Остров жизни

Глава 5. Вонь металла.

Звуки во тьме дня и запах жизни в ночи. В определённой степени это даже было забавно. Наблюдать за толкотнёй. Мир неоднороден. Иногда люди смотрят снизу вверх, порой сверху вниз, а бывает – просто со стороны. Так смотрел и дракон. Ничего не обмысливая и не оценивая в суетливой жизни деревни. Людей было множество, он же один. Всегда один. Иногда под луной или на рассвете и это постыдное чувство проедало сознание.

Туман, меж кронами молодых вязов островка. Спина зверя выгибалась, а голова запрокидывалась, позволяя воздуху свободно гулять в широкой глотке. Тихо. Ещё тише! Он застывал в этой позе, раздувая и вновь сводя ороговевшие ноздри и медленно закатывая глаза. Сначала лёгкая рябь в воздухе. Не спеша млечная дымка вдоль всей спины начинала пританцовывать, а кончики листьев вокруг колыхаться от несуществующего, не нашедшего себе места в этом сонном мире ветерка. Глотка как рупор, напротив которой всё кипело без пламени. Неразличимый для человека рокот, тиканье и мычание разносились на многие лье, и зверьё при первых отголосках спешно пряталось в чащобе. Дракон. По счастью, он мало тем интересовался. Пока. Горло горело, а лёгкие плавились, но всё равно он вновь выдыхал, взывая к самке…

Пустое. Никто не прилетит. Никто не приземлится на пологом берегу, близ покачивающейся в ночи сосны. Не покажет горло в знак смирения и не потрётся о грубый бок. Никто не услышит, и лишь тишина забившихся в будки собак станет ответом.

«Проклятая земля, погрязшая в интригах, жажде власти и голоде. Живёт ли ещё здесь бог? Кто знает. Как говорят – «он» это любовь. Чистый, незамутнённый разум противоположен любви».

(Кузьма Прохожий. Проходя Авиньон).

Раздувшись, ноздри зверя затрепетали. Как и многое другое, железо имело свой неповторимый, особенный запах. Задубевшая шкура мехов, газ из болота, где добыли руду, и пепел из горна. Смрад калёной стали сложно было с чем-то спутать.

***

До конца жизни Зое не забудет зрелища, что не многим пришлось наблюдать. Отблески рассвета. Поджарый, стройный конь с парой сумок на боках. Цоканье, мерное позвякивание, плывущее меж сырыми от утреннего тумана стволами. Лёгкий ветерок перебирал листву. Небо было ясным, и в накрывающих дорогу сумрачных тенях белый всадник выглядел точно призрак. Ничего не стоило рассмотреть каждый штрих в выгравированном на нагруднике узоре. Так легко было не поверить. «Тук-тук», – оглашал лучащийся жизнью лес без устали выискивающий пропитание дятел. «Цок-цок», – пели кованные в городе, и даже звучащие несколько иначе, подковы, под которыми то и дела хрустели камешки.

Никогда, сколько бы лет ни прошло, не забудет Зое этих просветлённых глаз и обветренного лица. Взгляда рыцаря… Ну и юноши, что тащился следом, хоть конь его и устал. От непосильных трудов и после бессонной ночи голова животного, как это часто бывает, опустилась ниже крупа, а грива его растрепалась. Она полностью закрывала морду, в которой, впрочем, более чем наверняка также не было ничего примечательно. У каждого настоящего рыцаря должен быть свой оруженосец. И того, что он «должен быть», вполне достаточно.

Взгляды. Три и пять. Пять дюжин. Не то чтобы в деревне так уж сильно обрадовались приходу рыцаря. К вопросу этому как ни подходи, но тот, по общему мнению, был человеком благородных кровей, а вилланы, что гнули спину летом, а зимой лишь рассуждали, что съесть на ужин, редко благоволили тем, кто родился с серебром в руке. Служили, гнули спину в поклоне, но не забывали.

Кровь и пот, что впитала земля. Слёзы матерей, горесть вдов. Всё это было привилегией простолюдинов, и отпечаток многого из перечисленного читался на загоревших лицах собравшихся местных.

Рука Ивеса как бы невзначай поднялась к ключице. Почесала. Взгляд затуманился, будто не благородный всадник гарцевал перед ним, а редкостная тварь и опасное животное. Смерть в железном панцире… Вроде тех, что, врезаясь в ряды пеших, рубили направо и налево. Костяшки Ивеса побелели, а его желваки заходили ходуном под обветренной, грубой кожей.

– Ивес, с тобой всё в порядке?

Полное, округлое лицо, уже не такое молодое, с выбивающимися серебром прядями, но по-прежнему доброе. Он давно привык к Марте и если и бурчал, то на это мало кто обращал внимание.

– Твою да через телегу, – лишь выплюнул мужчина и, поставив ведро у калитки, скрылся в доме. Не доставляли ему особенной радости воспоминания об обломанной пике и озверевшей груде металла, что неслась, вскрывая землю копытами.

С каким-то неприятно мягким чавканьем дерево вошло тогда в грудину зверя, между пятен и чуть левее металлической пластины. Придавило ржание, обратив его в хрип, поднявшийся вместе с кровавой пеной. Непонятный хруст, то ли кости, то ли дерева, и, встав на дыбы, конь повалился набок, давя наездника и пеших, которым не посчастливилось оказаться не под тем «лоснящимся» боком.

Шрам словно ещё пульсировал под подушечками пальцев. Три нескончаемых года «заботы», после которых его выкинули как материал уже ни на что негодный. Скрипнув, дверь захлопнулась.

– Ну как же, ждали! Давно уж как ждём! – принял гостя с распростёртыми объятьями Брис.

Натянувшись, поводья из выделанной грубой кожи заставили благородное животное остановиться. Стремена заскрипели, когда, чуть изменив центр тяжести, рыцарь повернулся телом. Улыбка его оказалась ничуть не менее благородной, чем прочее, и янтарная, с серебряными нитями, бородка лишь усилила это впечатление.

– Имя моё сэр Ланц Речной, и я прибыл по личной просьбе градоправителя Арлема лорда Генуи Жака де Воражины, дабы избавить земли эти от твари, что в них завелась, – произнёс сэр Ланц чуть певучим тоном.

Высокий стиль, а среди деревенских, увы, не нашлось бы и десятка его ценителей.

– Гай!

Резкий и совершенно иной по настроению, выкрик заставил оруженосца вздрогнуть. Никуда не спеша, и даже скорее нарочито ленясь, совершенно обыкновенный юноша сполз со своей совершенно обыкновенной лошади и, взяв беспокоящееся животное (не своё, само собой) под уздцы, похлопал его по шее. Ноздри коня раздулись, а кисточки на кончиках ушей задрожали, будто прислушиваясь к хищнику, что притаился где-то в зарослях терновника. Вытянувшись, мягкие губы приняли с ладони юноши хрустящий сухарик.

Рыцарю спуститься было куда сложнее, и дело здесь не в беспокойстве животного. Ноги коня стояли будто вколоченные. Он был могуч. Был статен и высок. Даже чересчур высок, если вдуматься. Обременённый не одним фунтом металла на руках и ногах, сэр Ланц был просто вынужден не спрыгнуть, а сползти по боку. Наплечники не дали ему свести руки, а кираса сковала спину. Старая еловая шишка и поседевшая хвоя хрустнули под тяжёлым сапогом.

Сняв шлем, сэр Ланц, не отдавая себе отчёта, поправил низкий плюмаж из белых, но пышных, будто бы застывших в воздушные спирали, перьев.

– Мне думается, вам нужно поделиться тем, что мне не ведомо.

– Тут? – осведомился мельник, и на лице его возникло лёгкое непонимание. Оно же возникло и на лике рыцаря, не просто которому было понять здешних мужланов.

Рука Гая вновь отправилась в боковой карман, и сухарь хрустнул, разламываясь на коренных коня.

– Я бы не отказался с вами отобедать, – всё так же пропел сэр Ланц, и немного погодя добавил: – Мясо пришлось бы кстати, перед битвой с драконом.

«Рыцари не монахи и едят мясо», – подумала Зое, и эта истина показалась ей странной.

Курицы не хватило бы, так что, не тратя впустую птичью жизнь, сразу закололи кабанчика, которого по такому случаю пожаловал свинопас. Даже удивительно. Мясо в обычный, непраздничный день. Зое не могла этого понять.

Рыцарь ел, а остальные сидели вокруг, дожидаясь пока уставший с дороги дворянин позволит им поделиться бедой, что здесь приключилась. Свиные ноги с боками были ободраны сразу же, а вот уши сэр предпочёл посмаковать. Хрустящие хрящики, пяточек и язык, которые были отделены и лишь после сгрызены, и проглочены вместе с рассказом Зое.

– Да, это дракон, – наконец закончив трапезу, объявил рыцарь, и все содрогнулись, будто он мог сказать нечто иное. – Хотя и странно в меру, ведь дракон, известно, приходит сверху, а этот из-под вод.

– Что? – свёл кустистые брови мельник, и Бод по левую руку его беззаботно вгрызся в очередную горбушку, будто и не беспокоило его ничуть происходящее.

– Летают они всё больше. Из-под воды, наверно, тоже могут напасть, но это всё больше привилегия змеев, что жрут людей куда южнее. В солёных они водах, а не в пресных, – с лёгким раздражением повторил проще сэр. – Кора на деревьях поободрана?

Вопрос застал деревенских врасплох. Многие не знали, что и ответить, но, быстро сориентировавшись, обратились к Коуму, – лесорубу, что завсегда пять дней в восъмицу обходил округу в поисках сухостоя. Тому внимание дворянина не слишком-то польстило.

– Ну как же, видал. Зимний погрыз лося, и медведь когти чешет. Много где и что ободрано, а кем чёрт его разберёт.

– Три глубокие продольные полосы, рассекающие кору и дерево на три кольца, – незамедлительно последовало уточненье.

Лицо Ивеса было черно, точно сажа, и в сторону сэра Ланца он даже не смотрел.

«Это удивительно, – подумала Зое и, не успев поразиться собственным мыслям, добавила: – Разве может человек знать так много?» Рыцарь для неё уже носил невидимый венец, и с каждой минутой впечатление это лишь усиливалось.

Коум, уже поднабравшись, скорчил задумчивую рожицу, отчего лицо его сделалось неожиданно весёлым, а куцая чёрная бородёнка стала топорщиться, точно ёж.

– Да нет, – многозначительно повёл он указательным пальцем. – Хотя может быть. Не знаю. Мне б свалить да закончить, а рассматривать уж, что там подо мхом, это извините.

– Уж извините, – сквозь зубы пробурчал Ивес, и лицо его стало ещё темнее. Хозяин дома вообще бы вышел, если б вторая ипостась характера не заставила следить за целостностью посуды. Рыцарь он уедет, а Ивесу за этим столом ещё сидеть и есть. Надо же знать, с кого после за ущерб требовать.

Сэр Ланц всё глаголил и глаголил, а Зое всё больше восхищалась. Это ж надо, столько знать.

Хрустя мягким ухом, дворянин рассказывал про зверя с Колючего хребта, что по сей день жрал путников, оставляя подобные метки не только на деревьях, но и на камнях. Поведал множество захватывающих подробностей «кровавого дождя» близ Стража. И про огнедышащего Алого зверя, дважды виденного возле Чаекрылых холмов. Их зверь, кстати, тоже был алым, так что всё возможно.

– Много в них жара, а потому, если прочим гадам солнца надобно, эти и в зиму выползают. Разлягутся так на валунах, пасть раззявят, чтоб ветер в животах гулял. Часы так коротать могут, хоть, я врать не буду, собственными глазами и не видел.

Хрусталь звякнул в сердце Зое. Шелуха. Холодные доски под пятками. Сон, о котором она так боялась забыть и в итоге сделала это, ничуть не мучаясь угрызениями.

– Огни на острове, – проговорила она про себя и, будто очнувшись, повторила громче: – На Бараньем острове в метель появляются огни. Алые отливы, как… как чешуя. Там ведь раньше не было деревьев?

Ивес переменился в лице. Потребовалась минута, чтобы мужчина в полной мере прочувствовал сковывающее сердце опасенье. Прошла минута, две, а мельник, на которого почему-то надеялись прочие, всё молчал.

– Ну...

– Твою, да через телегу! Не было ничего там раньше! Как локоть лысый из воды торчал!

Руки сэра Ланца лежали на коленях. Взгляд его был сосредоточен, цепок и направлен на девушку, сообщившую последнее. По щекам Зое начал расползаться непонятный ей самой румянец. В лучах пробивающегося сквозь мутное окно солнца лежащие на столе стальные перчатки отливали серебром.

– Твари навроде просто обожают пещеры. Сырые и тёмные, где они могут переждать день.

Сражение было назначено на полдень, как на время, когда драконы наиболее сонны и наименее опасны. Полдень следующего дня. Говорят, все важные события просто обязаны происходить в подобное время, будто не уместится вся их важность, ну, скажем, в полшестого. Полпятого или двадцать три минуты третьего. В самом деле, если вдуматься, как бы звучала позже песнь менестреля:

Зажёгся свет во тьме.

И Зверь в огне, что разошёлся гневом,

Схлестнулся с сэром утром в полшестого.

Или, быть может, полвосьмого… а какую, интересно, рифму опытный скальд приставил бы к трём минутам второго? Бездне ледяного? О нет, – только не так. В полдень! Когда око светила застынет в средине небес, наблюдая за тем, как вершится судьба зверя иль человека. Завтра всё решится, но это будет завтра, сегодня же Зое нужно было ещё успеть подоить Пеструшку, иначе та заболеет.

Жизнь продолжалась, как бы то ни было, и заботы навроде никто не отменял.