул, зная, что рыба скрылась в нагроможденье, что чуть левее прошивало гладь костяными сучьями.

В наречии, на котором говорили драконы, не было такого слова как «имя». Зверя, что раз в несколько столетий драл юнца, называли Терреск, по горе удерживаемой. Он жил в ней, и так его называли. Так называли его предшественника, и так со временем назовут претендента, что ютился сейчас посреди озера в сырой норе.

Для драконов такого понятия как имя не существовало, но именно эта рыбина ассоциировалась у зверя с чем-то юрким и назойливым, навроде комара. Декстер, именно так назвал бы его дракон, если бы имя имело какое-то значение.

Новый, резкий виток мысленного коловорота, и в то же мгновение холодок ярости прошёлся по широкой спине, перетекая на лопатки и пульсируя на гранях кожистых крыльев. Ряд длинных, как кинжалы, клыков распался, демонстрируя изогнутые подобно волне челюсти, в которых каждое лезвие при смыкании заходило за другое. Ужасающая машина смерти. Звёздный холод глаз и жар, что волной, вонючим паром разошёлся над водой. В деревне, что стояла на берегу, тут же взвыли собаки, а лягушки, подняв гвалт, попрыгали с зеленеющих заплатами кубышек, скрываясь в водной глади.

Зверь найдёт его. Подловит, чего бы это ни стоило.

Зелёное око светило посреди дня со дна озера, и водный мох плясал под неспешно движущимся чудовищем. Окуни, гольпы и даже щуки, разбегались наравне с мелочью при приближении громады. Не сказать, что все они уже были с ним знакомы. Не все были местными. Дракон почти не трогал мелочь, но даже так ничего не осталось бы, не заходи рыба вместе с речушкой, наполняющей и оживляющей эти берега. Мгновение. Щелчок. И три хвоста блеснули и исчезли, растворяясь в бездонной глотке, точно одинокая крупинки в иле дна. Дракон парил. Он застыл, расставив лапы, в то время как зелёное око солнца смотрело в спину. Между дном и воздухом огромное тело медленно приближалось к границе берега, пологого и заросшего разнотравьем. Тихо. Даже чересчур.

Всё из-за Декстера. Давно уже зверь не позволял себе подобного проявления чувств. Он ни от кого не прятался. Никого не боялся. Не было для дракона причин достаточно весомых для того, чтобы скрываться, но и демонстрировать своё присутствие ему также было незачем. Замкнутость, самолюбование, стремление к превосходству – не более чем набор звуков для сознания столь отличного от нашего. Дракон просто жил неподалёку от деревни, и пока та не мешала, пока в ней не появилось нечто нужное, его всё вполне устраивало.

Око стало светить чуть ярче, когда зверь приблизился к невесомой границе воды. Прохладная, не имеющая никакого вкуса влага. У зарослей, где зыбун уже начал показывать своё уродливое лицо, всё было тихо. Неподвижно. Пока что.

Стрекот. Стайки белёсых бабочек кружились над водой, отплясывая свой беззаботный танец над чёрным стеклом глади и сырой травой, а из чуть приоткрытого окна, из дома, что затаился за сливами, вновь доносилось дыхание будней.

– Снова, свинья, нажрался! Вот тебе! – кричала Леа, и звенела, и звенела посуда.

Оставалось лишь удивляться, откуда у бражничавшего который год Коума столько всего бьющегося. Гоготали гуси, и стадо в двадцать три рога на тринадцать голов неспешно брело, загребая пыль со стороны поля. Летний жар ещё только намеривался разгуляться, и, отгуливая свои последние хорошие часы, мошкара лезла всюду, куда только могло протиснуться тело чуть больше ягоды бузины. Скотина спасалась, мотая мясистыми хвостами, для девчонки же не оставалось ничего другого, кроме как терпеть, лишь изредка опускать хворостину – попусту. Руки и лицо её загорели, а плотная холщовая рубаха прилипла к взмокшей спине, изгибаясь по лопаткам.

Что она делала? Не женское это занятие, но обескровленная три года назад деревня уже не делала различий. Девчонка или парень. Заботы были всё те же, и всё так же кому-то надо было всё это делать[1].

– Ах ты, богапродавец! – донеслось из проплывающего мимо окна. Показалось лицо с хрестоматийной улыбкой и тут же исчезло, будучи вбитым в пол тяжёлым глиняным горшком. Откуда у них до сих пор целый горшок? Эта была загадка, которая навряд ли когда будет разгадана.

Присвистнув, девчонка огрела отставшую круторогую хворостиной: Огнёвка по старой привычке отвернула в сторону и ломала молодые сливы у старой ограды. Зафыркав, та опустила морду ускоряя ход. Ну как на такую можно сердиться?

Глаза у коровы были большие, а ресницы такие же длинные, как и те, что мастера крепили к фарфоровым куклам в городах. Замычав, она недовольно махнула хвостом, отбиваясь от мошкары, и вновь моргнула, демонстрируя чёрные, слипшиеся и будто напудренные ресницы.

Мыча и толкаясь налитыми, лоснящимися боками, скользя по глине, стадо вошло в воду.

Не механика. Не повторение из раза в раз одних и тех же движений до тех пор, пока те отметинами не останутся на костях и не впитаются в жилы. Нет. Углы и тонкости на самом деле не имели никакого, даже малейшего значенья. Лишь полёт. Ни мыслей, ни каких-либо желаний, только огромное тело и воздух, расступающийся перед ним. Один на один с пустотой. Только тогда ты сможешь сказать, что обрёл крылья. В момент, когда, петляя между скал, будешь чувствовать лишь голод и вкус, что поджидает где-то там впереди.

В воде добиться этого было нисколько не сложнее. Всего за десяток лет рыбной диеты мышцы на боках и хвосте приобрели столь нужную гибкость, но это ещё ничего не значило.

Розовые с пепельными крапинками ноздри животной раздувались, а длинные ресницы затрепетали. Шаг, не особенно умелый. Раздвоенные копыта врезались в дно, поднимая ил и мутя прохладную воду. Больше десятка животных, есть из чего выбрать. Несколько уставшая фигурка по ту сторону глади упёрлась ладонями в колени. Выдохнула и, вновь выпрямившись, решительно махнула длинной хворостиной, пытаясь хоть как-то отогнать мошкару.

Свистящий полёт дерева замер[2]. Удар! Удар резкий и несравнимо более мощный, точно взрыв. Он выбросил обтекаемое тело из воды. Лапы поджались. Мириады сверкающих капель застыли в воздухе. Жемчуг, в котором плясали и преломлялись отсветы проплывающего тела. Отражая образ.

Алое, будто кровь, тело вытянулось, прижимая лапы к бокам, крылья сложились, а голова – распалась, выставляя чудовищные клыки.

Морской змей, существо подобное, а быть может и родственное, нападая чуть закатывает глаза, позволяя мигательным перепонкам защитить уязвимый орган, но дракон не змей. Чудовище до последнего мгновенья не отводило взгляда от добычи. С поражающей чёткостью в чёрных зрачках его отразилась землистая морда. Большие чувственные ноздри. Пара рогов, один из которых был спилен, и жёсткая щетина на подбородке. Дракон видел добычу, но это ничуть не помешало ему залить гортань жирной и сладковатой жидкостью.

Девушка лет шестнадцати. Всего мгновение, но в холодном мозгу чудовища отпечатался каждый волосок, прилипший к взмокшему загорелому лбу. Ни намёка на страх. Просторная холщовая рубаха с закатанными рукавами. Плотная юбка, по голень. Удивление и не более того.

Мгновение сверкнуло в холодном мозгу подобно молнии и утонуло в кровавой пене, мычании и жизни, захлёбывающейся в его клыках. Изогнувшись, блестящее тело, обратилось к воде, оттолкнулось всеми лапами и исчезло с той же быстротой, с какой появилось. Удар хвоста, и вот лишь круги на воде подтверждали реальность видения.

Мычание и толкотня. Движение в доме за сливами.

И всё.

– Огнёвка? – несколько удивлённо проговорила Зое, и вверху переносицы, меж изогнутых, будто крылья бровей залегла задумчивая морщина.

– Как так?

[1] А если совсем откровенно уж лучше это, чем гнуть спину, выбирая одуванчики и прочий сор меж грядок.

[2] Померк в сравнении со скоростью, с которой двигалась смерть.