Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Глава тридцатая, в которой говорится о прошлом и будущем Димеоны

Едва мельтешение в моих глазах унялось, Мелисса взяла меня под локоть и повела вдоль по широкой тропинке. Был вечер, в ветвях пересвистывались последние птицы. Пальцы жрицы лежали на моей руке легко и непринуждённо, словно мы были на прогулке. Священнослужительница шла босиком, и я всё боялся наступить своей кроссовкой ей на ногу. Наконец, Мелисса спросила:

— Стало быть, ты считал, что я — сука?

Я поднял глаза. Женщина глядела на меня спокойно и прямо, словно ей в самом деле было интересно, что я отвечу.

— Отчасти, — сказал я уклончиво.

Лесная жительница улыбнулась:

— Что ж... В таком случае, тебе понравится то, что ты сейчас увидишь.

Я вздохнул:

— Я так и не понял, что ты задумала.

— Это неважно, — усмехнулась друидка. — Я тоже не поняла, зачем тебе вдруг понадобилось приглашать Фериссию в город, но от лица всех наших идиотов я, наверное, должна выразить тебе благодарность. Сбываются чаяния нашего солдафона: завтра утром мы победим.

Какое-то время мы шли в молчании.

— Спасибо, что не сказала этого при остальных, — наконец, пробормотал я.

Жрица пожала плечами:

— В мои намерения не входит портить с тобой отношения... Хотя очень скоро тебе может показаться обратное.

— И всё-таки: что я должен буду делать?

— Любовь способна творить чудеса, — нараспев ответила Мелисса, и я подивился, не было ли это цитатой из текста, которого я не знал. — Просто помни об этом и... Сделай, что должно. Будь рядом с нею. Помоги ей. Поддержи её. Как можешь — для неё это тяжкое испытание, поэтому позаботься о ней, ибо я не смогу.

— И всё?

— Вряд ли можно пожелать большего.

Низкое солнце заполняло лес тёплым сиянием. Мимо нас проплывали деревья, тут и там пламенели россыпи мелких цветов. Дышалось легко.

— Как-то очень... Спокойно, — сам не зная к чему, сказал я. — Приятно вот так вот с тобой идти... То есть, с вами. Простите.

Мелисса пожала плечами:

— Говори, как считаешь нужным. Я пойму.

— Извини, — повторил я. — Что-то я совсем туго соображаю. Возможно, это от недосыпа — я в последний раз спал почти сутки назад, да и день выдался бесконечным: все эти боги, вампиры, волшебники, эльфы... Устал я от них. Устал.

— Потерпи — недолго осталось, — улыбнулась жрица. — Даю слово, что скоро эта сказка закончится.

— Для меня?

— Для всех нас... Вот, выпей.

— Что это?

— Твой запас сил на ближайшую ночь.

Я понюхал и затем осторожно пригубил странную смесь из флакона, извлечённого моей спутницей откуда-то из складок одежды. Зелье чуть обжигало, но в целом было приятным. В голове сразу начало проясняться.

— Ну как, полегчало?

— Да, вроде.

— Отлично! Послушай, ты не будешь против зайти немного вперёд?

— Вперёд? Да, конечно...

— Спасибо. Я хочу появиться чуть позже, — Мелисса остановилась. — Когда она будет готова. Пойдёшь дальше по этой тропинке — вскоре встретишь её.

— Хорошо. Мне... Просто идти?

— Да. Иди. Иди.

***

...Ну, вот, думал я, бредя по тропинке вперёд. Вот так всё просто. Я не хотел простых ответов, ища настоящие, и я нашёл их. Мне казалось, что стоит найти точку зрения, с которой события обретут новый смысл, как всё вдруг волшебным образом разрешится. И, лишь узнав, что хотел, я понял, что это ничего не меняет.

Пускай Аполлон Артамонович — не интриган и зануда, а мудрый, заботливый руководитель, поощряющий инициативу. Пускай маги — не склочные заносчивые пустозвоны, а хранители Сказки и верные товарищи. Пускай Мелисса — не злющая ведьма-культистка, а рациональный обаятельный лидер, выводящий свой народ на прежде недосягаемый уровень. Разве эти слова что-либо меняют? Разве из-за них в мире станет меньше боли и горя? «За нами бы кто проследил?» Увы, старый волшебник, я понял тебя слишком поздно...

Димеону я заметил издали — она сидела, ссутулившись, на упавшем стволе, и смотрела прямо перед собой. В траве рядом валялась окровавленная стрела, ещё одна торчала у нимфы между лопаток. Девушка не оглянулась, когда я приблизился, хотя чуть заметное изменение позы и дало понять, что она осведомлена о моём появлении. Я подошёл и сел рядом. Друидка наклонила голову и потёрлась о моё плечо.

— Максим... Ты вернулся? Ты снова прежний?

Я кивнул.

— Хорошо.

— Как ты?

— Как... Я? — девушка посмотрела на меня растерянно, словно не могла взять в толк, о чём я спрашиваю. — Я... Проиграла. Кругом проиграла.

— Проиграла?

— Угу. Сам смотри: Мелиссу не переспорила. Путям Фериссии никого не научила... Даже тебя. Дела себе не нашла. В городе не прижилась. Тебя по пути потеряла. Эльфов не обманула. Столицу не защитила. Думала с Мелиссой сойтись, насмерть стоять у неё на пути — но она, похоже, и этого не желает, раз я сюда попала... И времени что-либо менять уже нет.

Она замолчала.

— Вообще-то, я имел в виду, что у тебя стрела в спине, — сказал я.

— Как, ещё одна?

Девушка покрутила головой, пытаясь заглянуть себе за спину, потом завела руку за лопатки и взялась за древко. Я поспешил отвернуться. Нимфа натужно сопела. Чтобы не думать о происходящем, я принялся разглядывать пейзаж и вдруг с удивлением понял, что узнаю его. Поляну я видел в воспоминаниях Димеоны: отсюда было рукой подать до Деревни, а чуть в стороне должен был стоять Храм.

Послышалось тихое «ой», и что-то мягко упало в траву.

— Уже можно, — сказала друидка.

Я повернул голову, потом, не удержавшись, осторожно провёл рукой по спине девушки: платье было липким, но дыры под ним не прощупывалось. Я покачал головой:

— Ох уж эти мне твои фокусы...

Нимфа зевнула и вытянула ноги:

— А что ещё делать? Сейчас она придёт за мной, а мне даже нечего ей сказать... Как всегда.

— Мелисса?

— Угу.

— Сказать о чём?

Девушка шмыгнула носом:

— О своём походе в земли диких людей. Я думала, что смогу найти ответы на те вопросы, которые она задавала мне, искушая. Думала, что смогу научить людей города ходить путями Фериссии, а она... — Димеона вздохнула. — Она уже тогда знала. Выходит, всё было впустую, и выхода нет?..

— Ты так боишься её?

— Не её. Себя. Она лишь напоминает мне о том, о чём я забыла... Хотела забыть.

— О Событии?

— Да. О том, какой я стала тогда... Во что я могу превратиться.

— Димеона, послушай... — я осторожно положил руку девушке на плечо. — Я понимаю, что это может быть тяжело, но с тех пор прошёл уже целый год, и ты... Могла бы просто жить дальше. В конце концов, с тобой ведь не произошло ничего страшного...

— Максим, ты не понимаешь! — друидка стряхнула мою руку и отстранилась. — Я... Я так надеялась забыть, но оно... Приходит вновь. Я хотела, чтобы это прошло, но оно... Словно рвётся наружу. Не хочу говорить, но оно словно жжёт изнутри.

Я вздохнул:

— Не расскажешь?

Димеона взглянула на меня удивлённо:

— А... А можно?

— Конечно.

Девушка вздохнула.

— Хорошо, — сказала она после паузы. — Я попробую. Видишь ли... В тот день, когда к нам пришли дикари... Меня в Храме не было, я была в Роще. Упражнения, медитация... Ещё кое-что. В общем, я была там — и вдруг слышу крики. Прибежала... Их четверо. Двое держат Мелиссу, третий на ней платье режет. Кровь. Крики. Картина не для слабонервных. Я, конечно, на них — но что я могу? Удар в солнечное сплетение — и вот я уже лежу на земле, кровью кашляю. Игрушка. Отложена на потом, когда с Мелиссой будет покончено...

Друидка смотрела куда-то вдаль.

— В общем, в тот день я, наконец, поняла, что такое настоящая злость. Раньше я тоже сердилась, но как может сердиться девчонка? Крики, сопли... А в тот день я разозлилась по-настоящему. Он ударил в живот — я упала. Из меня вышел дух — я бы не смогла... Не поднялась бы, если б не это. Но я поднялась — поднялась и ударила. Он повернулся спиной, он думал, что со мной больше не будет проблем. Я ударила. Он упал, как подкошенный... Замертво. Упал — и больше никогда не вставал. Никогда!..

Кулаки нимфы сжались, губы побелели.

— Второй удар — снова труп. От плеча до плеча. Я отрезала ему голову. Понимаешь? Когтями. У меня были когти? Не знаю. Не помню. В тот момент я об этом не думала — я тогда убивала. У меня не было времени думать — только злость. Только Сила. Третий... Он пробовал защищаться, так что с ним я провозилась чуть дольше — секунды две. Он так кричал, так кричал!.. А потом лежал мёртвый. Он хотел закричать ещё громче, но не смог, когда я впилась ему в глотку. Не успел... Вкус крови. Попало в глаза. Солоноватый. И тёплая. Я старалась забыть... Я всё помню.

Друидка поднялась и сделала два неверных шага куда-то в сторону.

— Я всё помню, — продолжала она с жадностью, дрожа, словно бы боясь пропустить хоть кусочек истории. — Это было давно, почти год назад, но я всё помню так, словно это было вчера или даже сегодня. Я впилась в глотку третьему — и я не размыкала зубов, пока он не затих. Лужа крови. Ничего личного. Ни чувств, ни эмоций — только злость. Убивать. Не зверь, не охотник... Когда я убила третьего, четвёртый уже убегал. Самый наглый. Это он резал на Мелиссе одежду. Смеялся... Кровь. Раны. Глубокие, до кости. Не пускать, только смерть. Там была и Мелисса, но я об этом не думала — ни о чём я в то время не думала, лишь одна мысль: убить. Он бежит — значит, я догоняю. Игра. И потом, так ведь интереснее, так ведь будет лучше ему: если я догоню, он умрёт, почти сразу умрёт. Не так интересно. Не этого он заслужил. Он должен сперва настрадаться — за всё! За меня, за Мелиссу, за злобу, за боль, за многих других, о которых я, может, не знала... Я иду по пятам — он бежит. Я всё ближе. Игра. Я вою, рычу. Он в припадке. В лесу. Заблудился. Насквозь. Через бурелом. По болоту. Я — следом. Я — рядом. Я — тень. Со всех сторон от него. Он не должен был останавливаться, он должен был думать, что, едва остановится, он погибнет. Всё время бежать. Всё время от меня убегать. Он думал, что меня можно убить... Не знаю, наверное, можно, но не тогда. Не такую меня. Не тем, что у него с собой было... Слишком уж много злости. Если бы он выпил всю мою кровь, я всё равно продолжала бы за ним бежать на одной чистой злости. Умерла бы только потом. Но он не убил. Не спастись. Я настигну.

Солнце было по-вечернему низким, но, похоже, не двигалось. Я был благодарен магам, державшим время: на залитой последним золотым светом поляне слушать такую историю было, несомненно, намного лучше, чем в тёмном лесу.

— Три дня, — говорила юная жрица. — Три дня я гонялась за ним. Он не спал и не ел, не мочился, не пил... Только страх. Я тоже. Лишь погоня. К концу третьего дня он вязнет в болоте. Он тонет, он бултыхается, он кричит, он почти задохнулся от страха — и вот тогда появляюсь я. Не спрятаться. Не убежать. Одним ударом лишить его жизни было бы слишком просто — нет, я приближаюсь и начинаю жрать его живьём. Представляешь? Я съела его живьём. Гнус, топь, ужас и я. Ужасная смерть. Заслужил.

Димеона остановилась, чтобы перевести дух. Дышала она тяжело. Мне было не по себе от её интонаций.

— И вот, когда четвёртый погиб, — продолжала друидка. — Когда я насладилась последней каплей его нечестивой крови — не смотри так, я правда тогда наслаждалась! — когда я исполнила песнь, возвещая, что так будет с каждым, когда я снова взглянула на свои руки, на шерсть, на то, где я, кто я и что сделала... Только тогда я, наконец, поняла, чем стала. Поняла, чем стала, — упала тогда на колени — всё там, прямо в грязь — и молилась, молилась истово, очень ревностно, очень искренне, очень правдиво... Я не желала быть тем, чем я стала. Я не хотела уже никого убивать. Я боялась себя. Мне было больно. Нечестивая кровь жгла меня изнутри. Я видела, что я сделала. Я не могла больше так. Это было странно и страшно, немыслимо — молиться и чувствовать ещё его кровь на клыках. Я молилась о прощении или о смерти. Я молилась, взывая в раскаянии. Я молилась, я плакала, я кричала. Со стороны это было, наверное, жутко, но мне не было дела до стороны — мне жалко было себя, я сожалела о том, что я сделала. Я правда жалела, Максим, ты не думай. Злость замутила мой разум, но это прошло потом, быстро... Недостаточно быстро. Я молилась, и Фериссия сжалилась. Я опять тогда стала собой: маленькой, беззащитною девочкой. Надо было мне тогда восславить Фериссию и предать себя смерти. Так было бы проще... — она нервно вздохнула. — Так было бы намного проще. Но вместо этого я вернулась — я вспомнила про общину, про себя, про Мелиссу... Я вернулась. Я просила всех о прощении. Я молилась. Я пела. Рыдала. Кричала. Меня сторонились, как сумасшедшую. Мелисса спала. Потом она всё же проснулась... Она проснулась — и я вдруг поняла, что мой кошмар не закончился.

Дыхание Димеоны было тяжёлым — видно было, сколько сил и внимания уходит у девочки на то, чтобы прорваться сквозь эту историю, чтоб не броситься опять наутёк, но было ясно также и то, что на этот раз она решилась идти до конца.

— Мелисса проснулась. Узнала меня. Я упала пред ней на колени. Я ей всё рассказала. Я просила молить Фериссию о прощении — молить за меня, если она всё ещё думает, что я достойна, если я ей не противна... Молить — или велеть мне предать себя лютой смерти. Я всё сделала бы, как она мне велела. Я б всё сделала! Но она... Нет, это ужасно! — воскликнула вдруг друидка, закрывая руками лицо. — Я... Нет, я не могу!

— Ничего ужасного в этом не было, — раздался рядом спокойный, уверенный голос. — Если ты спросишь меня сейчас, то я и сейчас повторю всё, что сказала тогда. Тебе не за что было себя винить. Всё, в чём ты согрешила, ты уже осознала, а мучить себя по былому бессмысленно. Больше того: ты всё тогда сделала правильно. Ты спасла нас. Не было другого пути, кроме как срезать гниль: есть люди, которые должны умереть. Ты сотворила, что было должно. Ты лишила четырёх людей жизни, а спасла почти сотню. Ты... Ты молодец, я тобою горжусь.

Я оглянулся. Мелисса приближалась, ступая легко и спокойно. Её зелёное платье — такое же, как носила во время нашего путешествия Димеона, — едва заметно шевелило листочками.

— Здравствуй, моя ученица, — продолжала она. — Давно не виделись.

Димеона стояла, словно оглушённая, и молчала, возможно, минуту. Лицо её выражало полнейшую растерянность, будто девушка не представляла, что делать дальше.

— Здравствуй... Здравствуй, Мелисса, — сказала она наконец.

***

— Здравствуй-здравствуй, — Мелисса неотвратимо приближалась, её змеиные глаза горели ярким огнём. — Извини, я тебя перебила. Кажется, ты рассказывала о том, как...

— Нет, — сказала Димеона быстро. — Нет. Прости.

— «Нет»? — Мелисса склонила голову на бок. — Но мне кажется, тебе стоит сказать ему «да». Почему бы тебе не рассказать ему всё?

Димеона сопела.

— Рассказывай, — повторила верховная жрица.

Ученица вздохнула:

— Да, Мелисса... В общем-то, я уже всё рассказала. Я смогла опять стать человеком и вернулась домой. Я просила Мелиссу о наказании, о самом страшном, что она только сможет придумать, но вместо этого она меня лишь похвалила...

Девочка снова вздохнула и замолчала. Наставница глядела на неё, не мигая.

— Ну, что же ты? — спросила она. — Давай, расскажи ему всё.

Димеона опять засопела.

— Я всё рассказала, — произнесла она глухо.

— Расскажи ему всё! — повторила Мелисса, и голос её из сахарного сделался вдруг стальным, острым, словно лезвие гильотины. — Расскажи ему, что я тебе ответила, и о чём мы потом спорили, и зачем ты собралась к диким людям, и о чём ты просила меня, умоляла, ползая на коленях. Расскажи ему всё.

Ученица смотрела на неё пустым взглядом.

— Да, Мелисса, — сказала она наконец. — Видишь ли, Максим... Я хотела, чтобы Мелисса научила меня, как искупить грехи — вместо этого она лишь похвалила меня и призвала вместе с ней строить козни против диких людей, участвовать в этом безумии. Я просила её, умоляла одуматься, но она... Не хочет. Я говорила ей, что Фериссия есть любовь, что она любит своих детей, хранит их и никогда не допустит кровопролития — а Мелисса спрашивала, как же тогда получилось, что двух её жриц едва не зарезали прямо в храме. Я говорила, что нужно просто научить дикарей ходить путями Матери леса, направить их, объяснить им, что хорошо, а что плохо, помочь им измениться и зажить в гармонии с Природой, но Мелисса лишь смеялась и говорила, что, если я так в этом уверена, мне стоит сходить к ним и посмотреть на них своими глазами. Я просила её дать мне шанс научить их, исправить, умоляла повременить с войной, пока я не вернусь, — Мелисса ответила, что у меня есть целая луна форы и что, если я управлюсь за это время, она, так и быть, отзовёт своих воинов. Я же поклялась, что, если мой поход окончится неудачей, я перестану с ней спорить и впредь буду во всём её слушаться.

Девушка вздохнула.

— Я верила, что дикие люди не настолько погрязли в грехе, как она мне про них говорила, — продолжала она. — Идя к ним, я думала, что они хорошие, что мне удастся научить их ходить путями Фериссии. Представляешь, Максим? Научить всех ходить путями Фериссии — ведь это так просто, так естественно! — и тогда больше не будет вражды. Дикари вернутся в лоно природы, Мать леса наставит их, никто больше не захочет сражаться, а Мелисса, увидев это, опять станет доброй. Опять станет доброй, представляешь? Ой...

Верховная жрица кивала, на её губах играла улыбка.

— И как? — спросила она. — Ты побывала у дикарей?

Димеона глубоко вздохнула.

— Побывала.

— Успешно?

Друидка покачала головой.

— А всё-таки?

Димеона вздохнула.

— Я была в их землях, я ходила из города в город, я говорила с ними, я им проповедовала... Они действительно настолько греховны, как ты мне про них рассказывала, может быть, даже больше. Я была для них всё равно что игрушка: меня обманывали, гнали прочь, запирали... Пытались убить. Среди них есть хорошие, добрые люди, лучшего из которых я назвала своим избранником, но даже он будет приятен в глазах сестёр и братьев не более, чем распоследний из наших охотников. Мне хотелось бы, чтобы было иначе, но...

Она замолчала. Мелисса глядела на неё с прежней улыбкой.

— Значит ли это, что ты изменила своё мнение на их счёт? — спросила она.

Ученица кивнула:

— Да, Мелисса. Я была неразумной, глупой девчонкой, когда думала, что одним лишь словом Фериссии смогу чего-то добиться... Чему-то их научить. Извини, что не верила — теперь я понимаю, что была не права, и, если ты решишь наказать меня, я... Мне останется лишь принять это. Прости.

Глаза старшей жрицы хищно сверкнули.

— Наказать тебя? — произнесла она медленно. — Нет, вовсе нет. Мне не за что тебя карать — в конце концов, я сама предложила тебе посетить их земли, разве нет?

Димеона подняла голову. В её глазах зажглась искра надежды.

— Нет, я поступлю с тобой иначе, так, чтобы и мне, и тебе была польза, — продолжала верховная жрица. — Если твои слова о том, что ты осознала свою неправоту, не были пустым звуком, я надеюсь, ты будешь последовательна в своей готовности пересмотреть взгляды, которые сама же признала ошибочными. Это так?

Лесная нимфа потупилась.

— Да, Мелисса... — прошептала она.

— Хорошо, — жёлтый огонь всё ярче разгорался в глазах наставницы. — В таком случае — раз уж в этот раз ты готова слушать — почему бы нам не вернуться к тому, о чём мы с тобой говорили прежде? Почему бы тебе не продолжить своё обучение, на этот раз — всё же уделяя внимание тому, что я хочу тебе передать, и делая то, о чём я тебя попрошу?

Димеона кусала губы.

— Да, Мелисса, — сказала она наконец. — Я... Я проиграла, мне нечего возразить тебе. Если моё наказание будет таким — я... Я готова. После всего, что я видела, после всего, в чём я ошибалась, мне остаётся только смириться и передать себя в твои руки, исполнив своё обещание.

Она замолчала.

— Хорошо, — с неясной интонацией произнесла Мелисса.

— А знаешь... — сказала вполголоса нимфа, словно раздумывая, делиться ли тем, что лежит на сердце. — Когда ты ещё не пришла, я ведь вовсе не так хотела сказать. Я хотела с тобою спорить, и торговаться, и поднимать ставки с тем, чтобы ты дала мне ещё две луны сверху. Ещё две луны, представляешь? Это так много, это даже больше, чем одна... За все эти дни я бы точно нашла, что мне ответить тебе и как вывернуться, так мне казалось... А потом, когда ты пришла, я заглянула в твои глаза и увидела, что проиграла бы в любом случае, что нет такой силы, которая могла бы сделать меня правее тебя, и, стало быть, всё бессмысленно.

— Бессмысленно? — старшая женщина усмехнулась. — Вовсе нет... Но постой. Ты, кажется, сказала «поднимать ставки»? Ты ведь и так уже согласилась делать, как я скажу, и учиться вместо того, чтобы спорить. Разве тебе ещё есть что терять?

Димеона опять засопела. Мелисса ждала.

— Есть, — негромко, но твёрдо произнесла, наконец, нимфа.

— Вот как? — её наставница склонила голову на бок. — Что же это?

Друидка сопела.

— Я, — сказала она.

Мелисса всплеснула руками:

— Вот как? Извини, дорогуша, но мне казалось, что себя ты уже передала в мои руки.

— Нет, — ответила Димеона, и голос её остался твёрд. — Я всего-навсего согласилась делать так, как ты скажешь: учиться и слушать, работать и помогать. За новые две луны я готова была позволить тебе сделать то, о чём ты мечтаешь, о чём ты на самом деле мечтаешь.

Вид старшей женщины был заинтригованным, её пальцы чуть заметно подрагивали.

— Я готова была позволить тебе сделать меня такой же, как ты! — победно произнесла Димеона. — Ты получила меня, ну, так что же? Я буду делать, как ты мне велишь, но ты не будешь удовлетворена до конца, пока не сделаешь меня своим продолжением, а этого ты никогда не добьёшься. Ты слышишь меня? Ни-ког-да!

Мелисса запрокинула голову и засмеялась. Смех её, казалось, был покрыт ледяными иголками.

— В самом деле?! — воскликнула она преувеличенно громко. В её голосе теперь звучала наигранная весёлость. — В таком случае, о, моё дорогое дитя, моё дорогое, наивное, беспомощное дитя, слушай и запоминай, ибо слушать ты мне обещала. Как ты видишь, я умею побеждать в спорах, и вот я готова поспорить, да, я искренне обещаю, что где-нибудь через одну луну, самое большее — через три, в течение которых ты будешь делать, как я скажу, ты уже станешь такой же, как я, хочется тебе того или нет. Ты будешь всё время рядом со мной, ты будешь видеть и слышать такое, что сама просто физически не сможешь остаться тем, кем была. Ты не сможешь закрыть глаза и не видеть, что творят твои руки. Ты не сможешь заткнуть уши и не слышать того, что произнесут твои губы. Пройдёт время, твой разум устанет сопротивляться, и вот тогда ты увидишь, наконец, многие вещи в их истинном свете.

Девочка смотрела на неё со страхом. Лицо её медленно белело.

— Ну-ну, не печалься! — Мелисса ласково потрепала ученицу по плечу, а потом мимоходом коснулась меня, отчего в моё тело впились миллионы иголок, лишив меня возможности двигаться. — Не нужно переживать заранее, ибо это не будет так больно, как ты сейчас думаешь, — это будет гораздо, гораздо больнее... Ну, ладно, собирайся, а то у нас работа стоит.

Димеона стояла — напуганная, сжавшаяся, ссутулившаяся — дрожа, боясь до конца распрямиться, боясь поднять взгляд. В её лице не было ни кровинки.

— Что... Что ты хочешь? — спросила она хриплым от волнения голосом.

— Не волнуйся, — Мелисса смерила её с ног до головы тяжёлым оценивающим взглядом. — Могу обещать, что отныне тебе не придётся делать ничего такого, о чём впоследствии тебе не пришлось бы жалеть... А ну, повернись-ка!

Девочка подчинилась. Я глядел на её ставшие снова вдруг угловатыми движения, на согбенные плечи, на безвольно повисшие руки, на застывшее на прекрасном лице выражение обречённости, и никак не мог поверить в происходящее. Перехватив мой вопросительный взгляд, Мелисса улучила момент, когда ученица стояла к ней спиной, и вдруг улыбнулась одними губами, заговорщицки подмигнув мне.

— Хорошо, — продолжала она голосом приторно-сладким и властным одновременно. — Отныне именно такой я тебя и хочу видеть: соответствующей своему положению, почтительной и бессловесной. Только не забывай при чужих держаться легко и свободно, как я тебя учила, ты ведь помнишь?

Димеона кивнула и, судорожно сглотнув, попробовала распрямиться. Словно смертница перед казнью, подумал я.

— Сойдёт, — Мелисса стояла с прежней довольной улыбкой, глядя на девочку сверху вниз, — насколько я помнил, две женщины были приблизительно одного роста, однако сейчас наставница казалась выше ученицы как минимум на полголовы. — Теперь слушай и запоминай, поскольку дважды я повторять не намерена. Этим утром мы собираемся продолжить то, что делали вечером, с той лишь разницей, что на этот раз мы победим. (Девочка вздрогнула.) Жрецы отправятся наверх вместе с воинами, ведь все понимают, что без поддержки Фериссии им не суметь истребить всех диких жителей... Во всяком случае, это не получится сделать быстро. Ты, разумеется, тоже пойдёшь с ними — ты хорошо знаешь город, равно как и повадки диких людей, так что твои знания нам очень и очень понадобятся. В ночь перед атакой нам тоже не придётся скучать: вот-вот явится Суг, чтоб узнать насчёт ядов, с которыми он просил меня подсобить — видишь ли, не всем нравится, когда рана оставляет врагу второй шанс. Потом тебе нужно будет помочь Саю распределить жрецов на передовой, да и сам Сигаул наверняка зайдёт обсудить с нами свои гениальные планы... Можешь представить, ему всё не терпится начать уже убивать диких людей, но он никак не может решить окончательно, как сделать это быстрее и лучше. Да, маленькая деталь: я сама собираюсь убить Сигаула, и поэтому будет здорово, если я смогу под каким-нибудь предлогом приставить тебя к нему... Да, так и сделаем: я велю тебе всегда быть подле него. Ты — моя лучшая ученица, самая опытная, самая талантливая, ты — мой эксперт по диким людям, ты опытна в борьбе с ними, в тебе есть сила Фериссии, так что он не сможет отказаться от такой помощницы. Ты будешь моими глазами и ушами при нём, а также — моими руками, если тебе выдастся вдруг возможность кое-где подтолкнуть... Ты ведь понимаешь, о чём я?

Димеона рухнула на колени.

— Мелисса! — воззвала она. — Я твоя, да, я твоя, я сделаю так, как ты скажешь, но, прошу тебя, неужели, неужели же ты не можешь дать мне какую-либо другую работу? Я готова делать всё самое трудное, всё самое тяжёлое, всё самое неприятное. Я готова выкладываться по полной, не оставляя ни минуты для сна, работать до последнего вздоха, до тех пор, пока Фериссия не сжалится и не призовёт меня. Я готова убирать в Храме и по всему посёлку, я готова ухаживать за больными, таскать на себе еду и дрова, тесать камни и рыть землю, я готова питаться помоями и ходить в тряпье, я готова быть той, в кого летят камни, — я проиграла, и я с гордостью приму наказание! Об одном прошу тебя: дай мне любую работу, но пожалей моё сердце, пощади его, не дай ему разрываться и день, и ночь, заставляя страдать — за себя, за тебя, за Фериссию. Неужели, о, неужели же у тебя нет для меня какой-то другой, самой тяжёлой работы?!

Мелисса слушала её и улыбалась. Движения её, когда она пустилась кругом по поляне, были подобны танцу охотника вокруг не убитой ещё, но уже загнанной в угол жертвы.

— О, Димеона!.. — ответила она голосом радостным и звенящим, как горный ручей. — Конечно же, у меня есть та работа, которой ты просишь, и я с удовольствием отдала бы её тебе, если бы мне самой приходилось делать её. Но, видишь ли, кроме тяжёлой работы, у меня есть также и идиоты, способные её выполнять. И, даже если ты возьмёшь на себя всю их работу, другие помощники не смогут сделать и сотой доли того, что можешь сотворить ты, так что я всё ещё буду в проигрыше от того, что ты поступила ко мне в услужение.

Жрица танцевала — нет, порхала вокруг сжавшейся ученицы, подходя к ней всё ближе, но пока не приближаясь вплотную. Пальцы её были хищно растопырены.

— Ты — моя лучшая ученица, — говорила она, сужая круги и заставляя девочку вздрагивать при каждом движении. — Ты сильна, ты мудра, тебе ведомы тайны Фериссии и магии Леса. Даже Сай — светлейший из прочих — по большей части лишь бездумно повторяет за мною мои слова, пусть даже ему и кажется, будто он мыслит самостоятельно. Ты же — другое дело! Даже сейчас, утратив себя окончательно, ты осмеливаешься со мною спорить. Ты умело используешь высшие формулы — я сильнее тебя, но даже мне, реши я тебя уничтожить, пришлось бы для этого здорово повозиться. Сила Фериссии доступна всем, однако я вижу, что никто из прочих не выстоял бы против тебя и десятка секунд. Ты — лучшая, Димеона. И ты хочешь, чтобы я растрачивала твой талант на колку дров и мытьё нечистот? Ну уж нет!.. Пусть этим занимаются те, кто неспособен на что-либо большее. Ты же станешь моей лучшей жрицей, моим лучшим воином, моими руками и моими глазами. Я даже завидую тебе, девочка: тому, что тебе придётся увидеть и сделать, не будет повторов в истории ни до, ни после нас. Неужели ты думаешь, что я столько раз спасала тебя от людей и от эльфов, от магов, храмовников и еретиков лишь с тем, чтобы ты всю жизнь потом прожила на задворках? Нет, нет и нет! Ты станешь моим лучшим воином, хочешь ты этого или нет. Смирись же — смирись и, если можешь, возрадуйся.

— О, Фериссия!.. — друидка распласталась по земле, стеная и плача в голос. — Чем, чем я тебя так прогневила? За что на мою голову такие мучения? О, лучше бы ты забрала меня, забрала бы меня прямо сейчас — я не желаю быть лучшей, не могу, не хочу! Я...

— Придержи язык! — голос Мелиссы, до этого сахарный, вдруг полоснул слух, словно острая бритва. — Встань. Я не желаю выслушивать твои причитания — они заставляют меня сердиться, а ты правда не хочешь, чтобы я рассердилась — о, нет, ты не хочешь!.. Если я рассержусь, я устрою тебе такое, что вся твоя новая жизнь, кажущаяся тебе адом, окажется раем по сравнению с тем, через что я заставлю тебя пройти.

Девочка поднялась. Лицо её было в пятнах, она жадно хватала ртом воздух, стараясь всхлипывать как можно тише и затравленно глядя на хозяйку.

— Ты думаешь, я убью тебя? — взяв друидку за подбородок, верховная жрица впилась ей в лицо внимательным и злым взглядом. — Ты боишься, что я физически заставлю тебя страдать, я вижу это в твоих глазах. О, глупая девчонка!.. Ты понятия не имеешь, что с тобою случится, если я по-настоящему рассержусь. Всё, что ты придумываешь себе сейчас, через что ты уже прошла в своих мыслях, покажется тебе лишь безобидной фантазией, ибо я могу больше, намного больше — я могу... Я могу заставить тебя творить по-настоящему неприятные вещи.

Выпустив ученицу, Мелисса повернулась и пошла по поляне.

— Ты — моя, — повторяла она. — Ты сказала это сама. И, раз так, я могу заставить тебя делать то, после чего ты не сможешь ни есть, ни спать, после чего для тебя мукой будет находиться под одним небом с самою собой. Я могу заставить тебя убивать невинных друидов. Я могу заставить тебя резать детей на глазах у их матери. Я могу заставить тебя причинять боль тем, кого ты любишь — о, я могу заставить тебя по капле добавлять яд в еду твоего любимого человека, и при этом улыбаться ему, заглядывая в глаза, и с улыбкой смотреть, смотреть, как он умирает. Я могу заставить тебя нести горе ближним, а потом возвращаться к ним, и смеяться в ответ на их стоны, и причинять новую боль в ответ на мольбы о пощаде, и, видя все их страдания и презрение, бить в ответ на плевки, бить так, чтобы им уже нечем было плевать. Девочка моя, ты даже не представляешь, на что только способны могут быть люди, на что могу быть способна я и, самое страшное, на что я заставлю быть способной тебя, если ты ещё только раз позволишь себе меня хоть в чём-то разочаровать. Тебе ясно?!

Мелисса завершила свою эволюцию по поляне, и последнюю фразу она прокричала в лицо Димеоне, глядя на неё со злобой и ненавистью. Девочка — грязная, заплаканная, несчастная — судорожно сглотнула и затравленно затрясла головой, показывая, что она согласна на всё, боясь даже раскрыть рот. Взгляд старшей жрицы продолжал жечь и резать её лицо.

— Хорошо, — по прошествии долгого времени, наконец, сказала наставница. — В таком случае иди за мной и запомни раз и навсегда, что отныне тебе запрещено шутить со мною такие шутки, как та, что ты только что позволила себе вытворить. За неё я тоже тебя накажу, только позже. Идём.

Повернувшись, жрица медленными шагами двинулась в сторону Храма. Ученица, глотая слёзы, последовала за ней.

— Отныне тебе запрещается выражать любые эмоции, пока я не скажу, — говорила Мелисса. — Но, если я вдруг скажу «Смейся!», ты будешь смеяться, как бы горько ни было у тебя на душе. И, если я скажу «Плачь!», ты будешь плакать — а коли не сможешь, то я помогу. Ты — моя! Не забывай этого ни на секунду, иначе я найду способ напомнить тебе об этом. Я могу напомнить тебе прямо сейчас, если мне вдруг захочется, разве нет? Выше меня нет никого, и никто не сможет мне помешать. Скажем...

Словно настигнутая внезапной идеей, она остановилась и повернулась к обмершей от страха друидке.

— Скажем, я могу приказать тебе сделать больно ему, и ты сделаешь это — ты знаешь, тебе придётся. Тебе это будет больнее, чем ему, ты будешь ненавидеть себя после этого, но ты сделаешь это, потому что иного выбора у тебя не будет, потому что иначе — ты знаешь — я заставлю тебя творить много более ужасные вещи. Ну, как, ты хочешь, чтобы я приказала тебе ударить его?

Димеона стояла напротив неё и дрожала, боясь даже пискнуть. Хозяйка смотрела в её глаза с лёгкой усмешкой. Внезапно кулаки девочки сжались.

— Хорошо, — не заметив этого, Мелисса повернулась и двинулась дальше, но ученица оставалась стоять, где стояла. — Я вижу твой страх, я вижу, как ты боишься. Иди же за мной и молись, чтобы мне когда-нибудь не захотелось довести эту игру до конца.

Димеона стояла со сжатыми кулаками. Потом её плечи медленно распрямились.

— Нет, — негромко, но внятно сказала она.

Мелисса остановилась, застыв на мгновение с поднятой над землёю стопой. Затем она медленно обернулась.

— Что ты сказала? — прошипела она. — Что ты с-с-сказала?!

— Я сказала «нет», и ты это слышала.

Развернувшись, друидка почти бегом вернулась ко мне, всё ещё скованному заклинанием Мелиссы. Подойдя, она положила руки на мои плечи. По телу прошла лёгкая судорога, и я почувствовал, как в одеревеневшие члены возвращается кровь. Я с благодарной улыбкой поднял голову, но девочка смотрела не на меня — её взгляд был устремлён на наставницу.

— Ты врала, — говорила она. — Ты всё время врала. Ты ничего не можешь мне сделать. Ты обманом заставила меня передать себя в твои руки, а потом лишь смеялась, когда я сама казнила себя твоими словами. Тебе даже руки не пришлось бы запачкать — я всё сделала бы сама, за тебя.

Мелисса смотрела на неё тяжёлым пристальным взглядом и больше не улыбалась.

— Я могу очень многое, — возразила она, цедя слова словно бы с неохотой. — Я сильнее тебя, и ты это знаешь.

Я поднялся и встал рядом со своей Димеоной, взяв её за руку, — пальцы девочки коротко и сильно сжали мои. Ладонь её была упругой и тёплой, а в глазах плясали весёлые искры, каких — я вдруг понял — я не видел в них уже очень давно.

— Ты сильнее меня, это верно, — говорила друидка. — Вот только тебе не нужны ни моя боль, ни моя смерть. Тебе надо, чтобы я унижалась, умоляла, просила прощения — а этого ты не получишь, сколько бы ни старалась. Моя смерть — если до этого правда дойдёт, а я, поверь, не буду стоять на месте и ждать, пока ты прикончишь меня, — так вот, моя смерть не принесёт тебе ни малейшего облегчения, ибо я, умирая, плюну тебе в лицо, а тебе даже не на ком будет отвести свою злость после этого. И ты никогда не заставишь меня ударить моего любимого человека или сотворить что-то ещё из тех низких мерзостей, о которых ты говорила. Пусть ты мудрее, пусть старше, пусть даже праведнее, в чём я лично ой как сомневаюсь, но у меня на плечах тоже есть голова, а Фериссия дала мне те же небо и солнце, что и тебе, — так зачем же я буду унижаться перед тобой? Я не твоя, Мелисса, — я своя собственная.

Я нагнулся и поцеловал девочку в щёку — та враз вспыхнула. На лице её застыло победное выражение. Я глядел на неё и не мог налюбоваться.

Хлоп. Хлоп. Хлоп. Мелисса зааплодировала.

— Молодец, — говорила она. — Молодец!

Я оглянулся. Ни следа былой злости или заносчивости не оставалось на её испещрённом морщинами лице, — одна только радость, одно лишь почтение, одна гордость не за себя. В глазах — человеческих, обычных глазах, пусть и необычного жёлтого цвета, — был тихий свет.

— Димеона, — Мелисса вздохнула. — Пусть ты сейчас мне не веришь — я знаю, я сама бы не верила — но я всё равно очень рада, что ты, наконец, поняла. Это — один из главных моментов в твоей жизни, девочка моя. Это то, что позволит тебе быть собой, идти вперёд, ни на кого не оглядываясь. Да, я сделала это нарочно — ты поймёшь в один день, я надеюсь. Даже если ты не поймёшь, ничего страшного не случится, но я всё же надеюсь, что ты сумеешь меня простить.

Димеона пожала плечами.

— Поживём — увидим, — сказала она.

— Именно, — верховная жрица кивнула. — Мне хочется дать тебе столько советов, но сейчас не самое подходящее время. Просто знай: если ты вдруг захочешь поговорить, спросить, сказать что-то, даже просто заглянуть мне в глаза, даже просто посидеть рядом — моя дверь всегда открыта для тебя.

— Я приду, если и когда захочу, — отчеканила нимфа в ответ.

Наставница развела руками.

— Мне нечего добавить к этому, — сказала она.

Димеона глядела на неё, чуть прищурясь. Какое-то время обе жрицы молчали.

— Когда... — начала Димеона.

— Если... — одновременно с ней заговорила Мелисса.

Обе женщины замолчали. Старшая потрясла головой.

— Пожалуйста, продолжай, — сказала она.

— Когда я приду рассказать твоим людям, как дёшево ты их купила, лучше даже не пытайся мне помешать, — сказала девочка.

Мелисса вздохнула.

— Ты можешь сделать это, — произнесла она, тщательно выбирая слова. — Только не удивляйся, если результат окажется не вполне таким, какого ты ожидаешь. Я... Сама подумай, к чему это приведёт, вот тебе мой совет. Они просты, их легко предсказать.

Внезапно девушка шмыгнула носом.

— Я подумаю, — сказала она.

Наставница молча кивнула.

— Подумаю, пользоваться ли мне данным тобою советом, — продолжала нимфа. — Всё-таки я не верю.

— Конечно... — в уголках глаз Мелиссы стояли слёзы. — Да поможет тебе Фериссия. Ты мудрая девочка, я горжусь тем, что ты... Была моей ученицей.

Было видно, что юной жрице очень хотелось улыбнуться в ответ, но она лишь скорчила рожу и взглянула на наставницу исподлобья.

— Сейчас мы пойдём, — зачем-то сказала она.

— Да, конечно! — Мелисса, уже никого не таясь, достала платок и принялась вытирать бегущие по щекам слёзы. — Волшебство диких магов спадёт, и вы... Будете свободны идти куда пожелаете. Мир велик, и все пути в нём открыты для вас.

Димеона по-прежнему корчила рожу. Это было уже чересчур. Я легонько ущипнул её за мягкое место, девочка показала язык. Мелисса смотрела на нас поверх платка и улыбалась.

— Я рада за вас, — говорила она. — Очень рада. Максим, пойми меня правильно: на твоём месте я бы предпочла видеть кого-то другого, но выбирать здесь не мне, и я всё равно за вас очень рада.

Димеона настойчиво тянула меня за руку прочь с поляны.

— Спасибо, — сказал я, обращаясь к Мелиссе. — Спасибо за всё. Спасибо за Димеону.

— Идите, идите! — та со счастливой улыбкой махала рукой. — И я тоже пойду. К сожалению, у меня впереди ещё очень много работы.

Димеона, уже с решительным видом увлекавшая меня куда-то, внезапно остановилась.

— Какой работы? — спросила она, оглянувшись и уставившись на наставницу округлившимися глазами. — Какой работы?! Куда ты пойдёшь?

— Да... — жрица трубно высморкалась. — Вы отдыхайте, а у меня... Ещё много дел. Сейчас явится Сигаул... — голос её стал горьким, усталым. — И Суг... И так много нужно обсудить ещё с Саем... И атака на Сивелькирию... И потом... — она вздохнула и медленно тронулась в направлении Храма. — Ох-ох-ох!.. Ладно, идите, вам об этом можно не думать. Это мои заботы... — она снова вздохнула. — Совет да любовь.

Победное выражение медленно сошло с лица Димеоны, губы её задрожали. Мгновение она глядела вслед удаляющейся наставнице, а затем, всхлипнув раз или два, вдруг бросила мою руку и побежала вслед за Мелиссой, на бегу голося:

— Стой, Мелисса, Мелиссонька! Я передумала! Ты хотела меня? Ну, так вот она я! Я согласна, да! Я готова! Я буду твоя, я согласна на всё, мне плевать на себя, но, пожалуйста, ну только оста-а-авь их!..

Подбежав к остановившейся наставнице, нимфа схватила её за руку и, не переставая вопить, потянула назад. Женщина обернулась, и сердце у меня ёкнуло: лицо её было искажено выражением такой искренней злости, что даже плач Димеоны сразу оборвался.

— Девчонка! — кипя от ярости, Мелисса вырвала руку из пальцев своей ученицы. — Мало тебе того цирка, что мы уже здесь устроили? Ты хочешь ещё? Думаешь, на тебе клином весь свет сошёлся?!

— Мелисса... — девочка робко топталась на месте. — Они... Ты... Я... Возьми меня, а?..

Рука Мелиссы взметнулась. Как в замедленной съёмке, я наблюдал, как её ладонь выписывает дугу в воздухе, чтобы, наконец, впечататься в щёку моей ненаглядной друидки. Удар не был таким уж сильным — простая пощёчина, хоть и отвешенная от души — вот только нимфа, похоже, совершенно не ожидала его. Не сделав попытки ни защититься, ни уклониться, ни даже сохранить равновесие, девочка коротко вскрикнула и полетела в траву.

Верховная жрица прижала руку к груди и стала тереть ушибленные пальцы. Глаза её по-прежнему сияли жёлтым огнём.

— Посмотри на себя! — сказала она. — Фериссия наградила тебя талантами более, чем кого бы то ни было. Сегодня ты поняла то, чего большинство людей не видят до самой смерти — по крайней мере, я думала, что ты поняла. Фериссия не даст соврать: с твоими данными девочка менее чистоплотная давно стала бы владычицей мира. Ты можешь вести людей за собой, ты можешь изменять их, ты можешь вершить их судьбы, саму историю, но вместо этого ты лежишь здесь передо мной в луже собственных соплей, умоляя меня не делать того, в чём ни бельмеса не понимаешь, и предлагая мне взамен то, что не нужно ни мне, ни тебе! Ты могла бы забрать своего кобеля и катиться на все четыре стороны — но нет: тебе мало жить так, как тебе хочется, тебе надо, чтобы все вокруг плясали под твою дудку!

Девочка лежала всё в той же нелепой позе, в которой упала, — за высокой травой её почти не было видно.

— Посмотри на себя, — продолжала старшая жрица. Нотки её голоса были жестокими, но на этот раз это была искренняя жестокость. — Посмотри, какой жалкой ты стала. Посмотри, до чего ты дошла... Димеона, когда же ты, наконец, повзрослеешь? Когда ты поймёшь, что, как бы тебе ни хотелось, чтобы все люди вокруг были белыми и пушистыми, в мире всегда будет место для грязной работы, и её, Фериссия тебя разрази, кому-то придётся делать? Я ведь не требую и даже не прошу, чтобы ты мне помогала, — я могла бы просто отвести тебя в Храм, и, поверь, мне это было бы куда больше с руки, чем тратить на тебя уйму времени, которого у меня сейчас нет. Мне вовсе не улыбается перспектива остаться с неприкрытой спиной, но я всё же делаю так, как для тебя будет лучше. Всё, что тебе остаётся, — это отойти в сторону и не путаться под ногами. Неужели, о, неужели же ты не способна даже на это?..

Жрица смолкла. Ответом ей была тишина. Потом ветер донёс до меня то ли стон, то ли хрип.

— Что? — спросила Мелисса. Краска злости уходила с её лица.

— Ты не... Смеешь... — донёсся из высокой травы едва различимый шёпот.

— Вот как? — брови жрицы приподнялись. — Кто же мне помешает?

— Ты... Не смеешь... — прозвучало чуть громче.

— Поднимись, когда с тобой разговаривают, — сказала Мелисса, глядя на землю перед собой, где — я видел теперь — что-то происходило: трава ходила волнами, скрывая шевеление плоти.

— Ты не смеешь...

Из травы поднялась голова, и я остолбенел, потому что это была не человеческая голова. Верховная жрица возвела глаза к небу.

— Что ты этим хотела сказать? — поинтересовалась она голосом серым и безучастным.

— Ты не смеешь, — то, что было некогда Димеоной, было Мелиссе уже по пояс, потом оно одним быстрым рывком поднялось до уровня её глаз. — Ты не смеешь.

— Уж не собираешься ли ты поднять на меня руку? — спокойным, каким-то уж слишком спокойным голосом поинтересовалась Мелисса. Глаза её были полузакрыты, руки сложены на груди.

— Ты не смеешь!

Зверь был уже вдвое выше своей противницы и всё равно продолжал подниматься, разгибая и разгибая свои многочисленные суставы и сочленения — казалось, он целиком состоял из них, да ещё из длинных когтей. Я поборол в себе страх и приблизился.

— Димеона, послушай, — начал я осторожно. — Я знаю, что ты расстроена, но...

— Не сейчас, Максим!

Удар тыльной стороной огромной лапы пришёлся мне одновременно по груди, животу и коленям, отбросив меня в сторону метров на десять — хорошо ещё, земля оказалась достаточно мягкой.

— Ты слышала? Ты. Не. Смеешь.

— Ах, юная леди!.. — интонации верховной жрицы были усталыми. — Я предлагаю закончить это недоразумение здесь и сейчас, иначе...

— Заткнись! — прервал её властный голос — это был даже не голос уже, а рык, рёв дикого зверя. — Ты не смеешь, ты слышала?!

Мохнатая лапа, словно игрушку, схватила Мелиссу и подняла её вверх на несколько метров — прямо к глазам монстра. Жрица, впрочем, оставалась спокойна.

— ТЫ. НЕ. СМЕЕШЬ, — прорычал зверь. — Понятно?! ТЫ. НЕ. СМЕЕШЬ!!!

Издав громовой рёв, монстр подался вперёд и сомкнул челюсти на шее Мелиссы.