Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Глава тринадцатая, в которой Максим растворяется в объятиях Димеоны

Когда шум погони стих, растворившись в глубине узких улочек, мы наконец перешли на шаг и пошли рядом. Я молчал. Димеона сопела и, казалось, напряжённо о чём-то думала. Несколько раз она собиралась что-то сказать, но, уже раскрыв рот, чего-то смущалась и вновь надолго уходила в себя. Потом из переулка вынырнула Василиса в обвисшем плаще и пошла позади нас. Достав из подкладки реальности пачку сигарет, она прикурила от палочки и, глубоко затянувшись, выпустила терпкий дым через ноздри. Её некогда белый костюм пропитался водой и теперь лип к телу. Димеона тоже промокла насквозь, но это её не заботило, и лишь я был более-менее сух выше пояса — начинавшийся дождь, впрочем, обещал исправить это досадное упущение. Докурив одну сигарету, чародейка принялась за вторую.

В Сивелькирию — город-крепость и опору всей эльфийской цивилизации — мы прибыли трое суток назад, под вечер. Дракон, которого Василиса вызвала на дуэль и за которого яро вступилась похищенная им Димеона, оказался существом милым, застенчивым и весьма дружелюбным. Стараясь замять инцидент, он напоил нас всех чаем, а после даже подкинул до самой столицы. Димеона, за время нашего вынужденного отсутствия успевшая всласть наболтаться с ним о лекарственных растениях, осталась крайне довольна непредвиденной встречей, я, в общем, тоже был рад, что в этот раз обошлось без кровопролития, и лишь Василиса, которой не дали испробовать новое заклинание, надулась, как мышь на крупу, а после заявила, что-де наш дуэт способен испортить любой, даже самый железобетонный, сценарий.

Попрощавшись с драконом, мы приступили к формальностям: утёс отделён от остальной части света шестью линиями оборонительных сооружений, на КПП каждой из которой эльф-таможенник будет нарочито тщательно изучать ваши бумаги, пока отряд лучников держит вас на прицеле. «Мы безмерно чтим право всякой разумной сущности на жизнь и свободу, — лениво объяснял мне один из тамошних бюрократов, чин которого я не запомнил. — Но безопасность границ является для нас первостепенным приоритетом». Не знаю, не знаю. Я, конечно же, понимаю, что все мы смертны, но, всё-таки, не люблю, когда мне лишний раз об этом напоминают. Так или иначе, но документы, что достала для нас Василиса, сработали, и около шести часов по полудни мы вошли в город.

Точнее всего Сивелькирию описывает фраза «Тёмная столица». Представьте себе Кромвель на негативе: белый мрамор зданий и мостовых сменяется тёмно-серыми и угольно-чёрными грубо отёсанными камнями, широкие улицы вдруг сужаются, вызывая у вас приступ клаустрофобии, а вместо улыбающихся туристов вы видите вокруг всевозможную фэнтезийную нечисть — от людей, чья привычка держаться теней определена спецификой отношений с законом, до живых мертвецов и существ тёмной магии. Даже сам воздух здесь — спёртый, несвежий: Сивелькирия, даром что стоит посреди леса, производит столько копоти и ядовитых паров, что только диву даёшься, как такое возможно в добензиновую эпоху. Вообще, если по Кромвелю приятно пройтись, то Сивелькирия вызывает острое желание поскорей скрыться с неприветливых улиц или, по крайней мере, ускорить шаг.

На Димеону город-крепость произвёл тяжёлое впечатление: если в Кромвеле жрица запросто останавливалась в каком-нибудь скверике или просто на пересечении улиц и начинала вещать про Фериссию, то здесь она весь первый вечер потерянно блуждала промозглыми лабиринтами, не находя себе укромного уголка. Ночь также не принесла девочке облегчения: ещё третьего дня начав жаловаться, что сон в помещении её угнетает, теперь бедняжка и вовсе расклеилась, наутро поднимаясь с кровати невыспавшейся, с синюшными кругами около глаз. Да что там! Даже на нас с Даффи местный климат подействовал деструктивно, и на ночь мы провалились в тяжёлое забытье без сновидений. Одна только Василиса казалась довольной: вид безжизненных узких расщелин между домами приводил её в странное возбуждение, и вечером, торопливо вселив нас в гостиницу, она растворилась в сгустившемся сумраке, явившись в номер только под утро — усталой, но очень довольной. Я воздержался от расспросов, рассудив, что так будет спокойнее.

Следующие три дня прошли в ставшем уже привычным режиме. Взяв себя в руки, Димеона принялась проповедовать, но здесь желающих посмотреть её шоу не оказалось совсем: если в Вебезеккеле публика попросту потешалась над посланницей леса, а в Кромвеле — слушала с пятого на десятое, то здесь люди, заслышав звонкий голосок нимфы, лишь выпучивали глаза и спешили перейти на другую сторону улицы. Девочки чурались, словно прокажённой. Ближе к обеду нас, впрочем, посетил какой-то плюгавенький человечек в чёрном камзоле, представившийся адъютантом Его высокопревосходительства — он попросил Димеону назвать себя, а потом — по возможности кратко изложить основные положения своего, как он выразился, варварского учения. Мы с Василисой уже напряглись, но ревизора, похоже, действительно интересовала лишь информация: с каменным лицом законспектировав сбивчивое изложение лесной жрицы (под внимательным взглядом единственного прихожанина друидка начала путаться), он проверил у нашей троицы документы и, прихватив планшетку, ушёл.

Объяснение неожиданного визита ждало нас вечером, когда выяснилось, что ни одна гостиница не желает иметь с нами дела, причём не помогли ни уговоры, ни деньги, ни обаяние Василисы. Пометавшись немного по полутёмному городу (время шло к ночи, и нам вовсе не улыбалась перспектива знакомить светлую жрицу с публикой, заполняющей улицы после заката), волшебница, ругаясь, повела нас к конспиративной квартире, которую Управление держало для экстренных нужд и знать про которую никому из нас не полагалось. Квартира выглядела жилищем безумного учёного, была доверху набита контрабандой (даже свет здесь был электрическим), но оказалась довольно комфортной. К тому же, сейчас она пустовала, поэтому каждому из нас досталась отдельная спальня. Второй день в городе мы закончили на кухне у чайника со свистком — на чужбине привычные вещи значат на удивление много.

Обосновавшись на новом месте, мы благополучно продолжили заниматься тем же, чем раньше: днём мы с Димеоной бродили по улицам, а вечером, когда Василиса уходила по своим тёмным делам, пили на кухне ягодный чай и болтали обо всём на свете. Час откровения на утёсе сделал нас ближе, чем я мог ожидать, и вскоре я обнаружил, что могу беззастенчиво говорить с девочкой о сокровенном: друидка, может, и не обладала выдающимся интеллектом, но зато была доброй и открытой для новых идей, и я до сих пор с теплотой вспоминаю наши столичные посиделки. Нимфа, похоже, тоже была рада обрести благодарного слушателя в моём лице, и вскоре мы стали почти друзьями.

Не обошлось без эксцессов. Вечером сразу же по прибытии в город Димеона порывалась разгромить табачную лавку, и нам стоило большого труда удержать её от необдуманных действий. На второй день, незадолго после беседы с адъютантом Превосходительства, мы набрели на местный храм — к первосвященнику нас, понятное дело, не пропустили, зато с младшим каноником мы наспорились всласть, а уж когда девочке пришло в голову прямо в храме начать обряд очищения («А посвятим-ка мы вашу лавчонку нашей богине!»), отработанный уже навык давать дёру оказался как нельзя кстати. Всё это, впрочем, были ещё цветочки — на третий день друидка таки узнала, какая публика хозяйничает на улицах ночью, и устроила такую истерику, что я уж думал, что нашему приключению настанет конец: Сивелькирия по самое «не могу» напичкана магией, и повторить здесь вебезеккельский сценарий девочка бы попросту не успела. Василисе удалось, впрочем, решить вопрос мирно, вот только отношения внутри группы — и без того довольно натянутые — это отнюдь не улучшило. До позднего вечера друидка бродила, потерянная, вокруг здания Префектуры, откуда, по её мнению, и происходило всё зло, и глядела через чугунную решётку высотою в три этажа на затаившийся далеко под утёсом зелёный лес; лишь за ставшей уже традицией чашкой чая мне удалось хоть немного привести её в чувство. Василиса отлично всё понимала и старалась без нужды не попадаться на глаза нашей леди, так что мне начало даже казаться, будто мы с Димеоной остались одни — вот только вечером на дверях спальни друидки появилась охранная руна, гарантировавшая, что ночью нимфа не уйдёт незамеченной искать приключений на свою голову. По моему убеждению, это было глубоко в чём-то неправильно, но мера была вынужденной, и я, скрепя сердце, смирился.

Сегодня с утра всё шло совсем хорошо, и я, если честно, надеялся, что не увижу чародейку до самого вечера. Нужно же было случиться на нашем пути этой чёртовой рыбной лавке!.. Я скосил взгляд на друидку — вот она идёт в своём тоненьком платье, холодные капли бегут по молодому лицу, а ей всё нипочём, и не мёрзнет, хотя я, даром что в сухой куртке, продрог, и бровки-то домиком сдвинула, и шепчет что-то, такая милая...

Василиса откашлялась и зажгла новую сигарету. Я вздохнул.

— Василис, извини, — было первое, что я сказал. — Извини, что так бестолково всё получа...

— А!.. — чародейка махнула рукой, но под деланным равнодушием в её глазах ясно читалось: «Что с тебя, дурака, ещё возьмёшь?»

— Извини... — пробормотал я, отворачиваясь. — Если ты захочешь уйти из проекта...

Волшебница хохотнула:

— Ну, да! И лишиться возможности всласть нашляться по Сивелькирии, причём на халяву? И побегать от местных святош? И купаться в любую погоду? И...

— Василис, — я поморщился. — Василиса, давай не сейчас.

— Вот если бы кое-кто в нашей группе вёл себя хоть чуточку осмотрительней, — продолжала моя коллега. — Если бы он хоть немножечко думал бы своей светлой головкой, чтобы мне не приходилось раз за разом спасать его священную задницу, я бы была весьма благодарна.

Я одарил чародейку самым тяжёлым взглядом, на который был только способен, — та, наконец, опустила глаза.

— Ладно, ладно... — протянула она примирительно. — Я просто устала. Малость поплавала — могу теперь немного и поворчать.

Димеона осторожно взяла меня за руку — она шла по-прежнему молча, но было понятно, что присутствие волшебницы её тяготит. Я кашлянул:

— Васёк, может быть, ты сушиться пойдёшь?

Василиса взглянула на свой испорченный костюм:

— Наконец-то заметил? Или я вам романтический настрой сбиваю? — затянувшись в последний раз, она бросила бычок в поток мутной воды — дождь разошёлся уже не на шутку. — Ладно, мавр сделал своё дело, мавр может идти... До следующего раза. Э-эх! Что с вас возьмёшь?

Выразительно сплюнув, чародейка замедлила шаг и скрылась в одном из переулков. Димеона расслабилась и чуть сильнее сжала мои пальцы.

— Максим, извини... — пробормотала она едва слышно. — Опять у тебя из-за меня неприятности...

— Пустяки, — я тряхнул головой. — Она всегда так ворчит — не обращай внимания. На самом деле, она сама рада тут прогуляться.

— ...Вроде бы я всё делаю правильно, — проповедница уже опять говорила сама с собой, не замечая или не слыша моих комментариев. — Держусь строго, говорю убедительно — как ты учил, как Мелисса...

— Димеона! — я дёрнул девушку за руку, чтобы обратить её внимание на себя. — Димеона, скажи: ну в аквариум-то ты за каким чёртом полезла?

Друидка взглянула на меня, словно на идиота.

— Там рыбы хотели есть, — сказала она. — Рыбы хотели есть, пронимаешь?

У меня опустились руки.

— Рыбы хотели есть, — я кивнул. — Да, рыбы хотели есть. Понимаю. Отчего же — очень хорошо понимаю...

Жрица уже опять вещала что-то о рыбах, которые были голодными, или о своей пастве, а может, об эльфах — я особо не слушал. Я шёл, держа её за руку — не потому, чтобы это было так уж необходимо, а потому, что мне было приятно держать её за руку — смотрел, как босые ноги друидки ступают по лужам, слушал звук её голоса и думал — чего уж там — о тех вещах, о которых волшебнику, сопровождающему туриста, думать вроде как не положено. Дождь лил. Улица, по которой мы шли, закончилась, раскрывшись проспектом имени какого-то известного эльфа. Идти теперь приходилось в толпе — люди шагали, нахохлившиеся, втянувшие головы в плечи, спешили куда-то, а Димеона всё говорила, говорила о чём-то, продолжая держать меня за руку, а я не хотел, чтобы она её отпускала, — возможно, это было неправильно, но в тот момент мне было всё равно.

— Максим! — вырвал меня из череды вязких мыслей глас проповедницы.

— А?

— Максим, может быть, я как-то неправильно всё рассказываю?

— ...Что?

— Ну, Максим! — нимфа потянула меня за руку, явно раздосадованная тем, что я её не слушал. — Я хожу, я рассказываю — про лес, про Фериссию — всё как Мелисса учила, а меня никто почти что не слушает, а те, кто слушает, всё равно не ходят путями Хозяйки леса. Вот я и думаю: может, я всё неправильно как-то рассказываю, а Мелисса мне про это не говорила просто, чтобы я не расстраивалась?

«Всё как-то неправильно?» Ну, да, ну да. Девочка ходит, заученными словами вещая о милости леса и лживых богах, и никак не привязывает свою речь ни к тому, о чём люди думают, ни к тому, что им действительно надо. По сравнению с тем, что я слышал тогда, в Вебезеккеле, прогресс колоссальный, но этого, чёрт возьми, мало. Ладно, а я чем могу ей помочь? Ночные вылазки в Управление, где я слипающимися глазами читаю учебники друидской магии и хроники сектора, не очень-то помогают, а на курс прикладной психологии у нас с девочкой уж точно нет времени. Вот так и получается: я рад бы помочь, да не могу, а те маги, кто мог бы, лишь крутят у виска пальцем и советуют не создавать проблемы на пустом месте. Поэтому всё, что я мог ей ответить, было:

— Не знаю. Прости, Димеона, я правда не знаю.

Димеона вздохнула, но тут же перешла опять к возбуждению и начала пересказывать слова Мелиссы о том, что дети могут жить куда ближе к Фериссии, чем мы, взрослые. На последней фразе я улыбнулся.

Вокруг нас была Сивелькирия. Вода бежала у нас под ногами, закручивалась водоворотами. С крыш лилось, и мы старались держаться ближе к центру проспекта, но это не всегда удавалось — вокруг было слишком много людей. Несколько раз навстречу нам проезжали телеги, забранные мешковиной. Один раз позади послышался свист бича, и мы поспешили скорей вжаться в стену, чтобы пропустить высокую карету, покрытую чёрным лаком — пару дней назад из такого же экипажа на нимфу в упор глянул эльф в цветном балахоне, да так, что девочка потом битый час приходила в себя, повторяя, как мантру, фразу о том, что он-де мог сделать с ней всё, что угодно. Я так и не понял тогда, что это было, но то, что настолько напуганной посланницу леса я прежде не видел, — факт.

Когда двигаешься в толпе, все силы уходят на то, чтобы лавировать между людскими потоками, и для того, чтобы думать о чём-то ещё, не остаётся времени. Так вышло и в этот раз: постепенно все мысли исчезли, уступив место не образам даже, а, скорей, ощущениям: вода, летящая каплями с неба и затекающая мне за шиворот, толстяк впереди, которого мы никак не можем обойти, рука Димеоны в моей ладони, стены чёрного камня, брусчатка с бегущими по ней ручьями воды, глаза встречных, раздающиеся в толпе возгласы, витрины, смог, дождь. Внезапно Димеона остановилась — рука её напряглась. Сделав по инерции лишних полшага, я тоже остановился и оглянулся на девушку, но та смотрела не на меня, а вперёд по проспекту. Я повернул голову, чтобы проследить направление её взгляда.

Впереди, шагах в десяти от нас, у края улицы остановилась дощатая повозка, бесцветная, как и всё в этом городе. Дерево давно выгорело и приобрело тёмно-бурый, почти чёрный оттенок, на ободах была ржавчина. Коричневый брезент был откинут — под ним прямо под дождём лежали свиные туши. Телега была грязной, в застарелых подтёках. Вода, стекавшая на мостовую, казалась чуть розоватой, хотя оттуда, где мы стояли, сказать наверняка было нельзя.

Я вновь оглянулся на Димеону — девочка стояла неподвижно и, не отрывая глаз, смотрела на страшную повозку. Лицо её не выражало никаких эмоций, но ладонь в моей руке оставалась напряжена. Вокруг по-прежнему шли люди — один из них чувствительно толкнул проповедницу в спину, пробормотав что-то неодобрительное, но жрица даже не поглядела в его сторону. «Не рановато ли я отпустил Василису? — подумал я с беспокойством. — Если сейчас она захочет что-нибудь учудить...» Я вновь обернулся к телеге.

Из дверей лавки, возле которой остановился мясник, успели выйти двое — по виду рабочие — и теперь о чём-то горячо спорили, поминутно указывая на мясо. Димеона молча смотрела, в лице её не было ни кровинки. Придя, видно, к какому-то соглашению, мужики одну за другой перетаскали в помещение три туши. Потом один из них забрался в телегу и принялся прямо посреди улицы разделывать четвёртую. Из-под топора летели ошмётки. Вся операция продолжалась не более пары минут. Закончив, мясник соскочил на брусчатку и, собрав отрубленные куски, скрылся в дверях магазина, а второй работяга начал кутать в мокрую ткань то, что ещё оставалось в повозке. Димеона едва заметно кивнула, и мы пошли дальше. Я всё боялся, что она решит что-нибудь предпринять, но девчонка держалась на удивление спокойно, и лишь возле самой телеги замедлила шаг, чтобы втянуть носом тяжёлый гнилостный запах. Потом мы двинулись дальше — просто два силуэта в толпе — и лишь через полсотни шагов услышали позади неспешное цокание копыт. Димеона вздохнула.

— Знаешь... — произнесла она тихо. — Ведь Мелисса мне говорила, что есть в жизни вещи, с которыми ничего нельзя сделать — можно только запомнить, а потом пройти мимо и следить за тем, чтоб не засело чересчур глубоко в голове. Я тогда не поверила и только сейчас поняла. Выходит, она уже тогда знала?..

Я промолчал. Мы прошли ещё квартал или два.

— Даффи! — окликнула меня проповедница как-то жалобно. Я поспешил обернуться — в глазах у неё стояли слёзы. — Даффи, — продолжала она тихо-тихо. — А ты-то хоть понимаешь, зачем я всё это делаю?

Я остановился — как это порой бывает, невинный вопрос попал вдруг в самую точку, будто бы сковырнув кровяную корочку с застарелой мозоли. Господи, Димеона! Ещё б я не понимал!..

Девонька, я ведь и сам такой же. Я ведь и сам считаю, что мир мог бы быть устроен куда как получше, чтобы не было в нём страдания и всей этой гнили. Чтобы люди могли быть счастливы просто так, глядя на это небо и дыша этим воздухом, а не давили б друг друга в затхлых сумрачных мегаполисах. Чтобы верили в чудо и в сказку, и в Сказку тоже чтоб верили, как наивно бы ни звучало, и чтобы шли в Сказку именно ради Сказки, а не ради того, за чем сейчас в неё ходят. Я бы тоже хотел, чтобы мне по утрам пели птицы, чтоб трава была вечно зелёной, а люди — молодыми и радостными. Но, Димеона моя, разве я сам знаю, как донести это до других?.. Разве я знаю, как перестать быть белой вороной среди коллег и заняться, наконец, хоть каким-нибудь делом? И того, что это за дело такое, я тоже не представляю — потому и вожусь со статьями, с экспериментом, с полёвками — со всем, что под руку подвернётся. Потому и сижу на работе, считая минуты до конца рабочего дня, а потом дома точно так же не знаю, чем себя занять. Потому и не верю, что вся жизнь пройдёт так беспросветно, и не хочу, и боюсь этого — а она всё проходит: день ко дню, минутка к минутке. Ты не знаешь об этом, моя темпераментная друидочка, но внутри я такой же. Больше того: ты, хоть этого и не осознаёшь, гораздо счастливее своего компаньона, потому что ты знаешь, за что ты борешься, потому что у тебя есть точка приложения сил, а я... Я просто отстал от поезда и гляжу теперь сквозь стекло серой станции на яркие, расписные вагоны и всё надеюсь в каком-нибудь из них увидеть себя.

Ничего этого я, понятное дело, вслух не сказал. Вместо этого я вздохнул, покрепче сжал Димеонину руку и тихо ответил:

— Понимаю, конечно же, понимаю... Я хочу, чтобы у тебя получилось. Верь мне.

Димеона долго, пристально вглядывалась в мои глаза. Потом она осторожно привстала на цыпочки и лёгким касанием поцеловала меня в щёку. Это было приятно, но так неожиданно, что я растерялся, а друидка уже опять смотрела на меня снизу вверх.

— Спасибо, Максим, — сказала она, и её рука в моей ладони стала словно бы горячее. — Спасибо, что не соврал.

И вот мы уже снова шли вдоль по улице, будто только что ничего не случилось, и лишь в голове у меня продолжали носиться обрывки какой-то восторженной чепухи. Мог бы я?.. Маг и нимфа... Если вдуматься — бред, конечно: какой из меня, к чёрту, маг... Не в этом дело. Дело в том, Максим, что ты у нас снова влюбляешься в сказочного персонажа. Или не влюбляешься, а уже влюбился давно? Недаром же Васевна с самого начала надо мною подтрунивала... Уже тогда знала? Неужели так видно? Кошусь на малышку — вот она идёт, стройная, юная, опять погружённая в рассказ о чём-то, чего я не слушаю... Маг и нимфа? Хм.

Я поглубже вдохнул и мысленно похлопал себя по щекам. Максим, остудись! Вон, дождик как раз... Поостынь. Влюбился в сказочного персонажа... Маг. Нет, ну это же надо! Как будто бы я не знаю, что под этой мордашкой может быть кто угодно — старуха, девочка... Вдруг — мужчина? (Ёжусь.) Мало было в моей жизни этих волшебных красавиц — будто бы я не знаю, в кого они превращаются с боем часов. Но всё-таки...

Остынь, Максим, охладись. Ну кто ты для неё такой? Охотник. Обманщик. Маг диких людей. Таких, как ты, во имя Фериссии, должно быть, пачками вешают. И поцеловала она тебя просто так. Утешил женщину — ну, бывает. И потом: что ты можешь ей предложить? Надолго ты с ней? Две недели, пока не развеялась? Смешно даже. И ещё... Не о том думаешь — ох, Максим, не о том!

Я ещё раз взглянул на друидку — исподтишка, словно бы то, о чём я думал, даже в мыслях было предосудительно. Вот она идёт, стройная, ступает изящными босыми ножками по булыжникам мостовой, и по лужам вон шлёпает, и не замечает, что холодно, и лобик прелестный то хмурится, то опять расправляется... Улыбнулась бы...

Так, Максим! Дождь! Остужаемся! Остужаемся!

***

Вернувшись домой — время шло к вечеру, и я рассудил, что с поиском приключений на сегодня покончено, — я оставил Димеону на кухне, а сам поднялся к себе, сказав, что мне нужно переодеться. Переодеваться я, впрочем, не стал — вместо этого я, как был мокрый, сел на кровать, закрыл глаза, запустил пальцы в волосы и крепко задумался.

Господи!.. Ну, почему мне всегда так не везёт в личной жизни? Вот есть же нормальные люди — всё у них всегда ладится (невольная ассоциация с именем Лада кольнула под сердцем), а я один хожу как дурак. У Ерёмина жена есть, у Юрия, у Нелепина — да что там, даже у Пека, говорят, есть зазноба на стороне, как у нас шутят, из смертных — а я, хоть и не такой ужасный зануда, как он (вроде), не смог опять выдумать ничего лучше, чем вкляпаться в сказочного персонажа. Вот другой бы на моём месте ни о чём не задумывался и жил бы себе до сих пор с Ладой в любви и согласии — а мне дали от ворот поворот, заявив, что я — тряпка, и, кстати, очень по делу. Теперь — вот это... Главное — непонятно, как мне с ней себя вести дальше. Пытаться выстраивать отношения? Меня Магистрат съест, и правильно сделает. Делать вид, словно бы ничего не случилось? Дохлый номер. Попросить, чтобы меня отвели из проекта? Ох-ох-ошеньки!.. Может быть, я, и в самом деле, какой-то неправильный?..

Мои размышления прервал скрип двери, потом спели старые половицы — Василиса пришла, подумал я неприязненно, вернулась уже, сейчас будет опять на мозги капать... Я сидел, не раскрывая глаз, и надеялся, что Василисе достанет такта оставить меня одного, но так, конечно же, быть не могло, и через две-три секунды на кровать рядом со мной кто-то присел. Вот тогда я, в самом деле, перепугался — не потому, что не понял, кто это (под Василисой матрас прогнулся бы так, что кровать затрещала), а, наоборот, потому что всё понял чересчур хорошо в первую же секунду. Деревянным движением я выпрямился, но на то, чтобы взглянуть на девочку прямо, моей смелости уже не хватило.

— Максим, — сказал близкий голос, и мне потребовались все душевные силы на то, чтобы убедить себя, что слово, которое я услышал, прозвучало не так, как оно прозвучало. — Максим... Даффи...

Рука — невесомая, но обжигающая даже через кожанку — пробежалась по моему плечу. Я покрылся испариной и сразу же вспотел ещё раз, потому что вслед за этим послышался шелест, который узнает любой мужчина и который во всей необъятной Вселенной умеет издавать лишь платье, спадающее с женских плеч. Я сидел, словно каменный, и всё не решался поверить в то, что со мною происходило. Наконец, точёная женская ручка взяла меня за подбородок и повернула моё лицо к своему. Я собрался с силами и позволил себе открыть глаза.

— Максим, — взгляд, которым смотрела на меня моя нимфа, разом ответил на все вопросы, которые стаей нелепых птиц ещё кружили в моей голове. — Даффи. Максим.

— Димеона... — выдавил я, кляня свою правую руку, которая вопреки моей воле уже приходила в движение.

— Максим.

Дыхание нимфы, оказавшееся вдруг совсем близким, почти обжигало.

«Димеона, не надо...» — хотел было сказать я, ещё теша себя надеждой оттянуть неизбежное, но язык меня не послушался, а в следующую секунду губы мои уже были заняты. Это было подобно падению в чёрный омут — только что здесь был я со всеми своими мыслями и желаниями, а теперь вдруг осталась лишь оболочка, раздуваемая некой силой, поднимавшейся из глубины моего существа. «Димеона, послушай...»

Сопротивляться было бессмысленно. Я в последний раз втянул в себя воздух и, наконец, позволил себе сбросить зажимы. Сознание уже было в какой-то тёмной пещере, и мир вокруг стремительно таял. «Признайся, — возникла в моей голове последняя мысль, и я содрогнулся от осознания того, насколько правдивой она была. — Признайся: ведь это — то, чего ты хотел с самого начала, разве не так?» Потом все мысли исчезли, и тьма, заполненная только жарким дыханием, сомкнулась вокруг нас.