Мстислав Дерзкий часть 2

Глава 10

Легкий шорох у двери заставил меня напрячься, и рука сама потянулась к рукояти меча. Но тревога оказалась ложной. Мои глаза, прекрасно видевшие как днем, так и ночью, различили три силуэта, что неловко топтались на входе, держа в руках выданные дедом Захаром матрасы и подушки.

Понимая, что они так и будут нерешительно мяться в дверях, опасаясь сделать лишнее движение, и ничего не изменится, пока я все не сделаю сам, я встал и без всяких расшаркиваний бросил матрасы на пол, соединив их в одну большую постель рядом с теплой печкой. Пространства для передвижения сразу стало значительно меньше, но мне было все равно.

— Спите тихо и не шумите. Кто будет храпеть, отправится ночевать на улицу, — сказал я строго.

— Дед Славик, да мы не храпим, — осмелилась возразить первая спасенная. — И спим как мышки…

— Ну, значит, и переживать не о чем. Устраивайтесь поудобней, и… В общем, отдыхайте.

— Мы тебя не успели поблагодарить за спасение. И мы хо…

— Не нужно, — перебил я ее. — Подобное я сделал бы для любого живущего. Мерзости не место на этой земле. Поэтому спите и ни о чем не переживайте. Завтра вы вернетесь домой.

Посчитав, что на этом роль утешителя выполнена мною сполна, я снова лег, накрывшись тонким одеялом, и моментально уснул.

Первые лучи солнца только начинали золотить макушки сосен, а я уже был на ногах. Холодный утренний воздух обжигал легкие, прочищал мысли от остатков короткого, тревожного сна. Внутри все пело от нетерпения. Цель была обозначена. Тропа — пусть и призрачная — вела вперед.

Я не стал тратить время на прощальные взгляды на спящее Устье. Как и не стал обращать внимания на девушек, что тихо сопели, доверчиво прижавшись друг к другу. Их дальнейшая судьба была не в моих руках и не была мне интересна. Наград за спасение я не жду, а слова благодарности излишни. Долг князя — защищать своих подданных, это моя, так сказать, работа, за которую я получаю самое главное — признание. Признание меня тем, кто имеет право отдавать приказы и тем, кто может защитить. И это ценилось в мое время выше, чем злато, самоцветы или дорогие меха.

Хотелось бы, конечно, чтобы молодые девки разогнали мне кровь, но, увы — как мужчина, я пока ничего не могу. Да, тело потихоньку восстанавливалось, но пускать драгоценные ресурсы источника и энергию убитых мертвяков на то, что не является в данный момент важным, я считал бессмысленным. Успеется еще и потешиться, моя вторая жизнь только начинается.

Мои беззвучные шаги легко уносили меня прочь от запаха дыма и людского тепла, обратно в молчаливые объятия леса, к месту вчерашней бойни. Давешняя поляна предстала перед мной пустой и тихой, если не считать воронья, робко сновавшего по краям, чуя пиршество, спрятанное под слоем пепла. Я быстро откопал тайник с оружием людоловов, перебрал его, взяв самое ценное и легкое — патроны, гранаты, пару арбалетов. Остальное, вместе с их проклятой памятью, оставил в земле. Потом вернусь и заберу. Увы, вчера, даже с учетом помощи пленниц, не получилось унести все.

Я взметнул груз на плечи и двинулся на северо-восток. Туда, куда указал своим лепетом умирающий бандит.

Пятьдесят километров. Для обычного человека — день, а то и два изнурительного пути по глухому лесу, полному опасностей. Для меня же такие расстояния начали терять свою абсолютную власть. Тело, уже вполне отдохнувшее и закаленное неделями тяжелого труда, ощущалось легким и послушным. Лес, признавший во мне своего, открывал мне свои тайные тропы. Я не бежал — я летел, едва касаясь земли, огибая непролазные буреломы с грацией змеи, перепрыгивая ручьи с легкостью оленя. Ветви деревьев сами расступались передо мной, а земля будто с готовностью подставляла под ноги самые твердые и удобные камни.

Я мчался, как воплощенная воля, как сам ветер, несущийся к своей цели. И все живое стремилось убраться с моего пути, чуя силу. А вот неживое…

Мертвяки. Одиночки, пары. Они брели безо всякой цели, словно слепые щенки, потерявшие мать. Их призыв здесь, в этой глуши, звучал сильнее. Воздух звенел от невидимой скверны, исходящей из-под земли. Я не сворачивал с их пути. Я не останавливался, чтобы вступить в бой. Мой клинок, вынутый из ножен, пел свою песню смерти прямо на бегу.

Вспышка голубого света — и лишь пепел, медленно кружась, ложится на землю. Резкий удар рукой, вкладывающий волю — и еще один рассыпается в прах. Я не поглощал их силу — она была слишком ничтожна, слишком гнила. Я просто очищал путь, как садовник срезает сорняки, не замечая их.

Зачем? — стучало в висках. Зачем их сюда вызывают? Что за сила притягивает их в эту глухомань, вдали от людей, которых можно сожрать, поглотив их силу? И я понимал, что ответы ждали меня не здесь, среди бредущих по воле инстинкта тварей, а там, на основной базе людоловов. Они были ключом. Пешками, знающими свой следующий ход.

Спустя почти три часа стремительного, почти невесомого бега я замедлил ход. Лес вокруг изменился. Стал гуще, темнее, древнее. Воздух потерял свежесть, теперь в нем витал сладковатый, затхлый запах болота и старой крови. И я почувствовал, что эти изменения несут опасность. И мои мысли тут же нашли подтверждение. Ловушки!!!

Сначала обычные — искусно замаскированные волчьи ямы, натянутые на уровне щиколотки проволочные петли, почти невидимые лески, соединенные с растяжками на гранатах. Потом добавились магические — слабые, но коварные чары, нацеленные на разум: морок, вызывающий панику и заставляющий бежать прямо в засаду; иллюзии, уводящие в сторону; знаки, выжженные на камнях, сулящие невыносимую боль незваному гостю, ступившему на запретную территорию.

Я обошел их все. Мои глаза, видящие суть, а не форму, легко различали фальшь магии. Мои ноги, помнящие тысячу троп, не ступали на подозрительную почву. Я был призраком, скользящим между капканами.

Издалека доносился неясный шум. Сначала это был просто гул, наложенный на шелест листьев. Потом он обрел форму — лязг металла, грубые окрики на том же чужом языке, рокот генератора. И еще… другой звук. Приглушенный, протяжный. Стон. Не один. Несколько голосов, сливающихся в жалобный, безысходный хор.

Мое сердце, обычно холодное и ровное, ускорило свой бег. Я подобрался еще ближе, выбирая каждую пядь земли для следующего шага с величайшей осторожностью. И наконец, нашел идеальную точку обзора — старый, полузасохший кедр, могучие ветви которого простирались над предполагаемой территорией лагеря.

Я влез на него с ловкостью куницы, сливаясь с иголками и корой, и замер, вглядываясь в то, что открылось мне ниже.

И ахнул про себя.

Это была не просто база. Это был целый укрепленный лагерь. Крепкий забор из мощных заостренных бревен, по периметру — вышки с часовыми, вооруженными не автоматами, а длинными снайперскими винтовками.

За забором бараки, палатки, несколько внедорожников с затемненными стеклами. Десятки людей в такой же форме, что и вчерашние бандиты. Они не суетились — они работали. Четко, организованно, как муравьи в огромном муравейнике.

Но самое страшное было в центре.

Там, на очищенном пятаке, стоял массивный камень, похожий на древний жертвенник. Он был темным, почти черным, и от него по земле тянулись трещины, заполненные чем-то липким и блестящим, словно смола. И к этому камню были прикованы цепями люди. Девушки. Их было человек двадцать, может, чуть больше. Изможденные, грязные, в рваной одежде. Они сидели или лежали в немой апатии, и из груди каждой выходили тонкие, почти невидимые нити черного света, которые тянулись к камню и впивались в него, словно питая.

Рядом с камнем на коленях стояла очередная жертва, еще не соединенная с ним тем странным жгутом. Девушка в белом, почти обнаженная, с синяками и кровоподтеками на худом теле. Над ней склонилась фигура в темном, облегающем балахоне с капюшоном, скрывающим лицо. Его руки двигались в сложном ритуале, и от пальцев струилась та же черная, мерзкая энергия, что и из девушек. Он что-то напевал — низкий, гортанный звук, от которого кровь стыла в жилах.

Я смотрел, и кусок за куском паззл складывался в ужасающую картину. Мое зрение, дарованное мне пока еще не активным образом воздушного орла, давало мне возможность видеть все в мельчайших подробностях.

Людоловы. Похищения. Ритуал. Камень. Это был не просто перевалочный пункт. Это было место силы. Место, где что-то… или кого-то… кормили. Где собирали энергию, жизнь, души «чистых» девушек для какой-то чудовищной цели.

И я понял, что нашел не просто базу. Я нашел сердце зла. И оно билось прямо передо мной.

Спешка — удел глупцов и самоубийц. Я прожил слишком опасную, пусть и короткую жизнь, чтобы сейчас совершать детские ошибки. Сердце рвалось в бой, ярость требовала спалить дотла это гнездо скверны, но разум, холодный и отточенный, как клинок, взял верх. Прежде чем рубить, нужно понять, куда наносить удар. Прежде чем спасать, нужно знать, от чего именно.

Мне нужен был язык. Не просто пленник. Тот, кто знает. Кто понимает не только приказы, но и суть происходящего. Кто связан с теми, кто стоит за всем этим.

Я стал тенью на дереве. Неподвижной, практически бездыханной, слившейся с сучковатым стволом кедра. Мои глаза, привыкшие к долгим часам наблюдения, беспрестанно сканировали лагерь, выискивая нужную деталь.

Я видел часовых на вышках, видел рабочих, таскавших тяжелые ящики, видел двух «ученых» в более чистых комбинезонах, которые что-то записывали, стоя у подножия черного камня. Но все они были винтиками. Мне же нужен был мастер, знающий устройство машины.

И я нашел его.

Он был не самым высоким, не самым крепким. Но в его движениях прослеживалась уверенность хозяина. Он прохаживался между рядами пленниц, время от времени останавливаясь. И он что-то говорил. Не орал, как остальные. Говорил тихо, на ломаном, но понятном русском языке. Он задавал им вопросы. И что поразительнее всего — некоторые из девушек, превозмогая апатию и ужас, тихо отвечали ему. Иногда кивали. Шептали что-то. Тогда он наклонялся, чтобы услышать, и на его лице появлялась странная, хищная улыбка удовлетворения.

Он не просто охранял, а вел тщательный учет. Проверял качество «товара». Он был тем, кто общался с жертвами, кто, возможно, даже проводил первоначальный отбор. Он хорошо знал русский. И однозначно знал цену тому, что здесь происходило.

Он и стал моей целью.

Но добраться до него было все равно что пытаться выдернуть самый крепкий зуб у спящего дракона. Он постоянно находился в центре лагеря, в непосредственной близости от черного камня и фигуры в балахоне. Подход к нему был бы мгновенно замечен.

Я продолжал ждать. Часы текли, солнце прошло зенит и покатилось на запад. Я не шелохнулся. Не ел, не пил. Мое тело стало частью дерева, мои мысли — холодным, безжалостным процессором, просчитывающим варианты.

И удача, наконец, повернулась ко мне лицом.

Моя цель, тот самый людолов, вышел из-за камня и что-то крикнул своим. К нему подошли трое других. Они перебросились парой фраз, засмеялись — грубо, по-хамски. Потом мой человек похлопал одного по плечу, и вся четверка направилась к воротам лагеря. Они были без разгрузок, только с ножами за поясом. Один нес на плече топор.

Они шли в лес. По нужде. Набрать хвороста для костров. Сделать то, что делают все мужчины в лесу, когда думают, что они в безопасности. Мне не была важна их цель — зачем интересоваться этим у будущего трупа? Важно, что они сделали то, что мне надо.

Мое сердце, замершее на время ожидания, дрогнуло и забилось ровно и мощно. Адреналин, холодный и чистый, влился в кровь, которая стремительно побежала по венам и мышцам, разгоняя себя и снимая напряжение с них. Это был мой шанс. Единственный. И я им воспользуюсь.

Бесшумно, как змея, я сполз с дерева и пустился бегом в обход. Мне нужно было опередить их, вычислить, куда они направляются, и выбрать идеальное место для засады. И надеяться, что их не хватятся слишком быстро.

Они шли не спеша, беспечно болтая и смеясь, абсолютно расслабленные. Их лагерь был их крепостью, они чувствовали себя хозяевами этих мест. Обманутые кажущейся безопасностью, они не видели глаз, следящих за ними из чащи. Не слышали бесшумных шагов, повторяющих их путь параллельной тропой.

Я обошел их и нашел то, что искал — небольшой овражек, поросший густым малинником, в паре сотен метров от лагеря. Место, надежно скрытое от посторонних глаз. Идеальная ловушка.

Затаившись в колючих зарослях, я слился с тенями. Мои пальцы обрели знакомую тяжесть рукояти ножа. Я замедлил дыхание, превратив его в едва слышный шепот.

И я ждал. Снова.

Их голоса приближались. Громкие, самоуверенные.

— … And then he tells her, and he says it's already hard for me! — несся чей-то хриплый хохот.

— Well done, Carl! I'll have to try mine, too! — ответил голос моей цели. Он был таким же, каким я слышал его в лагере — властным, с издевкой.

— Говорите на русском, — зашипел на них третий. — Вдруг кто услышит!!! Сказано же, как вышли из лагеря, только местный язык!!!

— Да тут нет никого, кроме наших, — засмеялся первый, но, наткнувшись на злой взгляд, сразу заткнулся.

Они вошли в овражек. Трое принялись ломать сухие ветки, четвертый отошел чуть в сторону, к густому кусту, расстегивая штаны.

Он был совсем близко. Спина была повернута ко мне. Его товарищи, увлеченные «работой», отвернулись.

Мгновение.

Я вынырнул из зарослей не как человек, а как разящий импульс. Моя левая рука в кожаной с железными вставками перчатке плотно закрыла ему рот, заламывая голову назад. Правая с ножом ушла под ребра, точно, глубоко, поражая легкое. Он дернулся, издал глухой, клокочущий звук и обмяк. Я не дал ему упасть, потащил в гущу малинника, при этом добавив по голове, чтобы вырубить.

Звук был негромким, приглушенный моим телом и его. Его друзья, занятые своим делом, ничего не услышали, но словно почувствовали неладное.

— Ганс? Ты где? Обоссался и сбежал? — позвал один из них, оборачиваясь.

Его взгляд скользнул по пустому месту у куста. Он нахмурился.

— Эй, Ганс! Шутки плохие!

Тишина. Лес внезапно стал очень тихим.

Я уже был позади них. Они стояли спиной ко мне, сбившись в кучку, насторожившись, почуяв неладное.

Первый развернулся как раз в тот момент, когда мой кулак в тяжелой перчатке обрушился на висок второго. Тот рухнул без звука. Первый замер с открытым ртом, пытаясь осознать, что происходит. Увидел меня. Его глаза стали огромными. Он потянулся за ножом.

Не успел. Мой нож, все еще окровавленный, описал короткую дугу и стукнул его прямо в лоб. Тот захрипел и повалился навзничь. Рывок, и из раскрытого горла хлынула кровь.

Я обернулся к последнему. Тот, молодой парень с испуганными глазами, стоял, прижав к груди охапку хвороста, как щит. Его нижняя губа тряслась.

— Bitte… nicht… — прошептал он.

Я не стал его убивать. Одним движением я выбил из его рук хворост, другим — оглушил ударом рукоятки ножа по голове. Он коротко простонал и рухнул на землю.

Тишина. В овраге пахло хвоей, малиной и свежей кровью.

Я оттащил тела двух мертвых и одного оглушенного в самую гущу зарослей. Потом вернулся к своему основному трофею. Тот, кого звали Ганс, еще дышал. Его глаза были остекленевшими от боли и шока, но в них теплился огонек сознания. И самый главный для меня огонек — страх.

Я присел перед ним на корточки, вытер клинок о мох.

— Ну что, Ганс, — тихо сказал я чуть улыбнувшись. — Поговорим?