Мстислав Дерзкий часть 2

Глава 22

…Я стоял посреди землянки, и казалось, сам воздух отяжелел от прочитанного, впитывая в себя яд каждого произнесенного вслух слова.

«Проект 'Чертополох». «Стратегическое оружие». «Демографический коллапс».

Слова-скальпели, слова-ядовитые шипы, которые вонзились в мозг и теперь медленно отравляли душу.

Сначала была пустота. Оглушающая, абсолютная. Как после взрыва, когда на миг мир замирает, и ты не слышишь ничего, лишь чувствуешь давление в ушах. Я смотрел на разбросанные по столу бумаги, на эти аккуратные, бесстрастные строки, что несли в себе холодный приговор миллионам. Моему народу. Моей земле.

А потом пустоту сменила ярость.

Она поднялась из самого нутра, из той темной бездны, куда я заточил всю боль, всю горечь поражений, всю ярость за попранные алтари и сожженные деревни. Это была не просто злость воина на врага. Это было нечто древнее, первобытное. Ярость зверя, у которого покусились на логово, на детенышей. Ярость самой земли, которую хотят вспороть и осквернить.

Похолодели пальцы. В висках застучал молот, и кровь ударила в голову с такой силой, что зрение помутилось. Я сгреб со стола первую попавшуюся пачку пергаментов и с силой швырнул ее оземь. Хруст рвущейся бумаги прозвучал жалко, слабо, не принося облегчения.

— Твари! — вырвалось у меня хриплое, нечеловеческое рычание. — Подлые, бесчестные твари!!!

Я не видел Вегу. Не слышал ее. Мир сузился до пылающего шара ненависти в моей груди и этих проклятых бумаг, что лежали повсюду, как падаль. Я рухнул на колени, вцепившись пальцами в земляной пол, чувствуя, как под ногтями крошится мерзлая глина. Мне хотелось крушить, ломать, рвать в клочья. Выплеснуть эту адскую энергию, что разрывала меня изнутри.

И магия откликнулась.

Она хлынула из меня неконтролируемым потоком, повинуясь не разуму, а слепой ярости. Не та, что я вызывал сознательно — гармоничная сила леса, просьба, обращенная к миру. Нет. Это был дикий, необузданный выброс чистой силы, вобравшей в себя и ярость волка, и коварство змеи, и мощь медведя.

Вокруг меня вздыбилась земля. Стены землянки затрещали, из щелей посыпалась труха. Стол, на котором лежали документы, с грохотом перевернулся, и дерево заскрипело, ломаясь под невидимым напором. Воздух зарядился статикой, запахло грозой и озоном. По моей коже пробежали разряды зеленоватого света, выжигая на рукавах рубахи причудливые узоры. Из груди вырвался немой крик, и с потолка посыпался мелкий грунт.

Я был эпицентром крошечного, но яростного шторма. Хорошо, что лагерь находился вдалеке от людей. Иначе эту вспышку увидели бы все. Увидели бы не героя, не защитника, а обезумевшего от ярости монстра.

Не знаю, сколько это длилось. Может, мгновение. Может, вечность. Когда спазм прошел, я остался сидеть на коленях, тяжело дыша, весь в грязи и пыли. Грудь пылала, в ушах стоял звон. Землянка выглядела так, будто через нее пронеслось маленькое торнадо.

И сквозь тяжелое биение крови, заполнившее мою голову, я все же услышал тихий, спокойный голос.

— Мстислав.

Я поднял голову. Вега стояла у входа, прислонившись к косяку. Она не выглядела испуганной. Ее лицо было серьезным, а во взгляде читалась усталая понимание. Она смотрела на меня не как на безумца, а как на раненого зверя, который отбрасывает даже руку того, кто пытается помочь.

— Они… они хотят не просто убить, — просипел я, и голос мой срывался. — Они хотят, чтобы после нас ничего не осталось. Ни памяти, ни жизни. Чтобы земля наша вымерла и превратилась в гниющую пустыню. Это… это даже не война. Это… уничтожение. Как тараканов.

— Я знаю, — просто сказала она. — Я читала.

Она переступила через порог, осторожно шагая среди разбросанных бумаг. Подошла ко мне и опустилась на корточки, чтобы быть на одном уровне. Ее глаза, такие же пронзительные, изучали мое лицо.

— Твоя ярость… она понятна. Но она сожжет тебя изнутри, старик. Или превратит в того, кого ты сам же уничтожаешь.

— Что же мне делать, Вега? — в голосе моем прозвучала неприкрытая, почти детская беспомощность. — Как воевать с тем, кого не видишь? С тем, кто бьет не по армиям, а по самой земле, по душам?

Она помолчала, потом ее взгляд упал на мои руки. На те самые руки, что с каждым поверженным Высшим мертвяком становились моложе, сильнее.

— Ты сам только что сказал, — напомнила она тихо. — Пусть и в гневе. Нам надо становиться сильнее. Тебе… тебе нужно твое прежнее молодое тело. Твоя мощь. Тот, кто, старик Мстислав, может выиграть битву. Но чтобы выиграть эту войну… тебе нужна сила, которая была в тебе, когда годы не тяготели над твоими плечами. Та ярость, что была у тебя сейчас… представь ее, обузданную, заключенную в тело, полное сил и мощи.

Ее слова падали на благодатную почву. Ярость начала отступать, уступая место холодному, расчетливому осознанию. Она была права. Все эти дни я боролся с симптомами, вырезая мертвяков, как сорняки. Но сейчас я нашел корень ядовитого растения. И чтобы вырвать его, нужен был не серп, а топор. Тяжелый, острый, занесенный рукой, не знающей усталости.

Я медленно поднялся на ноги. Кости не хрустели. Мышцы слушались беспрекословно. Я посмотрел на свои ладони. Да, они были моложе. Но недостаточно. Мне нужна была не просто физическая форма. Мне нужна была та самая мощь, что пульсировала во мне сейчас, но укрощенная, подконтрольная. Магия леса, умноженная на свирепость упыря и подкрепленная телом, находящимся в расцвете сил.

— Охотиться, — произнес я, и голос мой вновь обрел твердость. — Целенаправленно. Мы будем искать Высшую нежить. Не ждать, пока она придет к нам. Искать и уничтожать. Резать их, как баранов. Каждая такая тварь — это не просто угроза, это… шаг к моей силе. К нашей силе.

Я посмотрел на Вегу. В ее глазах я увидел не просто согласие, а решимость. Она понимала. Понимала, что мы вступаем на опасный путь. Что моя трансформация — это палка о двух концах. Но другого выхода не было.

— Сейчас… сейчас мне нужно побыть одному, — сказал я, чувствуя, как остатки бури бушуют в крови. — Мне нужно привести мысли в порядок. Привести в порядок… это.

Я ткнул пальцем себе в грудь, туда, где сердце все еще билось как бешеное.

— Я разберу бумаги. Попробую найти еще что-то полезное. Какую-нибудь зацепку. Место, откуда они действуют, — кивнула Вега.

Не говоря больше ни слова, я развернулся и вышел из землянки. Ночной воздух ударил в лицо, холодный и чистый. После спертой атмосферы внутри бункера он показался нектаром. Я задрал голову. Сквозь разорванные тучи светили звезды. Холодные, равнодушные свидетели наших человеческих драм.

Я шагнул в лес. Не на тропу, а прямо в чащу, под сень вековых елей и сосен. Ветви хлестали меня по лицу, цеплялись за одежду, но я не останавливался. Я шел вперед, глубже, туда, где не было ни лагеря, ни бумаг, ни чудовищных планов. Туда, где был только древний, молчаливый лес.

Я шел, и внутри меня шла своя битва. Ярость схлестывалась с рассудком. Отчаяние — с решимостью. Я чувствовал, как магия, что я выпустил, медленно утихает, впитываясь обратно в плоть, оставляя после себя пустоту и странную, щемящую связь с окружающим миром. Деревья будто шептались обо мне. Земля под ногами отзывалась на каждый шаг.

Наконец, я вышел на маленькую, скрытую поляну, залитую лунным светом. Посередине стоял огромный валун, покрытый мхом. Я подошел к нему и опустился на землю, прислонившись спиной к холодному камню.

Закрыв глаза, я попытался дышать ровно. Вдох. Выдох. Я слушал лес. Шелест листьев. Уханье филина. Тихую перекличку ночных зверей. Это был живой мир. Тот самый мир, который они хотели умертвить.

И я понял. Моя ярость — ничто перед их холодным расчетом. Чтобы победить, мне нужно было стать чем-то большим, чем просто яростным воином. Мне нужно было стать оружием. Острым, безжалостным, но управляемым. Мне нужно было принять этот дар, эту странную способность поглощать силу мертвых владык, и обратить ее против тех, кто их послал.

Я сидел так долго, пока луна не начала клониться к западу. Мысли улеглись, выстроившись в четкую, пугающую, но единственно верную линию. Охота начиналась завтра. А сейчас… сейчас нужно было просто слушать. Слушать, как бьется сердце леса. И помнить, ради чего я буду убивать.

Лунный свет, пробивавшийся сквозь хвойные лапы, лежал на поляне призрачными пятнами. Я сидел, прислонившись к валуну, и пытался поймать ритм этого древнего леса, его спокойное, неспешное дыхание. Но внутри все еще бушевало море. Отголоски ярости колотились о стены моего сознания, как волны о скалы после шторма. Слова из доклада «Чертополох» жгли изнутри, как раскаленные угли. «Демографический коллапс»… «Пояс смерти»… Холодный, расчетливый геноцид.

Силы, что я обрел, поглощая Высших мертвяков, клокотали во мне, требуя выхода. Требуя новой жертвы, новой порции энергии для моего омоложения. Мысль о предстоящей охоте была сладка, как мед, и горька, как полынь. Я жаждал ее. Жаждал чувствовать, как ломаются кости под моим мечом, как темная сила вливается в меня, наполняя жилы молодостью. Но в самой этой жажде таилась отрава. Я чувствовал это кожей.

— Один в поле не воин… — прошептал я в тишину, и слова повисли в воздухе, ни к кому не обращенные. Голос мой звучал чуждо, осипло от недавнего крика. Как же я был слеп! Я думал, что, став сильнее, смогу всех защитить. Но против того, что описали бумаги, не хватит силы и десятка таких, как я. Нужна армия. Нужна мощь целого государства. А что я? Отшельник. Воин-одиночка, зациклившийся на собственном возмездии и собственном возрождении.

Отчаяние, холодное и липкое, стало подбираться к сердцу. Я закрыл глаза, откинув голову на холодный камень. Что мне делать? Куда идти? Кого просить о помощи?

И тогда я вспомнил о них. О тех, чья кровь текла в моих жилах. Чьи лица я едва помнил, чьи имена стерлись из памяти, но чья суть осталась со мной всегда. О предках.

Я никогда не был особо набожным или духовным. Моя вера была в сталь, в крепкую стену щитов, в верность товарищей. Но сейчас сталь была бессильна, стены рушились, а товарищей оставались единицы. Но были еще они. Тени былых времен.

Я не стал призывать их с помощью молитвы или зова. Я просто погрузился в себя. Глубоко, как ныряльщик в темные воды омута. Я отрешился от шума леса, от собственного тяжелого дыхания, от жжения в мышцах. Я искал внутри то тихое место, где жила память не только моя, но и память моего рода. Рода Инлингов.

Сначала была лишь темнота. Густая, беззвучная. Я сосредотачивался, взывая не словами, а самой сутью своего существа. «Отцы… Деды… Прадеды… Услышьте меня. Я заблудился. Мне нужен совет. Мне не хватает мудрости…»

И постепенно темнота стала оживать. Не голосами, нет. Сначала это были ощущения. Воспоминания чувств. Я почувствовал запах дыма от печи в родовом гнезде, которого не видел с детства. Услышал отдаленный звон кузнечного молота. Ощутил на своей щеке шершавую ладонь отца, прикосновения которой позабыл за долгие годы.

А потом пришли и образы. Смутные, как тени на стене от огня. Я не видел лиц, но чувствовал их присутствие. Они стояли вокруг меня на этой поляне — незримый круг из воинов, князей, матерей моего рода. Их было много. Очень много.

И от них исходило… неодобрение.

Это было не гнев, не проклятие. Это была глубокая, безмолвная печаль. Разочарование. Я чувствовал его, как холодный ветер, пронизывающий до костей. Они смотрели на меня — на мое тело, становящееся моложе, на мои руки, жаждущие смерти, на мою душу, затянутую паутиной темной магии, — и скорбели.

Один из образов, самый крупный и величавый, будто бы шагнул вперед. От него исходила власть, знакомая и чужая одновременно. И в моем сознании, без единого слова, родилось понимание.

— Ты идешь не той дорогой, сын мой.

Мысль была ясной, как утренний лед.

— Ты зациклился на силе. На мести. Ты пьешь из грязного источника и думаешь, что утоляешь жажду. Но с каждым глотком ты все больше отравляешь себя.

Я хотел возразить, крикнуть, что делаю это ради них, ради земли, ради жизни! Но перед их молчаливым судом все мои оправдания рассыпались в прах. Они видели суть.

— Ты все меньше походишь на человека, Ты превращаешься в орудие. В бездушную тварь, одержимую лишь уничтожением. Разве ради этого мы передавали тебе нашу кровь? Разве ради этого ты носишь наше имя?

Стыд, жгучий и горький, затопи́л меня. Они были правы. В погоне за мощью, чтобы противостоять чудовищам, я сам начал становиться чудовищем. Я радовался омоложению, не задумываясь о цене. Я жаждал убивать Высших не только для защиты, но и для подпитки собственного эго, собственного страха перед старостью и смертью.

— Тебе нужен не бой, сын мой. Тебе нужен покой. Тебе нужно вспомнить, кто ты.

Образы стали мягче. Печаль сменилась тихой, безмолвной нежностью. Я почувствовал, как чья-то невидимая рука легла на мое плечо. Не тяжелая, как ноша, а легкая, как прикосновение матери, убаюкивающей ребенка.

— Расслабься. Отпусти ярость. Она тебе не слуга, а тиран. Умойся утренней росой. Послушай пение птиц. Вспомни вкус теплого хлеба и запах свежего сена. Ты воин, но ты еще и человек. Не забывай об этом. Твоя сила должна рождаться из любви к жизни, а не из ненависти к смерти.

Я слушал их безмолвные наставления, и камень тревоги, что лежал у меня на сердце, начал понемногу крошиться. Я дышал глубже, ровнее. Напряжение в плечах и спине потихоньку уходило. Я позволил себе просто быть. Не воином, не мстителем, а просто… человеком. Сидящим в лесу под луной.

И в этот миг глубочайшего покоя, когда я был почти что на грани сна, ясного и очищающего, из самой гущи теней прозвучал еще один голос. Он был другим. Не мягким, не утешающим. В нем звучала сталь и власть, несгибаемая воля, что не терпит возражений. Голос основателя. Голос того, кто заложил первый камень в фундамент нашей крепости.

Голос прозвучал не как совет, а как приказ. Четкий, не допускающий сомнений.

— Иди во дворец, Мстислав. Иди в родовое гнездо Инлингов. В нем хозяйничают чужие, но стены его помнят нас. Кровь наша впиталась в его камни. Там твоя сила. Не та, что ты воруешь у мертвых, а та, что дана тебе по праву рождения. Верни ему былое величие. Подними наше знамя. Стань не просто воином. Стань князем. Стань лидером. Один ты — песчинка в буре. Но князь с мечом в руке и с народом за спиной — это стена, о которую разобьется любая тьма. Иди. Это твой долг. Это твое предназначение.

Голос умолк, отзвучав, как далекий гром. Круг теней медленно растаял, их присутствие исчезло, оставив после лишь чувство глубокого, невозмутимого спокойствия и… ясности.

Я открыл глаза. Луна уже почти скрылась, предвещая рассвет. Лес вокруг был все тем же, но я видел его иными глазами. Я не видел в нем укрытия или источника силы для следующей битвы. Я видел его частью своей земли. Земли, которую нужно не просто защищать, а возрождать.

Предки были правы. Моя охота за личной силой была бегством по кругу. Дворец… Родовое гнездо. Я почти забыл о нем. Там жила та, к которой я когда-то обещал вернуться, но не сдержал обещания. Та, в ком текла моя кровь, и та, кто был мне ближе всех живущих.

Теперь я понимал — бегство окончено. Пришло время возвращаться.

Я поднялся с земли. Тело слушалось меня легко, но теперь эта легкость была не от темной магии, а от сброшенной ноши ложного пути. Я не чувствовал ярости. Я чувствовал решимость. Твердую, как гранит.

Мне нужно было вернуться в лагерь. Рассказать Веге. Не просить совета, а объявить о решении. Мы сворачиваем лагерь. Мы идем не на охоту за мертвяками. Мы идем домой. Чтобы вернуть свое. Чтобы уничтожить пиявок, что присосались к нашей крови. Чтобы найти не просто силу, а причину, ради которой стоит ее использовать.

Плечи мои расправились. Я сделал глубокий вдох, наслаждаясь запахом хвои и влажной земли. Запахом дома. Впервые за долгие годы я знал, куда иду. И это придавало мне сил больше, чем любая поглощенная душа Высшего мертвяка.

Рассвет уже занимался на востоке, окрашивая небо в бледные тона. Я повернулся и твердым шагом пошел обратно, к лагерю. К новой старой жизни. К своему долгу.