Мстислав Дерзкий часть 2

Глава 5

Печать кургана закрылась за моей спиной с тихим, окончательным вздохом камня. Время пришло. Ученик окончил школу. Больше мне здесь нечего делать. Теперь все здесь вновь замрет до появления того, кто сможет найти заповедное место и открыть курган. И неважно, как долго будет длиться ожидание — дни, года, столетия. Для него нет времени — есть лишь тот, кого он всегда будет ждать. Того, в ком течет кровь, способная его разбудить.

Воздух снаружи ударил в лицо, холодный, игольчатый, напоенный запахами хвои, влажной земли и свободы. Он был пронзительно чист после спертой, древней атмосферы могильного холма. Я постоял несколько мгновений, вдыхая его полной грудью, позволяя легким, привыкшим к пыли веков, заново научиться дышать.

Я был полон. Сила не бушевала во мне — она лежала тяжелым, спокойным, готовым к работе пластом. Каждый мускул, каждый нерв был настроен, как идеально отлаженный механизм. Зрение выхватывало малейшее движение листьев, слух улавливал шепот ветра за версту. Я был оружием, вынутым из ножен после долгой заточки.

И это оружие жаждало действия.

Я закрыл глаза, отринув все лишнее. Образ шрама. Знак перевернутой лапы. Хозяин. Он был где-то там, во внешнем мире, творил свое черное дело. Но искать его вслепую — безумие. Нужна была нить. И я знал, где ее искать. Но не сейчас — позже. А пока…

Я обратился к самому простому, самому древнему союзнику. К ветру.

— Покажи, — прошептал я, не губами, а самой своей сутью. — Где боль? Где разрыв? Откуда течет гной?

Я не приказывал. Я просил. И ветер, вечный странник, узнавший меня теперь, откликнулся. Он обвил мое лицо, прошелся ледяными пальцами по щекам и потянул на восток. Не словом, а ощущением. Там, на востоке, воздух был горьким от пепла, тяжелым от воплей и густым от смрада смерти.

Мне больше не нужны были карты. Компасом мне служила боль этого мира.

Я побежал.

Это не был бег человека. Скорее стремительное, неудержимое движение силы, не знающей преград. Ноги едва касались земли, тело, обновленное и закаленное, рассекало воздух, как клинок. Я не огибал буреломы — я перемахивал через них, не замедляясь. Не сторонился оврагов — я срывался вниз и взлетал на противоположный склон, отталкиваясь от камней с мощью катапульты. Лес превратился в размытую зеленую стену по бокам от меня. В ушах свистел тот самый ветер, что вел меня, торопя, подгоняя.

Я бежал, и время снова обрело свой привычный ход, но теперь оно текло для меня иначе. Часы сжимались в минуты. Я чувствовал, как цель становится ближе с каждым ударом сердца. Запах менялся. К свежести леса примешивалась сначала легкая, едва уловимая горчинка гари, потом — тяжелые ноты горелого дерева и… мяса. Потом — тот самый сладковатый, тошнотворный запах разложения, что преследовал меня в кургане.

Через три часа такого бега, точного и неумолимого, как полет стрелы, я увидел, как над макушками вековых елей поднимается черный, маслянистый столб дыма. Он не был похож на обычный дым от костра — он был гуще, тяжелее, более зловещим. Воздух пропитался едкой копотью.

Ветер больше не тянул, он толкал меня в спину, нашептывая: скорее!

Я взбежал на небольшой, поросший молодым сосняком холм — и замер.

Внизу, в речной долине, горела деревня. Небольшая, дворов на сорок, обнесенная частоколом, когда-то крепким, а ныне полуразрушенным. Кривые, почерневшие избы полыхали, как факелы. Но не это было главное.

Главным было то, что происходило на ее улицах.

Деревню брали штурмом. Волна за волной. Мертвяки. Десятки, может, сотни. Они не ковыляли, как те, что я видел раньше. Они бежали. Немыслимо быстрые, костлявые, с пустыми глазницами, пылающими зеленоватым огнем. Они лились через проломы в частоколе, карабкались на уцелевшие стены изб, как обезумевшие насекомые. Их вой, похожий на скрежет железа по стеклу, оглушал даже отсюда.

И были защитники. Горстка людей. Я видел мужиков с ржавыми топорами и вилами, отчаянно рубившихся в узком проходе между двумя горящими сараями. Видел старика на колокольне полуразрушенной часовенки — он метал в наступающих слабые, блеклые вспышки магии, больше похожие на испуганные всполохи света. Они ничего не решали, лишь на мгновение ослепляли мертвецов. Видел женщину, что отбивалась оглоблей от двух упырей, прикрывая собой дверь в крайнюю избу. Оттуда доносился детский плач.

Их сопротивление было героическим. И абсолютно безнадежным. Волна нежити была слишком велика, слишком яростна. Еще десяток минут — и последний очаг жизни в этой долине будет затоптан, сожран, потушен.

Во мне ничего не дрогнуло. Не сжалось от жалости. Не вскипело от гнева. Внутри все стало предельно ясно, холодно и тихо. Как в глазу бури.

Это была не битва. Это была бойня. И я пришел ее остановить.

Мой меч сам выскользнул из ножен с тихим, зловещим шелестом. Пламя, что я в него вложил еще в кургане, не погасло — оно дремало, притаившись в самой стали, и теперь проснулось. Клинок засветился изнутри ровным, холодным, голубоватым сиянием.

Я не издал боевого клича. Не потребовал остановиться. Я просто перестал сдерживать ту силу, что копилась во мне неделями. Она хлынула наружу, и воздух вокруг меня затрещал, заряжаясь могуществом. Земля под ногами почернела и спеклась в стекло.

Я видел главную точку их давления — тот самый проход между сараями, где держались из последних сил мужики. Туда и стремилась основная масса нежити.

Я сделал шаг с холма. И еще один. А на третьем шаге я уже перешел на бег. Не с той скоростью, с какой несся по лесу. Это была скорость пули. Я превратился в размытую тень, в метеор, в молнию, высеченную из ярости и стали.

Мертвяк, первым заметивший меня, даже не успел развернуться. Мой клинок прошел через его шею и не встретил ни малейшего сопротивления — лишь сухое, легкое шипение. Голова слетела с плеч и превратилась в горстку пепла, не успев упасть на землю.

Я врезался в их строй.

И началась бойня. Но теперь — с другой стороны.

Я не рубил — я косил. Каждое мое движение было идеально, выверено до миллиметра, просчитано на десять шагов вперед. Я не тратил силы на широкие размахи — короткие, резкие, точные выпады. Меч вздымался и опускался, и с каждым его взмахом два, три, четыре мертвеца рассыпались в пыль. Я не давал им окружить себя. Я двигался — постоянно, неумолимо, как жнец, идущий по полю. Моя левая рука работала не меньше правой — сжатая в кулак, она метала сгустки чистой силы, что прошивали упырей насквозь, испепеляя их изнутри.

Я видел их пустые глаза, обращенные на меня. В них не было страха. Лишь тупая, управляемая кем-то ярость. Они шли на меня, не видя во мне человека, а лишь препятствие, которое нужно уничтожить.

Они ошибались.

Я был не препятствием. Я был катаклизмом.

Дошел до прохода между сараями. Мужики, оборонявшие его, замерли в ступоре, глядя на меня расширенными от ужаса и непонимания глазами. Я прошел сквозь их строй, не глядя на них, и встал перед ними, спиной к ним, лицом к набегающей волне.

— Закройте глаза, — бросил я через плечо, и голос мой прозвучал как металлический лязг.

Я вонзил меч в землю перед собой и на мгновение сомкнул руки вокруг рукояти. И выпустил наружу яркую вспышку. Ослепительно-белый свет, чистый и безжалостный, как солнечный луч, ударил от меня веером. Он не тронул ни бревна, ни живую плоть позади. Он ударил только вперед, в плотную массу нежити.

И не было ни взрыва, ни грома. Был лишь тихий, шипящий звук, будто на раскаленную сковороду вылили ведро воды. И тишина.

Когда свет погас, перед нами на полсотни метров не осталось ничего. Ни одного мертвеца. Только чисто выжженная, спекшаяся земля и струйки дыма, поднимающиеся от нее.

С тылов донесся вопль. Остатки нежити, не попавшие под удар, отхлынули в ужасе. Их звериный инстинкт, управляемый чужой волей, наконец-то распознал в мне настоящую угрозу.

Я выдернул меч из земли. Голубоватое свечение по-прежнему лилось из клинка.

Обернулся к ошеломленным, чуть не ослепшим защитникам. Их было человек пять. Все в крови, в саже, с лицами, искаженными восхищением и страхом.

— В доме… Дети… Женщины, — хрипло проговорил один из них, седой, с рассеченной бровью, что был не в силах оторвать от меня взгляд.

Я кивнул и двинулся вперед, к центру деревни, туда, откуда доносился тот самый детский плач. Моя работа здесь еще не была закончена. Нужно было зачистить все.

Мой путь лежал по выжженной улице, и мертвяки, еще минуту назад яростные и всесильные, теперь шарахались от меня, пытаясь уползти, спрятаться. Даже в их прогнивших мозгах осталось чувство самосохранения.

Нет, я был не спасителем. Я был возмездием. И возмездие не знало пощады.

Тишина, наступившая после первой, сокрушительной вспышки, длилась ровно три удара сердца. Потом вой возобновился, но теперь в нем слышался не слепой голод, а сфокусированная, управляемая ярость. Они увидели угрозу. Поняли, что я — главный враг. И вся эта волна гниющей плоти и костей развернулась и хлынула на меня.

Их было много. Десятки. Они лезли из-за горящих плетней, выползали из подворотен, сыпались с горящих крыш, как перезревшие, гнилые плоды. Их костлявые тела сплетались в единую, шевелящуюся стену. Зеленоватые огоньки глазниц уставились на меня с одной-единственной мыслью — разорвать, растоптать, стереть.

И я встретил их, не отступив ни на шаг. Я стал осью, вокруг которой вращался этот ад. Мой меч превратился в сплошной голубоватый ореол. Он пел свою металлическую, смертоносную песню. Ни один удар не пропадал зря. Отсеченная конечность тут же рассыпалась в прах. Пронзенный насквозь корпус взрывался облаком пепла. Я двигался не как человек, а как воплощенная стихия смерти. Плавный шаг в сторону — и когтистые лапы впивались в пустоту. Короткий взмах — и очередной упырь прекращал существование.

Но они были лишь пешками. Плотью, брошенной в мясорубку, чтобы измотать меня. И я позволил им думать, что это работает. Я специально замедлился, сделал свои движения чуть более размашистыми, чуть более затратными. Я изображал усталость, хотя сила внутри бурлила ключом, жаждущим новых жертв.

Я ждал. Выслеживал.

И мои охотники клюнули.

Справа, из тени горящего амбара, выплыл Высший Упырь. На голову выше остальных, с черными, словно обугленными костями, что были покрыты мерзкими, шевелящимися рунами. Его когти, длинные и изогнутые, как сабли, оставляли в воздухе ядовитые зеленые полосы. Он двигался не с тупой яростью своих подручных, а с холодной, хищной грацией.

Слева, из колодца, что стоял в центре деревни, выполз Дух Темных Вод. Нечто, собранное из тины, гниющих водорослей и скелетов утопленников. Его форма постоянно текла, менялась, из него то выступали костлявые руки, то открывались пасти, полные ила. От Духа исходила влажная, давящая аура страха, волнами накатывающая на разум.

Они вышли одновременно, координируя атаку. Упырь — в лоб, быстрый, как молния, его когти целились прямо в мое горло. Дух — издали, выпуская из своей текучей глотки сгусток черной, липкой энергии, что тянулся ко мне, как щупальце, кастуя на паралич, заставляя легкие судорожно сжаться.

Вот он. Момент.

Я не стал уворачиваться от когтей. Не стал блокировать щупальце тьмы. Вместо этого я сделал то, чего они никак не ожидали.

Я бросился навстречу Упырю.

Мой меч встретил его когти не в лоб, а по касательной. Я отвел удар, крутанувшись вокруг своей оси, и пропустил чудовище мимо себя, прямо навстречу тому самому черному щупальцу, что летело в меня.

Высший Упырь, не ожидавший такого маневра, не смог среагировать. Липкая, черная магия Духа Темных Вод впилась в его древнюю плоть. Он взревел от боли и ярости, его движения на мгновение сковала чужая сила.

Этого мгновения мне хватило.

Я уже был за его спиной. Моя свободная левая рука впилась ему в шею, не когтями, а волей. Я не стал рвать плоть — я выжег в ней дыру голым, концентрированным намерением. Из дыры хлынул черный свет, и я, не отпуская его, развернулся и швырнул обезумевшего от боли Упыря прямо в Духа.

Они столкнулись, сплелись в клубок ярости и боли. Магия Темных Вод, предназначенная для меня, разъедала черные кости Упыря. Его когти, мечась в агонии, рвали текучую плоть Духа.

Я не стал ждать, пока они опомнятся.

Меч взлетел над головой. И на этот раз я не сдерживал силу. Я вобрал в себя всю ярость этого места, весь страх защитников, всю ненависть нежити. Я вложил в клинок память о всех павших, чью смерть я видел.

И обрушил его вниз.

Не на одного из них. В точку между ними.

Удар был тихим. Лишь короткий, ослепительно-белый звук, похожий на тот, что издает лопнувшая струна. И волна.

Волна чистой, абсолю́тной силы, святой и беспощадной одновременно. Она прошла сквозь них, не оставляя следов на камнях, не туша пожаров.

Но для них, для существ из Нави, это был конец.

Высший Упырь замер. Его черные кости треснули, как стекло, и рассыпались в мелкую, дымящуюся пыль. Дух Темных Вод взвыл — звук, похожий на скрип тонущего корабля. Его текучая форма вспучилась, затем схлопнулась и испарилась, оставив после себя лишь вонючее черное пятно на земле и пару костей, которые тут же почернели и рассыпались.

Тишина.

Настоящая на этот раз. Вой нежити оборвался. Оставшиеся мертвяки, потеряв управление, замерли на месте, их глазницы погасли. А потом, один за другим, они начали падать, как срезанные сорняки, обращаясь в прах и тлен.

Я стоял, опираясь на меч, дыхание было ровным, но внутри все пело от напряжения и триумфа. Я сделал это. Не просто перебил пехоту. Я выследил и уничтожил пастухов.

И тогда началось второе.

От тел поверженных командиров, от того места, где они испарились, потянулись две струи. Одна — черная, густая, как смола, испещренная мерцающими рунами. Другая — синевато-зеленая, влажная, пахнущая тиной и глубиной. Они не рассеивались. Они потянулись ко мне.

Закон войны. Древний, как сама магия. Победитель получает все. Сила побежденных должна перейти к победителю, иначе она, не находя пристанища, взорвется, отравив все вокруг.

Я не сопротивлялся. Я открылся.

Черная струя ударила мне в грудь. Холодная, как лед, обжигающая, как кислота. Она несла в себе ярость смерти, силу разложения, мощь черных костей. Она впивалась в меня, пытаясь выжечь душу. Я принял ее, пропустил через себя, заставил подчиниться. Я был сильнее. Моя воля была крепче ее ненависти.

Вслед за ней пришла сине-зеленая струя. Давящая, удушающая, несущая в себе тяжесть темных вод, страх утопления, шепот утонувших. Она пыталась заполнить меня, вытеснить мою сущность. Я вдохнул ее, как вдохнул когда-то смрад, и обратил ее в собственную мощь.

Процесс был мучительным. Мое тело стало полем битвы. Кости ломило, мышцы горели, вены чернели и синели под кожей, выписывая узоры чуждой силы. Я упал на одно колено, сжав зубы до хруста, чтобы не закричать. Это была агония. Переплавка.

Но я не сопротивлялся. Я принимал. Ассимилировал.

И понемногу боль стала отступать. Ее сменила… полнота. Небывалая мощь, вливающаяся в каждую клетку. Свежие силы текли по моим каналам, затягивая старые раны, сращивая микротрещины в костях, наполняя мышцы новой, стальной энергией. Тело восстанавливалось. Кожа стала светлей, разглаживались морщины….

Я выпрямился. Дымящееся черное пятно на земле и горстка пепла — все, что осталось от моих врагов. Но их сила теперь была во мне. Моя плоть восстановилась, стала крепче, чем час назад. Мои чувства обострились до немыслимых пределов. Я слышал, как трещат головешки в дальних избах, как плачет ребенок в том самом доме, как стучит перепуганное сердце старика на колокольне.

Я повернулся к уцелевшим защитникам. Они все еще стояли там, у прохода, смотря на меня с благоговейным ужасом. Они видели все.

Я сделал шаг к ним, и они, все как один, отпрянули. Не со страха. С почтения. Как перед стихией.

Я остановился.

— Все чисто, — сказал я, и мой голос звучал глубже, властнее, отдаваясь легким гулом среди обугленных домов. — Собирайте своих. Тушите огонь, пока не поздно.

Я не стал ждать ответа. Я повернулся и пошел прочь из деревни, оставляя за спиной дым, пепел и спасенные жизни. Мне нужна была не их благодарность.

Мне нужна была нить. А эти двое только что подарили мне ее. Их сила, ставшая теперь моей, тянулась обратно, к тому, кто их послал. К тому, кто дал им приказ.

Я шел, и по моей руке, там, где должен быть шрам, пробежал холодок. Я чувствовал его. Где-то там, во тьме, он тоже почувствовал меня. Потерял двух своих лейтенантов. И узнал вкус моей силы.