Остров жизни

Глава 6. Утопающие колёса.

– И чтобы этого больше не было! – заявил Бонне, пользуясь старшинством. До этого мы почти не упоминали имени второго брата, посему уточняем: да, это он. Росту Бонне был среднего. Крепок, как отец, но при этом, нечто неуловимо материнское веяло в его манере преподнести себя. Умении промолчать, когда надо, и вклиниться в случае, если этого требовали обстоятельства. За столом он всегда выбирал нейтральное место, поближе к матери, молчал, а отец сразу же обращал внимание[1] на тех, кто возражал, навлекая новую, «конструктивную», без сомнений, критику. Случай, заставивший юношу изменить себе, был прост, как еловая шишка, и именно из-за своей неповторимой очевидности он и заслужил упоминание.

Во всё той же рубахе, которая, кстати, действительно стала ей впору, и с которой Зое свыклась, насажав своих пятен и проделав дырку углем. В ней девчонка должна была подоить корову, после чего занести молоко в дом, пойти и собрать яйца. Ничего сложного, но была и проблема. Страшная и неразрешимая трудность, с которой сложно было что-либо сделать. Зое страшно, просто неудержимо хотелось на пустырь, эти же дела её зазря задерживали. Опоздать из-за такой мелочи?! Просто вопиющее безобразие! Кто так транжирит время?

Живой ум девчонки спешно взялся за дело и скоро это дело свернул, найдя простое и, главное, единственно верное решение. Зачем дважды возвращаться? Взять всё разом – просто и решаемо.

Зое нашла эту мысль неотразимой. Пара минут – и вот она уже с ведром в одной руке и яйцами в другой, балансирует как балаганный канатоходец. Идёт домой, срезая путь между коровником и небольшим пустырём, заросшим крапивой.

Дорожка давно была протоптана, вот только по ней и обычно-то идти, не особенно пройдёшь. Ладно ещё крапива, дерево и зелёные ото мха валуны выглядывали из-за хищных листьев. Упасть здесь было бы весьма и весьма, чрезвычайно больно. Полностью сосредоточившись, Зое и не заметила, как одновременно на этот же мрачный путь вышел и брат, чьей задачей было перетрясти сено.

Думаю, не стоит описывать момент, когда эти две мощные умственные силы столкнулись. Молоко… ну, большую его часть Бонне удалось поймать[2], но вот яйца. Мелкие предметы всегда, от начала времён вызывали определённые сложности[3]. Изящный полёт, и пять из семи ярко-ярких, как солнечные лучи, желтков стекли со скрючившейся вокруг ведра фигуры. Три из них угодили на рубашку, одно, почти пролетев мимо, чуть задело, треснуло и растеклось по шоссам, и одно же сползало теперь с пышущего лица.

За штаны, новые и почти не ношенные, было особенно обидно.

– Никогда! – процедил Бонне и, утираясь рукавом, пошёл по своим делам.

Он ещё припомнит ей это. Ближе к желтеющей осени, когда, вдоволь наболтавшись между коровником и курятником, девчонка соберётся на честно заслуженный, по праву возраста, отдых. Соберётся, но не тут-то было. Вынырнув из-за поворота, незаметная, обычно покладистая фигура перегородит ей дорогу. Удар лбом в грудину и протяжный выдох.

Ветер гнал облака, и, судя по едва различимому шуршанию, к деревне приближалась тугая волна дождя. Снова. Ударяя о дерево и скатываясь по доскам, через желоба в бочонки стена воды в минуту промочит всё, что только сумеет. Обратит тропки в грязь и пойдёт дальше, поливая лес и холмы. Так было уже дважды за восъмицу. Трижды за ту, что до неё и всего семь раз за месяц. Ничего особенно страшного. В сравнении неизмеримо неприятнее было выслушивать ворчание отца, так волнующегося за сено, что скандалы сыпались точно из рога изобилия.

– Про яйца кто-нибудь узнал? – сразу перешёл к делу Бонне, и нечто неудержимо деловое[4] промелькнуло в его голосе.

– Нет, – пожала плечиком Зое, уже чуя недоброе. – Но я могу прямо сейчас пойти и во всём признаться. Отец же тогда так волновался.

Она уже сделала шаг, но преграда и не подумала исчезать.

– И представь, что тогда будет, – прищурился юноша. За годы он научился не только молчать, но и говорить, когда и что нужно. – Не проще ли для тебя постараться разок, и всё будет, как и раньше?

Чуть выступившие за последний год желваки Зое гневно заработали. Логика неоспоримая, и тем интереснее было бы найти лазейку. Нет, на это уйдёт слишком много времени. Мальчишка, верно, потратил дни на то, чтобы сформировать и отрепетировать эту фразу, у неё же на ответ не было и пары минут.

«Твою да, а он прав».

– Конечно, прав, – будто прочитав мысли, подтвердил Бонне, и улыбка скользнула на поросшем редкой щетиной, коей он гордился, и которую лелеял, лице. Зое насупилась.

– Ну что ты. Я ведь почти ничего и не прошу. Всего то и требуется, что перетрусить сено, да сгонять, спросить, дорого ли сейчас выправить лопату. Мне… Одним словом, меня не будет до вечера.

Равноценный обмен, если вдуматься. Уже выходя со двора, Зое краем глаза видела, как Бонне встречают Пир, сын Тьери, и Тибо. Компания совершенно незнакомая, почти взрослая и потому непонятная. Девчонка помнила, как отец называл эту пару бездельниками и настрого запрещал брату с ними общаться. Не её забота. Зое лишь проводила возомнившего себя взрослее, чем он есть, братца взглядом и, вздохнув, отправилась вниз по дороге, к кузнице, над крышей которой завсегда поднимался дымок.

– Снова надрался, пёс подзаборный! – неслось вдоль воды, и билась, билась посуда за неухоженными сливами! Кстати о них. Проходя мимо, Зое как бы невзначай позаимствовала плод, крупный и сочный. Всё одно у Коума каждый год находились дела, и те просто опадали.

Не вызрел немного.

Тишина настигла внезапно. Сначала насекомые, а после и птицы. Воздух загустел, взбух, раздувая лёгкие, а потом как… ли-ва-ну-ло! Всего за мгновение крупные капли вымочили и отмочалили всё, что только можно.

Уже несясь без оглядки, Зое видела как Тео, отец Моны, чья мать, на пару дней выехала в город, и, как впоследствии выяснилось, вышла за мясника, скоро стягивает бельё, пытаясь сохранить его в сухости. Осока резала лодыжки. Взмокнув, плотная юбка мешалась, так что девчонка невольно пожалела, что не родилась мальчишкой, которым позволено носить удобные холщовые шоссы.

«Ага, всего и требуется», – думала она, срезая путь между скотным двором и выгребной ямой.

Меж двух оград, под раскидистую яблоню, где ей пришлось просидеть больше полутора часов, пока дождь не притих. Починить лопату, как выяснилось, ничего не стоило, так как Дехан был должен её отцу.

До самой осени деревня, а вместе с ней и жители, терпела подобные нападки небес, а после и вовсе зарядило так, что ни конца, ни края, ни середины.

– Это конец, – однажды дождливым вечером, грызя ногти взамен морковки, заметил Ивес, и против его слова никто не решился высказаться. Что ж, конец так конец.

Мир, серый и обрюзгшие после дождя. Отяжелевшая листва, свисающая с веток тряпицами, и сбившаяся в тягучий колтун трава. Стекло запотело. В такие дни Зое всегда хотелось спать. Не то это было время, чтобы скакать по лужам или, к примеру, запускать змея. Не то. Часы, всё время, оставшееся от хлопот, она проводила под одеялом, укрывшись по глаза и наблюдая за ползающей по доскам потолка сонной мухой, которую Зое про себя любовно называла Ленухой.

Не было достоверно известно, была ли Ленуха одна, или же их было несколько, но каждый раз, когда девчонка открывала глаза, она видела грязные доски, солому, выбившуюся из щелей, и муху, сонно застывшую и уже даже не потирающую лапки.

Дремали холмы. Вода застыла, и тем удивительнее смотрелось возникшее в этом сонном мире движение. Мерное покачивание. Капли, катающиеся по лакированной крыше, и белый в холодном воздухе храп, что вырывался из ноздрей взмыленных животных. Таясь, карета до самого последнего момента оставалась никем не замечаемой. Она скрывалась за поворотом и за границей размышлений девчушки, которая вскоре обязана будет покинуть своё убежище.

«Ну вот, встану я, и что дальше? Что мне делать?» – спрашивала Зое то ли себя, то ли муху, и ни она сама, ни Ленуха не находили ответа.

А Бонне всё продолжал сбегать, и вот уже не она ему, а он был ей должен. Нет, обязанности свои юноша выполнял, это непреложно. Сено было сухо[5], а инструменты всегда заточены. Он делал то, что и всегда, но уходил теперь раньше. Сбегал через раскисшую крапиву и возвращался то весёлым, а то грустным… а однажды так и вовсе явился в виде совершенно непотребном. Весь в грязи, выпивший и почему-то без шоссев! Ещё то зрелище для девчонки, которой едва исполнилось тринадцать.

«В кошмарах сниться мне будет», – внутренне содрогалась Зое, как бы невзначай задев локтем тарелку… та зацепила следующую, и так дальше. Ивес отвлёкся. Повод был более чем громок, так что братец под кучу смог прошмыгнуть в комнату. На следующее утро она у ограды столкнулась с Дезири, а Бонне с тех пор ходил улыбчивый и сытый, будто кот, которого допустили к сливкам.

Девчонка этого не понимала, но одно это выражение на лике братца её чрезвычайно раздражало.

«О молодость – то странное время, когда ворота лишь собираются приоткрыться, и мы размышляем, заглянуть ли в щёлочку. Лучшее время для чудес и песней на рассвете».

(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).

«Ничего-ничего, он у меня ещё побегает под дождичком», – тешила себя Зое, в то время как сонная муха неизвестно зачем подползала к вылезшему пучку соломы. Застыла.

Извернувшись, мысль обратилась к дому, что стоял на краю деревни, вытаращив заколоченные окна на безбрежно поливаемые дождём озимые. Как Асс там теперь в городе? Один он, без друзей и знакомых. Никого, кто мог бы подсказать или вставить слово в споре. Бродит, наверное, под вечер меж лавок, витрин и огней. По мощённой улице, да в этот… как же его… театр, где пьесы дают. Твою да через телегу, в любом случае получше ему, чем нам!

Девушка неожиданно вздрогнула, оборвав мысль. Скрежет и стук во дворе. Впитав слишком много влаги, дерево калитки распухло и стало в распор, так что гостю пришлось приложить немало усилий, прежде чем он сумел войти. Широкий, решительно и скоро поддевающий грязь шаг и тяжёлый удар.

Внезапно женский голос:

– Едут.

«Вильен из соседнего двора», – ещё не подумала, но уже определила для себя Зое. Это и в самом деле была соседка, и по её слову точно что-то взорвалось. Всё в доме закрутилось и заговорило, будто в коловороте. Поднялось и разом ударило об пол. Пробегая мимо, мать велела одеваться. Лицо её, всегда сдержанное и приветливое, сейчас выражало крайнюю степень беспокойства, что уже о многом говорило. Когда Зое вскорости пыталась продеть кисть в рукав, мимо пронёсся взмыленный и сыплющий[6] эпитеты отец, а когда пыталась разобраться и путалась в юбках, он ударил молотом кулака по косяку.

– Где этот помидор всезнающий?! – проревел мужчина голосом тура, и лицо его сделалось красным. Помидоры, равно как и прочую зелень, Ивес терпеть не мог.

Дилемма возникла и тут же разрешилась. Слишком взволнованным было лицо матери, чтобы ставить с ним на одну чашу весов детские тайны.

– Он с Пирром и Тибо. Не знаю, где они сейчас. Быть может, у Дезири.

Зое ошиблась: то, что она видела до этого, было не более чем лёгким румянцем в сравнении с тем, что последовало за фразой. Жилы на шее мужчины вздулись канатами, и тут же изрядно посидевшие волосы его встали дыбом.

– Я же запретил!..

– Иве-С!

Лицо отца стало напоминать сливу, причём уже созревшую и даже мягкую.

– Но, как же… – Скрип зубов. Кадык мужчины дрогнул, проглатывая обиду. – А, ладно.

– Ну ничего, успеем, – сказала мать, вновь показавшись. Тёмный верх и плотная юбка в сборку, которую она надевала только на самые большие праздники.

Марта сказала это совершенно спокойно, и Зое вдруг сделалось не по себе. В сознании девушки вновь всплыло таинственное слово. Вторя взрослым, она сглотнула, но это ничуть не помогло.

Над деревней повисла гнетущее молчание. Ни птиц, ни насекомых в прибитом, раздавленном росой мире. Мелькнув меж пыльных закладных облаков, весёлый луч сверкнул в кроне застывшей над водой сосны и скрылся, вновь погружая собравшихся в безмолвное отчаяние. Почти все взрослые собрались здесь, у дороги, и все до последнего они вцепились взглядом в горизонт, где терялись меж стволов две грязно-бурых линии. Тишь. Лишь точка, размазавшаяся по грязной дороге, всё увеличивалась и разрасталась, в то время как Зое, стоящая рядом с матерью, напротив чувствовала себя всё менее и менее значимой.

Отца не было в толпе. Став свидетелем его ухода, девчонка теперь буквально видела, как тот в это мгновение снимает дверь с петель, поскольку стучать было слишком долго. Ивес в пару минут разорит гнездо молодёжи у птичьего двора, за шкирку выволочив Бонне. Время, по счастью, оно у отца было.

Нельзя сказать, что карета двигалась чрезвычайно медленно. Куда неспешнее, чем чрезвычайно. Медленнее пешехода! Как лодка в бурю, поднималась она над кочкой и со сладостным «хлюп» проседала, когда бухало очередное колесо во внеочередную яму. Вперёд и назад, и вбок. И наоборот. Скрипела кожа и стонало дерево, а гнедая пара всё тянула вперёд. Жалко её становилось. Град ударов ни за что сыпался на покатые взмыленные бока, а раскисшая земля и не думала отпускать. Тот темно-рыжий, что тянул слева, чуть завалился набок, но сразу же выбрался, брыкаясь.

И ноги их по пясть увязали в грязи, и гривы сбились, пока держали жилы. Им бы помочь. Подтолкнуть, но, хотя мужчин собралось во множестве, никто и не помышлял о подобном. Умильная физиономия расцветала на уставших лицах от одной мысли: как мучается тот, кто там едет. Зое было жалко лошадей.

– Хорошо просел. Ещё б немного. Совсем чуть-чуть и совсем хорошо б было, – произнёс отец, и девчонка вздрогнула, так как пропустила момент, когда тот протиснулся сквозь толпу.

– Перевернулся б, – добавил глава семейства на случай, если кто не понял.

– Нашёл?..

– Никого я не искал, – оборвал Ивес, и в тоне его явственно прозвучал положительный ответ. – Запомни. У тебя только один брат, и он был и есть дома.

Зое моргнула. Живой ум её за мгновение воспринял и лишь после начал задавать вопросы. Немного поразмыслив, девчонка пришла к выводу, что сейчас не самое лучшее время, чтобы надоедать взрослым. Дехан и Брис, мельник, стоящие по соседству, сделали вид, что ничего не слышали.

Прошло чуть меньше получаса, прежде чем карета, наконец, остановилась. Молчание. Взгляды многих вцепились в герб, скрывающийся под толстым слоем грязи. Дверца отдёрнулась, и тут же… тяжёлый сундук удачно сполз прямёхонько в лужу. За ним последовал второй, хотя его единственный пассажир почему-то сбросил с тощей груди, а после дышал со свистом. Треснувший монокль болтался за воротником, а пурпуэн был столь измят, что сложно было восхититься покроем и тканью, из которой тот был пошит.

Их было пятеро. Мужчина, исполнявший роль кучера, пассажир, к чьему образу стоит добавить лишь тоненькие линии холеных усиков и синеющую ссадину на скуле, да трое, что теснились на запятках позади. Они, судя по оползающим грязью шоссам, периодически слезали и подталкивали под задок, за счёт чего карета раз за разом и выползала из самых безнадёжных ям.

Сползя с подножки на негнущихся, подсундучный упёр ладони в сбитые коленки.

Лорд. Уставший, но величественный – первый титулованный человек, которого видела Зое. Ну и забавно же он выглядел для маленькой девчонки. Мужчина… да нет же, юноша, все силы которого были приложены к тому, чтобы выглядеть как можно взрослее, принялся оглядываться. Движения мерные, а взгляд из-под бровей. Безотчётно он вставил поблескивающий серебряным ободком монокль, и это, по его же мнению, сделало его чрезвычайно взрослым. Как-то дико и непонимающе взгляд прошёлся по присутствующим, чуть задержавшись лишь на Вильен, на которой, впрочем, запинается взгляд всех парней. Шаг в сторону, костяной и неуверенный. «Лишь бы не упасть», – ясно читалось на бледном и блестящем от пота лице.

Сдержанные смешки.

– Моё имя Генуи Жака де Воражина, и я был назначен его превосходительством советником по военным делам ответственным по набору рекрутов в этом графстве. И как ответственный довожу до вашего сведенья, что, в связи с неспокойным временем, возрастной порог призыва был снижен до пятнадцати, – объявил лорд и, наконец, выдохнул.

«Длинный текст», – отметила Зое для себя. Репетировался долго и не иначе у зеркала: руки двигались чётко и в соответствии со словами.

«Разум, ростки его заметны с малых ногтей, вопрос в обстоятельствах».

(Кузьма Прохожий. Из услышанного на дороге).

«А что такое его превосходительство советник?»

– Прошу всех отнестись с пониманием, – приложил месье де Воражина, несколько отступив в поклоне и закончив почти реверансом.

Кучер позади юноши многозначительно прицокнул, смотря куда-то в сторону и в даль. Расслабленное, заросшее щетиной лицо опытного человека. После стольких лет служения ему куда лучше было известно, с каким «пониманием» должны были отнестись к данной новости деревенские. Не иначе потому рука мужчины лежала на бедре, где чуть оттопыривалась плотная ткань эсклавина. В серой и сырой тиши медленно зрело, как в каком-то ужасающем, глухом котле, напряженье, и лишь молодость «ответственного» несколько смущала собравшихся.

– Простите, – покрутив башкой, но, так и не обнаружив других добровольцев, Брис поднял руку. – А правда, что луизиты опять собираются расширять территорию?

Зое отнёсся к вопросу с неожиданным одобрением. Ну, наконец-то! Теперь то она узнает, что означает это слово.

А то взяли моду, скрывать от детей, а после удивляться, что они таятся по углам и за оградой.

«Узнаю, и сомневаться нечего!»

Взбрыкнув как-то по-юношески, точно кузнечик на ходулях, сер де Воражина обратил к добротному мельнику строгий взгляд, в котором, впрочем, не читалось нисколько аристократической холодности. Затаённая радость уж скорее. Раньше его никто и ни о чём не спрашивал.

Пытаясь скрыть последнее, месье пригладил тоненькие и как будто распушившиеся на кончиках усики. Лишь попусту протянул время.

– Увы, я не знаю, но вы правильно сделали, что спросили. Продолжайте в том же духе, и я обязательно что-нибудь отвечу.

– Полевые головастики, – не смогла удержаться Зое.

[1] Бросался, как сказала бы Зое.

[2] Схватить за деревянные бока, достаточно неумело прижав к животу.

[3] Вспомнить хотя б конфликт за соль, начавшийся с пропажи жемчужной броши и закончившийся сожжением Сапфирового дворца. Пара яиц, – ха! Зое ещё весьма повезло.

[4] В том первоначальном, почти забытом в наше сумасшедшее время смысле.

[5] Само собой, насколько это возможно, учитывая погоду.

[6] Половину он сочинял прямо на ходу, сам того не замечая.