Мстислав Дерзкий часть 2

Глава 3

Тропинки здесь не было. Только завалы из бурелома, колючие лапы елей, цепляющиеся за одежду, и корни, что так и норовили подставить подножку. Но я шел, не глядя под ноги. Я шел, повинуясь внутреннему компасу, тому едва уловимому тяготению, что исходило от места силы. Оно звало, как зовет родник изнывающего от жажды.

Длинные тени сливались в единую сплошную черноту. Ночь — настоящая, лесная, безлунная, вступала в свои права. В городе бы уже зажглись огни, а здесь тьма была абсолютной, живой и плотной. Я не спешил доставать фонарь. Мои глаза постепенно привыкали, учась заново различать оттенки черного: угольно-черный ствол сосны, синевато-черную прогалину между деревьями, бархатно-черную тень под валежником.

Я шел. Час. Другой. Еще пять. Мысли утихли, уступив дорогу ритму шагов и биению сердца. Я слушал лес. Его тихий, величественный голос. Шелест листьев, вздох ветра, далекий крик ночной птицы. Здесь не было места человеческой суете. Здесь был иной закон, иная правда.

Ночь сменила день, а я все двигался вперед, погрузившись глубоко в себя, ведомый древним инстинктом и отдавшись на волю зова, который с каждым пройденным километром становился все сильней. И который могли слышать лишь те, в ком текла кровь древних, как сам мир, волхвов. И похоже, на Земле таких, кроме меня, не осталось — иначе это место давно бы нашли.

Время суток вновь сменилось, но тут, под сенью деревьев, это вообще не ощущалось — все тот же полумрак, все те же нехоженые много лет тропки, видимые лишь мне.

И наконец, я почувствовал легкое давление в ушах, словно при наборе высоты. Воздух стал другим — гуще, насыщенней, им невозможно было надышаться. Словно каждый глоток был эликсиром, наполнявшим жилы не кровью, а чистой, нефильтрованной силой.

Я вышел на небольшую поляну, окруженную кольцом древних, замшелых валунов. В центре бил из-под земли маленький источник, вода в котором даже в этой тьме отливала едва уловимым серебристым светом. Воздух над ним дрожал, как над раскаленным асфальтом.

Я остановился на краю, сбросил с плеч рюкзак. Никаких ритуалов. Никаких заклинаний. Я просто стоял и дышал. Впитывал тишину. Позволял этому месту узнать меня. Принять.

Потом медленно вошел в круг камней и опустился на колени у самого родника. Окунул руки в воду. Она была ледяной и живой, словно соткана из самой ночи.

Закрыв глаза, я, наконец, позволил себе отпустить все. Боль. Ярость. Вопросы. Образ шрама и перевернутой лапы растворился в темноте за веками.

Остался только я. И тихий, мерный гул земли подо мной. Начиналось восстановление.

Я поднялся, топнул ногой, сделал руками несколько пассов, вливая не эфир, а просто желание — да, именно так. Желание. Желание знать, желание почувствовать, желание открыть и понять. Ведь древние не приказывали миру, они просили его о помощи. Они желали ее и получали. Вот и я пожелал, чтобы скрытое стало явным. Лишь для меня. Для остальных, кто бы случайно ни забрел в это место — хотя, лес сюда чужих не пустит, — все осталось бы как и прежде.

Морок спал, и перед моими глазами возник высокий курган. Тяжелый камень, скрывающий вход в него, мягко откатился в сторону, и темнота зева мягко осветилась магическими светильниками. Ничуть не сомневаясь, я шагнул внутрь, уже зная, что там увижу.

Длинный коридор уходил глубоко под землю — метров на сто, не меньше. Далее шла развилка: налево — жилая комната со всем необходимым, включая еду, которая даже спустя тысячу лет не испортилась, защищенная магией; и направо — в зал силы, куда я и направился. Потому что мне сначала надо подтвердить свое право тут находиться. Иначе воздух, которым я дышу, превратится в яд, от которого нет шанса выжить.

Десяток шагов, и вот я уже в центре круга, на границах которого стоят четыре кристалла с заточенными в них Высшими духами смерти. Русалки, символизирующей воду, Вурдалака — землю, Игоши — воздух, Огненного змея — соответственно, огонь. Четыре основных элемента, четыре порождения Нави, что некогда были захвачены и заключены в эти кристаллы. Полностью лишенные разума, они могли стать, как сейчас говорят, батарейками для мага, способного обуздать их силу. Или восстановить его, если он ранен или умирает. В моем случае они должны были вернуть мне то, что я потерял, пока был между жизнью и смертью. Так я думал, но реальность оказалась иной…

Тишина места силы была не мертвой, а живой. Она вибрировала, гудела на грани слуха, словно гигантская невидимая арфа, чьи струны задевали сами ветра, само биение планеты. Я стоял в центре каменного круга, чувствуя, как эта тишина впитывается в меня, вытесняя остатки городской грязи, смрада смерти, копоть чужой магии.

Но этого было мало. Капля в пустом море.

Пора было наполнить океан.

Из внутренних карманов плаща, не спеша, почти с благоговением, я извлек четыре камня — символа, что ранее прятались в моих княжеских одеждах. Не бриллианты ювелиров, не ограненные драгоценные безделушки. Это были образы стихий, заключенные в обычные камни, каждый был посвящен одной из них. Сейчас они ощущались в руке холодными и тяжелыми. И эти символы легли рядом с кристаллами — мое подношение и мои ключи к их силе.

К Воде лег обкатанный речной волной голыш с прожилками лазурита, влажный на ощупь даже в сухости.

Земля — угловатый, шероховатый обломок темного нефрита, тянувшийся к почве под ногами, как жадная маленькая черная дыра.

Воздух — ему предназначен легкий, почти невесомый кристалл горного хрусталя, мутный изнутри, словно затянутый туманом.

Для Огня — кусок прозрачного янтаря с застывшей внутри искрой, горячий, будто только что вынут из костра.

Я разложил их по точкам круга рядом с кристаллами, в соответствии сторонам света, к которым они тяготели. Воздух — на восток. Огонь — на юг. Вода — на запад. Земля — на север.

Теперь главное. Право.

Они не отдадут свою силу просто так. Духи, заточенные внутри — не слуги. Они — яростные, дикие сущности, ненавидящие всякую плоть, что смеет дышать рядом с ними. Русалка воды жаждет утопить, Вурдалак земли — задушить и сожрать, Игоши воздуха — сорваться в бурю и разорвать в клочья, Огненный змей — испепелить дотла.

Но есть законы древнее их злобы. Законы Крови и Воли.

Я встал в самый центр, на точку пересечения невидимых линий, связывающих кристаллы. Закрыл глаза. Глубокий вдох. Выдох. Я не стал строить щиты, не стал собирать волю в кулак для борьбы. Наоборот. Я сделал то, что требует наибольшей силы — полностью обнажился.

Я отпустил все. Защиту. Контроль. Подозрения. Ярость. Самого себя. Я раскрыл свой разум, свою душу, как раскрывают старую книгу перед строгим судьей. Я позволил им войти. Позвал их.

Смотрите.

И они пришли.

Не как образы, а как ощущения. Ледяная влага обвила мои лодыжки — так дух Воды проникал в сознание. Тяжесть, давящая на плечи, вязкая, как болото — признак присутствия духа Земли. Воздух дал о себе знать вихрем, вырывающим дыхание из груди, холодным и колким. И, наконец, жар, обжигающий изнутри, сухой и ядовитый — дух Огня.

Четверо диких, древних судей вломились в мое «Я». Они рылись в памяти, как в старом сундуке, выдергивая обрывки воспоминаний, картины некогда виденного, пережитую боль.

Они увидели мальчика в княжеских палатах, заучивающего руны под перебор гуслей старого волхва. Кровь Инлингов, Великих князей, что вели свой род от появления мира.

Увидели юношу с мечом в руке, отражающего набег степняков, и первую убийственную вспышку света, непроизвольно рвущуюся из ладони.

Увидели мужчину, теряющего всех, кого любил, в горниле времени, что безжалостно перемалывает века.

Увидели подворотню, вспышку, мертвых товарищей, шрам на бледной руке и знак перевернутой лапы.

Они видели мою боль. Мою ярость. Мою месть, еще не свершившуюся, но уже горящую в сердце холодным синим пламенем.

Они видели все. И я стоял, беззащитный, позволяя им рыться в самых потаенных уголках души, чувствуя, как их дикая злоба, их ненависть ко всему живому бьется о стены моего существа, желая разорвать его на части.

И тогда я предъявил им то, что нельзя подделать. То, что было вплетено в саму плоть и дух. Право Крови. Право Воли. Я не требовал. Я не просил. Я напомнил им.

Закон. Древний, как сами камни под ногами. Тот, кто имеет Кровь, имеет Власть. Тот, кто имеет Волю, имеет Право.

Я открыл глаза. Они горели в темноте пещеры.

«Я здесь по Праву», — прозвучало не голосом, а самой моей сутью, врезаясь в их яростное сознание. — «По Праву Крови, что течет во мне. По Праву Воли, что ведет меня. Склонитесь».

И они склонились.

Ледяная влага отступила от лодыжек, превратившись в почтительный поклон. Давящая тяжесть земли ослабела, став молчаливым признанием. Свирепый воздушный вихрь затих, замирая в ожидании приказа. Ядовитый жар огня погас, оставив лишь ровное, готовое к служению тепло.

Ненависть в них никуда не делась. Я чувствовал ее — кипящую, слепую, древнюю. Они ненавидели меня, ненавидели необходимость служить, ненавидели сам закон, что заставлял их повиноваться. Но они не могли ослушаться. Их воля, дикая и необузданная, была сломлена волей более древней и непреложной.

Покорность. Готовая, яростная, вымученная покорность.

Их молчаливое «да» прозвучало в тишине громче любого крика.

Я поднял руки, ладонями к небу, принимая их решение. И сила хлынула в меня.

Не потоком, а четырьмя разными, яростными реками. Ледяная влага Воды, вливаясь в жилы, гасила внутренний жар усталости, затягивая раны души, омывая разум, даря ясность и холодную, безжалостную логику.

Тяжелая, плодородная сила Земли вползала в мышцы, в кости, наполняя их несокрушимой твердостью, устойчивостью скалы, терпением самой планеты.

Вихревая, пронзительная энергия Воздуха врывалась в легкие, в мозг, обостряя до сверхчеловеческих пределов чувства, даря скорость мысли, легкость и проницательность.

Опаляющая, всепожирающая мощь Огня вгрызалась в самое нутро, в сердцевину воли, разжигая ее дотла, сжигая остатки сомнений и слабости, превращая ярость в чистое, концентрированное топливо для мести.

Я горел. Я замерзал. Я каменел. Я парил.

Это было больно. Невыносимо. Это было прекрасно.

Они отдавали себя, сами того не желая, тратя на меня свою древнюю, накопленную веками сущность. Я чувствовал, как кристаллы на границе круга теряют свой блеск, тускнеют, покрываются патиной времени. Они жертвовали собой, повинуясь закону.

И я принимал их жертву. Не благодаря, не сожалея. По праву.

Я стоял, впитывая в себя силы стихий, чувствуя, как пустота внутри заполняется до краев, переливается через край. Как сломанное становится целым. Как ослабленное становится стальным.

Когда все закончилось, я опустил руки. В зале стояла абсолютная тишина. Кристаллы потухли, превратившись в простые, ничем не примечательные камни. Духи, истощенные, умолкли. Их ненависть теперь была тихой, бессильной.

Я сделал шаг. Тело отозвалось не болью, а спрессованной мощью. Взгляд пронзал тьму, как стрела. Мысли текли ясно и быстро, как вода из родника.

Сила вернулась. Не вся, но достаточная. Основа. Фундамент, на котором можно было строить все остальное. На котором можно было строить месть.

Я вышел из круга, не оглядываясь на опустошенные кристаллы. Долг был оплачен. Закон соблюден.

Впереди была долгая ночь. И еще более долгий день, который должен был наступить после нее. Но теперь я был готов.

Я был целым. Я был сильным.

Я был голоден.

Тишина кургана после бури стихий была оглушительной. Не та живая, пульсирующая тишина места силы с той стороны, а мертвая, плотная, как в гробу. Воздух пах пылью веков, сухими травами и чем-то металлическим, что осталось от работавших ритуалов. Сила, налитая в меня до краев, гудела под кожей, требуя выхода, действия, но тело, изможденное болью и долгой дорогой, требовало своего. Простого, животного.

Я прошел из ритуального зала в узкий, низкий проход, вырубленный в камне. Стены здесь были гладкими, отполированными бесчисленными прикосновениями. Мои шаги отдавались глухим эхом, будто курган вздыхал, нехотя принимая меня в свои потаенные покои.

Жилая комната. Название громкое для этой каменной ниши. Здесь не жили. Здесь ожидали. Готовились. Или умирали.

В углу стояла каменная плита — стол. На нем глиняный кувшин с узким горлом, деревянная миска, накрытая грубым полотном, и кружка из темного дерева, стянутая серебряными обручами. Никаких изысков. Никакой роскоши. Только самое необходимое, чтобы поддержать плоть, пока дух совершает свою работу.

Я откинул полотно. Под ним лежал темный, плотный хлеб, кусок запеченного мяса, от которого шел едва уловимый пар, и ломоть сыра, пахнувший молоком. Я тронул мясо пальцем. Оно было горячим, будто только что сняли с вертела. Понюхал хлеб. Пахло свежим зерном и жаркой печью.

Магия этого места не знала времени. Она законсервировала этот скромный ужин в момент его приготовления, заставив тысячу лет длиться одно мгновение. Для путника, для того, кто имеет Право, оно всегда будет свежим. Всегда будет ждать.

Я наполнил кружку из кувшина. Квас. Темный, густой, хлебный, с кислинкой, щиплющей язык. Я отломил хлеба, откусил мяса. Вкус был простым, грубым, знакомым до боли. Таким же, как и века назад. Таким, какой имела пища, приготовленная в походных кухнях, в княжеских теремах, в крестьянских избах. Вкус дома, которого больше не было.

Я ел медленно, почти механически, чувствуя, как тепло пищи растекается по изможденному телу, заставляя дрожь в руках потихоньку утихать. Сила, что колыхалась во мне, понемногу укладывалась, находя точку опоры в простом акте насыщения.

И тогда тишина кургана начала говорить. Не голосами, а образами. Вкус хлеба, запах дыма от мяса… Они были ключами к запертым дверям.

Я сидел, и воспоминания пришли сами собой, впервые за все это время позволяя погрузиться в них. Увидел семью за большим дубовым столом. Друзей, соратников, тех, кто прошел со мной огонь и воду. Шумные пиры, споры до хрипоты, клятвы, данные под звездным небом.

Все они остались там. По ту сторону времени. Песчинками, смытыми безжалостной рекой лет. Я один сидел за каменным столом в могильном холме, жуя мясо, что не портилось тысячу лет, и пил квас, что не прокисал.

Что осталось от той жизни? Память. Да эта сила, что сейчас клокотала внутри, оплаченная их жизнями, их кровью, их уходом.

Рука сама сжала кружку так, что дерево затрещало под пальцами. Я не заметил, когда по щеке скатилась первая слеза. Она упала в темный квас, растворившись без следа. Потом вторая. Они текли тихо, без рыданий, без судорог. Это не были слезы слабости. Это были слезы камня, что столетиями копил в себе влагу, чтобы однажды пролить ее в полном одиночестве.

Я не вытирал их. Я просто сидел, смотря в темноту перед собой, и пил свой, соленый теперь, квас. Рука, держащая кружку, предательски дрожала.

Я был почти богом в этом месте. Властелином стихий, носителем Древней Крови, тем, перед кем склонялись дикие духи. Но в тот миг я был просто человеком. Очень старым, очень уставшим и бесконечно одиноким человеком, который ел свой хлеб и плакал по тем, кого больше никогда не увидит.

Потом я доел. Последний кусок хлеба, последний глоток кваса. Встал. Дрожь в руках утихла. Слезы высохли. Боль, острая и свежая, ушла вглубь, снова став тем холодным, стальным стержнем, на котором держалось все моё существо.

Я вышел из каменной ниши, оставив пустую посуду на плите. Она снова накроется полотном, и магия кургана вновь наполнит ее, приготовив для следующего. Для того, кто придет сюда, возможно, через еще одну тысячу лет. Моего далекого потомка, в чьих жилах будет течь та же кровь и кому будет так же невыносимо одиноко в свой трудный час.

А сейчас я хотел просто забыться. Заснуть и, быть может, во сне еще раз увидеть тех, кого сокрыла пелена времени…