Мстислав Дерзкий часть 2

Глава 19

Оставшиеся три дня пролетели в странном, натянутом спокойствии, похожем на затишье перед бурей. Воздух в избе был густым от невысказанных мыслей. Я проводил время в бесконечных хлопотах, а Вега… Вега словно заново училась жить.

После нашего разговора, после того как я швырнул ей в лицо свою правду о богах, она замкнулась. Но не в отчаянии, а в глубоком, сосредоточенном молчании. Она больше не сидела, уставившись в стену. Теперь её место было у окна. Она пододвинула к нему табурет и могла часами сидеть неподвижно, наблюдая за жизнью деревни. Я видел, как её взгляд следит за девчонками, гоняющими по улице кур, за старухой, доящей козу, за мужиками, чинящими плетень. В её глазах, обычно холодных и острых, появлялось что-то неуловимое — то ли недоумение, то ли жажда. Она смотрела на эту простую, бесхитростную жизнь, как житель подводного царства смотрит на поверхность, где танцуют солнечные зайчики. Это был мир, который она, по её же словам, была призвана защищать, но забыла все, что знала о нем.

Потом она начала двигаться. Сначала неуверенно, как манекен на расшатанных шарнирах. Подметала пол в избе веником, хотя он и так был чист. Протирала пыль на единственной полке, расставляя по струнке мои скудные пожитки — зажигалку, нож, потрёпанную книгу. Казалось, эти простые действия доставляли ей какое-то необъяснимое удовольствие. В них был ритм. Порядок. Но не тот, что спускается сверху в виде приказа, а рождающийся изнутри, из желания навести уют в своём углу.

Однажды я застал её за странным занятием. Она сидела на полу, скрестив ноги, и с закрытыми глазами водила пальцами по грубым доскам пола, словно пытаясь прочитать какую-то тайную письменность. На лице её было напряжённое усилие.

— Что ты делаешь? — спросил я.

Она вздрогнула и открыла глаза.

— Пытаюсь вспомнить… — прошептала она. — У меня была… семья? Кажется, была. Мать. Отец. Брат? Лица… не вижу. Только ощущение. Тепло от печи. Запах хлеба… — она замолчала, и её плечи снова сникли. — Не получается. Печати… они стёрли слишком много.

Во мне что-то кольнуло. Не жалость — нет. Скорее, яростное понимание. Вот оно, истинное лицо её «богов». Они не просто забрали её жизнь — они отняли у неё прошлое. Сделали чистым листом, на котором написали только одно слово — Служба.

В такие моменты моя ненависть к ним, холодная и твёрдая, как алмаз, лишь крепла. Но я не лез к ней с разговорами. Давал ей время подумать обо всем самой. Я же был всецело поглощён другим вопросом: куда нам идти?

Город был ловушкой. Там нас быстро бы нашли — либо её бывшая «Сотня», либо приспешники Тёмного Князя, либо, что хуже всего, люди Хозяина. А я пока не был готов противостоять им всем сразу. Нет, нужно было место глухое, уединённое, без лишних глаз, но с определёнными ресурсами. И тогда я вспомнил.

База людоловов. Та самая, в лесу, где я сорвал их операцию. Она была разгромлена, но не уничтожена до основания. Дома, склады, обнесенный забором периметр. И главное — она была затеряна в самой гуще леса, вдали от дорог. Идеальное временное укрытие.

Поэтому каждый день на рассвете я уходил. Путь был неблизким, но моё обновлённое тело почти не чувствовало усталости. Я шёл по знакомой тропе, и с каждым шагом лес смывал с меня остатки деревенского уюта, возвращая к реальности. Реальности охоты и выживания.

База представала передо мной мрачным, но многообещающим зрелищем. Несколько бревенчатых бараков, часть из которых сгорела дотла во время моего боя. Пахло гарью, смертью и заброшенностью. Но под толстым слоем пепла и обломков можно было отыскать полезное. Я работал как каторжный. Разбирал завалы, вытаскивал уцелевшие запасы — консервы в металлических банках, мешки с сухарями, ящики с патронами (самих автоматов я не нашёл — видимо, «Сотня» прибрала их к рукам). Нашёл даже дизельный генератор, чудом уцелевший, и несколько больших канистр солярки.

Главной моей задачей был один барак, стоявший на отшибе, почти у кромки леса. Он пострадал меньше других. Я вынес оттуда обгоревшие тела, закопал их в лесу без всяких церемоний, затем принялся за укрепление. Забил щели, нашёл листы фанеры и жести, чтобы залатать пролом в стене, соорудил грубую, но прочную дверь. Внутри расчистил пространство, сложил найденные припасы в угол, накрыв их брезентом. Притащил две железные кровати с панцирными сетками, снял с них обгоревшее тряпьё. Спать на голых пружинах было не очень, но это можно было исправить.

Каждый вечер я возвращался в деревню усталый, пропахший дымом и потом. Вега встречала меня молча. Она научилась готовить на печи — варить простую кашу, кипятить чай из собранных у околицы трав. Еда была безвкусной, но съедобной, дающей силы. Мы ели молча, изредка поглядывая друг на друга. Никакого доверия между нами не было. Было лишь перемирие. Общая цель — выжить — пока что перевешивала взаимную подозрительность.

В последний вечер, когда я, вернувшись, стал собирать свои нехитрые пожитки в вещмешок, она, наконец, нарушила молчание.

— Куда мы идём?

— В лес, — коротко ответил я, не глядя на неё. — У меня есть место.

— Там безопасно?

— Безопаснее, чем здесь. Для нас. И для этих людей, — я кивнул в сторону окна, за которым слышались голоса деревенских.

Она кивнула, как солдат, принимающий информацию к сведению.

— Мне нужно оружие.

Я остановился и посмотрел на неё. Она стояла прямо, её худое тело было напряжено, в глазах — не просьба, а требование.

— Ты едва ходишь.

— Я буду ходить. И я буду драться, если понадобится. Без оружия я — обуза.

В её словах была горькая правда. Я порылся в своём мешке и достал оттуда короткий, с широким лезвием нож в кожаных ножнах — трофей с базы.

— Пока этого хватит, — протянул я ей.

Она взяла нож, взвесила его в руке, быстрым движением пристегнула ножны к поясу своих новых грубых штанов, что дала ей Пелагея. Движение было отточенным, автоматическим. Воин в ней, временно поменявшийся местами с простой девушкой, вновь ожил.

На следующее утро мы уходили. Захар молча вручил мне увесистый узел с едой — хлеб, сало, крупа. В его глазах читалось облегчение, смешанное с остатками тревоги.

— С богом, — буркнул он, что в моих ушах прозвучало злой насмешкой.

— Держись, староста.

Мы вышли за околицу и скрылись в лесу. Я шёл впереди, прокладывая путь, она — следом, тихая и сосредоточенная. Я не оглядывался, но чувствовал её присутствие за спиной. Хрупкую, но опасную тень. Мою новую реальность. Наше странное, вынужденное союзничество только начиналось. И впереди была не просто жизнь в лесу. Впереди была война. А база людоловов становилась нашим первым, временным командным пунктом. Местом, где мы должны были решить, как вести эту войну дальше.

Дорога через лес была молчаливой. Вега шла за мной по пятам, её шаги были уже твёрже, дыхание ровнее. Она не озиралась по сторонам с любопытством горожанки, а сканировала пространство профессиональным, цепким взглядом, отмечая ориентиры, принюхиваясь к ветру. На её поясе висел тот самый нож — твёрдый, холодный факт нашего нового союзничества.

База предстала перед нами в утреннем свете таким же мрачным, но уже не столько зловещим, сколько заброшенным местом. Следы пожара, развороченные землянки, обугленные скелеты бараков. Однако за три дня я успел сделать немало. Центральная площадка была расчищена от крупных обломков, трупы убраны, а главное — был отчётливо виден путь к тому самому, наименее пострадавшему бараку на отшибе.

— Дом, милый дом, — я отодвинул тяжёлую, сколоченную на скорую руку дверь, жестом приглашая её войти.

Внутри пахло дымом, сыростью и… чистотой. Я не только расчистил пространство, но и вымыл полы, протёр единственное маленькое запылённое окно. В углу аккуратной горкой лежали припасы, накрытые брезентом. Две железные койки стояли друг напротив друга, на них уже были набросаны охапки свежего сена, прикрытые грубыми одеялами из запасов людоловов. Посреди комнаты стоял грубый деревянный ящик, служивший столом, и два обрубка брёвен вместо табуретов.

— Уютно, — сухо констатировала Вега, обводя взглядом наше новое жилище. Но в её глазах мелькнуло нечто, похожее на удовлетворение. После дней беспамятства и боли любой кров над головой казался дворцом.

Быт устраивали молча, действуя на ощупь, находя свои обязанности. Я взял на себя тяжёлую работу — принёс воды из колодца (к моему удивлению, он оказался чистым и действующим), нарубил дров для небольшой железной печки-буржуйки, что стояла в углу. Вега, с её дотошностью, принялась раскладывать припасы, сортировать консервы, развешивать наши немногочисленные вещи. Она нашла даже несколько огарков свечей и жестяную кружку, которую отдраила до блеска.

И вот, когда первоначальные хлопоты по обустройству были завершены, наступило время, которого я ждал с почти мальчишеским нетерпением. Исследование.

— Лагерь людоловов неспроста был построен именно здесь, — сказал я, подходя к карте, которую нарисовал углем на стене барака. — Они караулили тот карьер. Но кто-то же снабжал их, управлял ими. Должны быть документы, связь, что-то ещё.

Я чувствовал знакомое щемящее чувство авантюризма, тот самый азарт охотника за тайнами, что гнал меня когда-то в самые тёмные углы мира. Эта база была большой, незаконченной шахматной партией, и на доске осталось несколько интересных фигур.

К моему удивлению, Вега, закончив с раскладкой вещей, не уселась по своему обыкновению у окна, а подошла ко мне.

— Система бункеров, — сказала она внезапно, её голос прозвучал уверенно. — Стандартная практика. Основные запасы и коммуникации всегда под землёй. Ищи люк. Замаскированный.

Я посмотрел на неё с новым интересом. Начинает думать, и это хорошо.

— Ты права. Я искал по верхам. Надо копать глубже. Буквально.

Мы вышли наружу. Солнце уже поднялось выше, разгоняя утренний туман. Начали с центральной площадки, методично простукивая землю ногами и прислушиваясь к звуку. Минут через сорок бесплодных поисков у края леса, почти у самого частокола, я наткнулся ногой на что-то твёрдое. Отгрёб слой хвои и земли — и нашим взглядам открылся массивный железный люк, искусно замаскированный под кочку и поросший мхом.

— В яблочко! — не сдержал я улыбки.

Вместе мы с трудом отдраили тяжелую крышку. Из тёмного провала пахнуло холодом, сыростью и маслом. Заглянув внутрь, я решил спуститься первым, нащупав ступени. Создал мелкого светляка. Помещение было не очень большим, но идеально сохранившимся. Полки с консервами, ящики с патронами, пара автоматов, бочки с водой. И самое главное — в углу стоял старый, но целый коротковолновый радиопередатчик, а рядом на столе лежала стопка бумаг.

Именно здесь, в пыльном подземелье, при свете дрожащего пламени, я впервые увидел, как Вега улыбается.

Она взяла в руки одну из папок, открыла её, и на обычно строгом лице девушки появилось выражение сосредоточенного, почти детского интереса. Она водила пальцем по строчкам, шепча что-то себе под нос, и вдруг уголки её губ дрогнули и поползли вверх. Это была не та сдержанная улыбка, которую порождает вежливость, а настоящая, живая, от искреннего увлечения процессом.

— Смотри, — она показала мне листок со схематичным чертежом. — Это не просто карта местности. Это разметка энергетических потоков. Они не просто тут творили зло. Они изучали это место.

А я смотрел на неё, и что-то в моей душе дернулось. Я видел перед собой не бездушного бойца Божественной Сотни, а умную, любознательную девушку, которая впервые за долгие годы делала то, что хотела, а не то, что приказывали. И мне это… понравилось. Понравилось видеть в ней проблеск жизни, а не службы.

Мы просидели в бункере несколько часов, перебирая бумаги. Нашли отчёты о наблюдениях, шифрованные журналы переговоров, списки поставок. Каждая находка была кусочком мозаики, складывающейся в картину чудовищного замысла.

Сколько мы пробудем здесь? Неделю? Месяц? Покажет время. Но теперь это было не просто выживание в глуши. Это была настоящая охота. Охота за правдой. И впервые за долгое время я чувствовал, что не один в своей тихой войне. Рядом со мной был кто-то, кто начинал понимать правила этой игры. И чья улыбка в слабом, неверном свете над старыми чертежами делала эту войну чуть менее одинокой.

Мы сидели в подвале, в пыльном круге света от коптящей керосиновой лампы, найденной среди припасов. Воздух был густым от запаха старой бумаги, машинного масла и влажной земли. Мы только что нашли папку с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ОПЕРАЦИЯ 'ЧЕРТОПОЛОХ». Вскрывать её пока не решались — для этого нужна была свежая голова. Мы на время отложили бумаги, сделав небольшой перерыв. И в звенящей тишине, под гулкое потрескивание фитиля, я понял, что пора.

Вега сидела напротив, на ящике из-под патронов, и чистила свой нож. Движения её были плавными, медитативными. Она почувствовала мой взгляд и подняла глаза. В них не было прежней стены — лишь усталое любопытство. Я усмехнулся:

— Спрашивай. Я ж вижу, что тебя раздирает от любопытства.

Она медленно кивнула.

— Ты не похож на… местного. Выглядишь как простолюдин, но с повадками аристократа. От тебя пахнет старым камнем. И пеплом.

Я усмехнулся. Точно подметила.

— Потому что мне, должно быть, уже больше тысячи лет. Плюс-минус пару десятилетий. Я, откровенно говоря, плохо помню свой последний день рождения.

Она перестала чистить нож, но не выразила ни удивления, ни недоверия. Просто ждала продолжения моей истории. Эта её способность принимать невероятное как данность меня одновременно и раздражала, и восхищала.

— Я сын Великого князя Олега Инлинга, — произнёс я, и слова эти прозвучали в подвале так же странно, как если бы я объявил себя жителем другого мира. — Сотник отряда волхвов-витязей. В те времена я был храбр, глуп и верил, что боги на нашей стороне.

Я рассказал ей. Коротко, обрывисто, выплёскивая, как из ведра. О том, как орды мертвяков Нави хлынули на наши земли. О том, как мы неделями сдерживали их на границе, как молились Перуну и Велесу, прося у них помощи. И о том, как в ответ получали лишь молчание. Небеса были пусты и безразличны.

— В последней битве, — голос мой стал тише, я смотрел куда-то сквозь стены бункера, видя перед собой давнее поле, усыпанное костями, — я дрался с Четырехлистником — генералом армии мертвых. Мы сошлись один на один. Это был не бой — мясорубка. Я победил, но он успел проткнуть меня когтем, пропитанным тленом. Я упал, чувствуя, как жизнь уходит. Думал, что умер, и знаешь что…

Я замолчал, сглотнув ком в горле. И продолжил:

— Когда я победил, то не увидел в его глазах ненависти. Я увидел… насмешку. И понял. Мы были для них не врагами. Мы были удобрением. Полигоном. Боги наблюдали за нашей бойней, как смотрят на драку петухов. И тогда… тогда я возненавидел их. Мне казалось, мы умерли почти одновременно, но я, как видишь, ошибался. Меня спасли, сам не знаю как — спросить-то уже не у кого.

Я посмотрел на свои руки, будто ожидая увидеть на них ту самую, древнюю кровь.

— А потом я проснулся. Тысячу лет спустя. В древнем кургане, что был моей могилой. Какой-то чудак-археолог, граф Темирязьев, расковырял саркофаг в поисках сокровищ. И разбудил меня. Как? Понятия не имею. Потом он умер, как и вся его семья, от нашествия мертвяков. Осталась одна Вероника — маленькая девочка, что не побоялась встать со мной плечом к плечу в битве против мертвых. А я… я вышел в мир, который даже не помнил моего имени…