Мстислав Дерзкий часть 2

Глава 7

Дед Захар оказался человеком слова и дела. Уже через неделю его племянник, румяный и чуть дерганный парень в форме жандарма, в скрипучей кожаной куртке, привез в деревню странный ящик с лампой-вспышкой и громоздкий фотоаппарат. Меня сфотографировали на фоне белой простыни, повешенной на стену моей же избы. Я стоял, ощущая себя полным идиотом, в то время как слепящий свет выхватывал из полумрака мое невозмутимое, постаревшее, но все еще исполненное былой мощи лицо.

Еще через две недели Захар торжественно вручил мне небольшую книжечку темно-красного цвета с золотой надписью: «Паспорт гражданина Российской Империи».

В ней значилось мое новое имя: Мстислав Михайлович Олегов. И стояла печать. Я листал эти страницы, чуть задержавшись на фотографии, с которой хмуро смотрел на меня старик с моими чертами лица. Документ в руках ощущался странно тяжелым. Какой-то кусок бумаги, испещренный штампами и цифрами, теперь определял мое существование в этом безумном мире. Я был легализован. Вписан в систему. Стал видимым для машин, что правили людьми. Не на долго — я все же меняюсь, но пока хватит.

Но, как оказалось, одного признания было мало.

— Теперь с деньгами надо определиться, Мстислав Михайлович, — как-то вечером сказал Захар, раскуривая свою вонючую трубку.

Мы сидели на завалинке у его избы, глядя, как солнце неспешно садится за лес, окрашивая небо в багровые тона.

— Без денег нынче — хоть с бумагой, хоть без, — ни шагу ступить.

— Деньги? — я хмыкнул. — Золото, серебро? Оно у меня есть.

Я мысленно потянулся к тому самому потаенному карману реальности, что всегда был со мной — небольшому, но верному хранилищу, куда я сложил самое ценное еще века назад. Доступ к нему, слабый и едва уловимый, начал возвращаться ко мне по мере восстановления сил. Я ощутил тихий щелчок в сознании, и на моей ладони материализовалась тяжелая, потускневшая от времени золотая новгородская гривна.

Я протянул ее Захару. Он взял монету, повертел в руках, взвесил, потер, присвистнул.

— Старина, это да… Ценная вещица. Для музея. Иль для какого богатого чудака-коллекционера. Но в лавке на нее хлеба не купишь. Не примут.

Я смотрел на него, не понимая.

— Почему? Это же золото.

— Мир другой стал, — вздохнул дед, возвращая мне монету. — Золото, оно для банков, для сейфов, для спекулянтов. А для простого люда — вот они, деньги.

Он достал из потертого кошелька несколько разноцветных бумажек с портретами каких-то незнакомых мужчин.

— Наличные. Бумажные.

Дед Захар протянул мне одну. Я взял ее. Бумага была тонкой, шершавой, пахла чем-то химическим. На ней был изображен суровый мужчина с бородкой и подпись «100 рублей». Сто рублей. Какая-то абстрактная, ничем не обеспеченная единица. Я почувствовал себя абсолютным дебилом.

— А у кого побогаче, у аристократов этих, — Захар махнул рукой в сторону невидимого города, — так те вообще бумажками не машут. У них карточки. Пластиковые. В них все деньги виртуальные, в компьютерах живут. Поднесешь к аппарату — он пискнет, и все, оплатил. Или через браслет отправляют. Рассказывали так, сам-то я такого не видел, поэтому, может, и врут.

Мой мозг отказывался это воспринимать. Электронные деньги? Деньги, которых нет? Не пощупать их, не ощутить их тяжесть в кошельке? Я, видевший горы серебра и золота в княжеской казне, не раз державший в руках дирхемы арабские, византийские солиды, не мог постичь эту высшую математику доверия к ничего не стоящей бумажке и писку машины.

— И как… как их получить? Эти бумажки? — спросил я, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Охота на мертвецов, битва с демонами — это было понятно. А вот это…

Захар хитро прищурился.

— Так ты ж лучший охотник в округе. Шкуры твои — хоть медвежьи, хоть волчьи — первосортные. Ни дырки, ни порчи. Раньше я их просто на обмен пускал, а мог бы и продавать. В городе за них дают хорошие деньги. Наличными.

Он предложил мне сделку. Я бью зверя и приношу шкуры. Он их сдает перекупщикам, а мне отдает часть выручки. Процент он назвал честный, я это почувствовал. Он не пытался обмануть. Он пытался встроить меня в этот новый, чужеродный мир.

Я сидел молча, сжимая в кулаке привычную, такую родную золотую гривну, которая теперь была всего лишь музейным экспонатом. Мои легендарные мечи, мои доспехи, мои запасы золота и серебра — все это было бесполезно. Чтобы выжить, чтобы перемещаться по миру, чтобы, в конце концов, найти Хозяина, мне нужны были эти разноцветные бумажки!

Горькая ирония ситуации заставляла меня усмехнуться. Мстислав, волхв-витязь, потомок великих князей, вынужден торговать шкурами, как какой-то промысловик.

— Ладно, — я сдался. — Договорились. Шкуры — тебе. Деньги — мне.

С этого дня мои ночные вылазки обрели новый смысл. Двойную цель. Я по-прежнему рыскал по лесу, выслеживая мертвяков, перекрывая щели, из которых они лезли. Я вырезал их без жалости, поглощая их жалкую энергию, капля за каплей омолаживая свое тело. Это была главная охота.

Но теперь по пути я стал обращать внимание и на зверя. Не просто убивать для пропитания, а добывать аккуратно, чисто, чтобы не испортить шкуру. Мой клинок, тот самый, что разил упырей, теперь с той же хирургической точностью снимал шкуру с лося или волка. Я складывал их в потаенном месте, а на рассвете приносил деду Захару.

Он смотрел на мою добычу, качал головой и восхищенно цокал языком.

— Чистая работа. Словно и не ножом резал. За такие шкуры перекупщики драться будут.

Он был прав. Через месяц у меня в избе, под половицей, лежала уже приличная пачка тех самых разноцветных бумажек. Я пересчитывал их иногда, ощущая их странную, условную ценность. Это была не плата за труд. Это были стрелы для новой войны. Билеты в тот мир, где прятался мой враг.

Как-то раз, пересчитывая очередную пачку «сторублевок», я поймал себя на мысли, что уже привык к их виду. К их хрусту. Даже к этому химическому запаху. Я научился различать номиналы, запомнил водяные знаки.

Положив деньги обратно под половицу, я вышел на улицу. Ночь была тихой, но ветер, мой верный союзник, принес с востока знакомую, тошнотворную нотку. Где-то снова открылся разрыв.

Я обнажил клинок. Он засветился ровным, голубоватым светом. Одна охота кормила другую. Шкуры давали бумажки. Бумажки открывали дорогу к настоящей цели.

Шагнув в зовущую темноту, я оставил позади мир людей с их паспортами и деньгами, возвращаясь в свой мир — мир тени, стали и древней мести. Сейчас он казался мне гораздо проще и честнее.

Лес был моим собором, моей крепостью, моей мастерской. Каждый шелест листвы, каждый хруст ветки под ногой, каждый запах — от сладковатого аромата гниющей клюквы до острой мускусной струи лисы — был мне знаком и ясен. Я знал его душу, а он — мою. И потому я сразу почувствовал чужеродное пятно, вонзившееся в его плоть.

Я шел по следу слабого, но назойливого выброса скверны — очередной щели, из которой сочились мертвяки. След вел на север, к глухим, заболоченным чащобам, куда даже мои охотники из Устья заглядывали редко. И вдруг привычный гул леса сменился. Птицы замолкли. Белки затаились. Воздух, всегда напоенный жизнью, застыл, тяжелый и тревожный.

И тогда я услышал голоса.

Незнакомая речь. Резкая, отрывистая, с гортанными звуками и странными акцентами. Ничего общего с певучим наречием местных или даже с грубым, но знакомым говором городских. Это был язык чужаков.

Я растворился в тени вековой ели, слился с узором коры и мха. Мои движения стали бесшумными, дыхание — медленным и глубоким, как у спящего зверя. Я пополз на звук, как ползет дым, невидимый и неосязаемый.

Они расположились на небольшой поляне у высохшего русла ручья. Их было человек десять. Не селяне, не охотники. Воины. Все одеты в темную, практичную форму без опознавательных знаков, но с качественной, матовой бронепластиной на груди и плечах. Оружие — не кустарные обрезы, которые я видел в деревне, а современные автоматы с примкнутыми магазинами, у двоих — компактные, хищного вида арбалеты со сложными прицелами. Один неторопливо чистил длинный, серый нож с длинной рукоятью — явно артефакт, напитанный силой для борьбы с духами или броней.

Но больше всего меня насторожило другое. От них тянуло эфиром. Тонким, едким запахом озона и перегретого металла, что выдает работающую магию. Среди них был хотя бы один маг. Возможно, и больше. Их ауры были приглушены, спрятаны, как и моя, но я чувствовал сдержанную мощь, готовую вырваться наружу.

Их лагерь был обустроен как временная стоянка, но расположились они с максимальным комфортом. Заметил я и ящики с каким-то оборудованием, и компактную рацию, антенну, замаскированную под сук. Это были профессионалы. Опасные.

И вот что венчало эту картину, заставляя ледяную ярость подниматься по моему позвоночнику: в стороне, у подножия огромной старой березы, сидели три девушки. Их руки были связаны за спиной, рты заклеены серебристой лентой. Одежда на них была порвана, лица испачканы землей, со следами побоев. В их широко раскрытых глазах стоял немой, животный ужас. Они были не из Устья. Чужие. Похищенные.

Гадать, кто разбил лагерь в лесу, больше не стоило, все было ясно и так — людоловы.

Старая, как мир, гнусная профессия. Но эти не были похожи на убогих работорговцев. Их оснащение, выправка, дисциплина — все говорило о серьезной организации. О заказной работе.

Я замер, вжимаясь в землю. Мой первоначальный порыв — ринуться и вырезать их всех — уступил место холодному, расчетливому анализу. Десять вооруженных до зубов бойцов, среди них маг, возможно, даже не один. Лобовая атака — безумие. Нужно было наблюдать, понять их слабые места, режим караула, вычислить, кто главный.

Я замер в своем укрытии и следил. Они говорили мало, общаясь короткими, отрывистыми фразами. Движения выверенные, экономные. Охранники по периметру сменялись без лишних слов. Маг — им оказался коренастый мужчина с бритой головой и шрамом через глаз — сидел в стороне, что-то настраивая на портативном устройстве, похожем на планшет. Его пальцы порой вспыхивали слабым синим светом.

И вот один из них, здоровенный детина с бычьей шеей и пустым взглядом, вдруг тяжело поднялся. Он что-то хрипло сказал своим, и те хмыкнули в ответ, похабно ухмыляясь. Он направился к пленницам. Девушки съежились, пытаясь отползти. Здоровяк схватил одну, самую молодую, за длинную русую косу и рывком поднял на ноги. Она забилась, издавая приглушенные, безумные от ужаса звуки под лентой.

— Тихо, сучка, — просипел он на ломаном, но понятном языке. — Прогуляемся, красавица. Разомнем косточки.

Он поволок ее от лагеря, прямо в мою сторону. Его товарищи проводили его смешком, кто-то крикнул вслед что-то непристойное. Они были уверены в себе. Полностью.

Их уверенность стала их приговором.

Людолов тащил пленницу, не глядя по сторонам, поглощенный своими грязными намерениями. Он прошел в двадцати шагах от меня, углубляясь в чащу. Я двинулся за ним, тенью, совершенно бесшумной. Моя ярость была холодной, абсолютной, сконцентрированной в точке острее любого клинка.

Наконец громила нашел подходящее место — небольшой пригорок, скрытый завесой папоротников. Он швырнул девушку на землю и стал расстегивать пояс. Пальцы чужака чуть подрагивали от возбуждения, и я буквально физически чувствовал его радость от вида беспомощной пленницы.

— Now, my pretty… — буркнул он на своем языке.

Это были его последние слова.

Я не стал использовать меч. Не стал использовать магию. Это должно было быть тихо. Мгновенно.

Словно ночной кошмар, я возник позади него. Моя левая рука закрыла ему рот, запрокидывая его голову. Правая — с длинным, отточенным охотничьим ножом, что я всегда носил за голенищем, — совершила одно быстрое, точное движение.

Сталь вошла под основание черепа, перерезая спинной мозг, и вышла у кадыка. Даже хрипа не последовало. Лишь короткий, влажный звук и судорожный вздох, застрявший в глотке. Его тело обмякло, глаза закатились, полные неожиданности, а не боли. Я не дал ему упасть, тихо опустил тело на мягкий мох.

Девушка вся сжалась в комок, зажмурилась, ожидая удара. Но его не последовало. Она услышала лишь странный, мягкий звук и тишину. Закрытые глаза осторожно приоткрылись, в них плескался ужас.

Я стоял над ней, вытирая лезвие о плащ мертвого людолова. Кровь была темной и липкой. Внимательно посмотрел на девушку, готовясь вырубить, если она решит заорать. В ее глазах читался уже не просто животный ужас, а непонимание. Я не был похож на спасителя. Я был пугающей тенью с окровавленным ножом.

— Молчи, — тихо, но властно приказал я, и моя воля, окрепшая в боях, заставила ее замолчать, подавив рвущийся наружу крик. — Лежи здесь. Не двигайся. Ни звука.

Она кивнула, не в силах вымолвить слово. Я накинул на нее плащ мертвеца, скрыв ее с головой, а тело несостоявшегося насильника оттащил в густые заросли папоротника. Обыскивать пока не стал — успеется.

Настороженно обернулся к лагерю. Но никто ничего не услышал. Их смех и разговоры продолжались. Они потеряли одного человека и даже не заметили этого.

Но теперь их было не десять. Девять.

— Я сниму с тебя ленту, и ты ответишь на мои вопросы. Без криков, воплей и плача. Тихо, внятно и понятно. Сможешь? — спросил я ее, присаживаясь рядом и откидывая плащ.

Быстрые кивки — такие энергичные, что мне показалось, у нее сейчас отвалится голова — были мне ответом.

Все же сомневаясь, я осторожно потянул ленту, отрывая ее от лица девушки — да, так больней. Но если дерну резко, она точно заорет.

— Кто ты такая, откуда и кто эти? — дернул я головой в сторону стоянки бандитов.

— Я Аня. Аня Савельева из деревни Глухово, что в двадцати километрах отсюда на север. Пошли с подругами в лес по грибы, а тут эти налетели. Слова не дали сказать — повязали и утащили, — быстро, чуть глотая слова, зашептала она.

— Кто они?

— Не знаю. Но слышала, что пришли из Пшесского воеводства. Правда, говорят по-саксонски.

— Понимаешь их язык?

— Немного. Нас в школе ему учили, — почему-то смутилась она.

— Зачем вы им?

— Для обряда какого-то. Я не все поняла, да эти не особо и говорили при нас о деле. Только сальные шутки отпускали.

— Обряда, говоришь? — напрягся я. — Если захвачу кого живым, сможешь его понять?

— Они ж не расскажут…

— У меня и мертвые заговорят, если я того захочу. И поверь мне, болтают они еще похлеще живых. Так что? Сможешь?

— Если не все, то многое. А лучше вы Марийку освободите — ну, это та, с черными волосами. Она лучше их язык знает, отличница.

— Марийка, говоришь? — задумался я. — Ладно. Сиди тут и не дергайся. Чтоб даже звука от тебя не услышал. Как все закончим, провожу вас обратно в деревню. И это… Не выкай мне. Чай, не басурманин я какой.

— А как же к вам… К тебе обращаться?

— Дед Славик зови, — вспомнил я прозвище, данное мне Вероникой. Сердце чуть кольнуло. Как там девчонки, столько времени прошло…

— Да какой же вы дед?..

— Все. Молчок. Потом об этом будем говорить. Я пошел, а ты затаись.

Развернувшись, я пополз в сторону лагеря людоловов, испытывая азарт. Ведь охота только начиналась. Они считали себя хищниками. Они крупно ошибались. В их лес пришел настоящий хищник. И он был голоден.

Я снова растворился во мраке, готовясь выбрать следующую жертву. Их уверенность была их слабостью. А мой гнев — моим самым острым клинком. Пришедшая на мою землю нечисть сдохнет. Тут без вариантов. Пора напоить мой меч кровью. Кровью живых, что хуже мертвых…