Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Глава девятнадцатая, в которой Максим пытается сохранить Димеону

Маги ушли, предоставив нам с друидкой самим разбираться со своими проблемами. Так в этой истории начался новый период — самый спокойный и одновременно самый печальный. Печальный не потому, что жизнь в городе стала для Димеоны, а с нею и для меня, тяжёлым испытанием, и не потому даже, что именно тогда Управление обвинило меня во всех смертных грехах, а коллеги по цеху затравили бесстыдными комментариями. Просто на этом этапе я отчётливо осознал, что, как бы я ни старался, Димеоне суждено навеки остаться мечтой, и, сколь бы сильно я ни желал удержать фею из волшебной страны в своих ладонях, у меня для этого чересчур грубые пальцы.

Впрочем, обо всём по порядку.

Машина, вызванная Василисой, отвезла нас домой. Я даже порадовался, что живу в этой лачуге, а не в многоэтажке — не представляю, как бы отреагировала моя внезапная гостья на человеческий муравейник. Введя нимфу в дом, я пулей сгонял в магазин и приготовил нам поздний обед, затем обмерил Димеону рулеткой (где одинокий мужчина возьмёт швейный метр?) и отправился на вещевой рынок за очередным платьем. После этого мы пошли смотреть город.

Посвящение дикаря в реалии современного мира — приключение отнюдь не такое захватывающее, как об этом принято думать. Во-первых, друидка оставалась погружённой в какие-то свои тяжёлые мысли, лишь иногда оглядываясь вокруг и задавая вопросы — даже невиданные доселе городские пейзажи не больно-то помогли ей развеяться. Во-вторых, её внимание привлекали не столько технические новинки, сколько вещи гораздо более прозаические: куда люди идут, что едят, во что одеваются, о чём разговаривают, а единственным, что её по-настоящему заинтересовало, стала обычная свалка — нимфа, по её словам, никогда раньше не видела столько интересных вещей в одном месте. Наконец, давать объяснения мне приходилось урывками, поскольку к тому времени маги звонили мне уже практически непрерывно.

Первой позвонила Осадько — чтобы заявить, что инцидент исчерпан и что мне надлежит незамедлительно доставить образец (она так и сказала: «образец») на перевалочный пункт «Клыки вервольфа». Я сказал «Угу» и дал отбой. Сразу после Эммы Борисовны меня вызвал Пек и предостерёг, чтобы я ни в коем случае не подпускал нимфу к Внешней границе ближе, чем на полкилометра, потому что в противном случае все решения уравнения Лёжева становятся чисто мнимыми и никто не знает, во что это может вылиться. Я поблагодарил молодого волшебника и положил трубку. Следующим позвонил Ерёмин и в грубых терминах объяснил, что друидка жрёт энергии, как эскадрилья Горынычей, и что, если мы не надумаем сдаться, нам придётся иметь дело с Опергруппой. Я наорал на него и отключился. Васевна передала туристке привет и красочно описала, какой замечательный выговор устроил всем Аполлон Артамонович — не припомню, чтобы когда-либо она была настолько счастливой. Расколдованный Юрий звонил, потому что ему было скучно. Кузьмин очень хотел поскандалить. Осадько взывала к моей чести волшебника. Ерёмин был в бешенстве. Захаров орал. Пек говорил в таких терминах, что я ни слова не понял. Глушко истерил. Влад над чем-то смеялся. В конце концов, когда на экране высветился номер шефа, я трухнул и отключил телефон от греха подальше. После этого мы вернулись домой.

Василиса ждала у калитки — похоже, заходила во двор, но при нашем приближении вышла встречать. Под неприязненным взглядом друидки я провёл свою коллегу на кухню, где мне было поведано следующее.

Во-первых, я был дураком, но дураком чертовски удачливым, поскольку смог подорвать авторитет Эммы Борисовны не только как человека, но и как главы теоретического отдела: кое-кто (Василиса хихикнула) уже называл исход Димеоны Миянской из Сказки эффектом Коробейникова, чем приводил в бешенство весь Магистрат. Во-вторых, моё положение было шатким, но не безнадёжным — во всяком случае, пока: приняв на себя заботу о девочке, я, по словам моей сменщицы, взял магов за яйца, и применить ко мне меры сейчас значило бы для них ещё больше осложнить ситуацию. Впрочем, оснований думать, что такое положение дел продлится долго, не было: Управление прорабатывало легальные механизмы, и возвращение контроля над жрицей было делом дней, если не часов.

Я слушал вполуха, ожидая, когда Василиса дойдёт, наконец, до главного: то, что волшебства не существует за Внешней границей, знал даже я, и Димеонино путешествие выглядело, мягко говоря, неувязкой. Чародейка похвалила меня за вопрос — по её словам, над ним ныне бились лучшие теоретики, и, хотя детали ещё оставались делом времени, общая картина вырисовывалась уже сейчас.

Вывести персонажа из Сказки невозможно, это известно всем. Загвоздка была в том, что Димеону я вывел не полностью: какая-то часть неё — или, вернее, какая-то часть представлений туриста о своём персонаже — всё ещё оставалась внутри. Иначе говоря, в глубине фэнтези-сектора образовалась аномалия[1], находящаяся с нимфой в связанном состоянии: одно не могло существовать без другого, и наоборот. Эта причудливая конфигурация была квазистабильной и поддерживалась ценой колоссальных энергозатрат: от зоны Икс к лесной жрице протянулся своего рода энергетический шлейф, описываемый уравнениями Гаусса — Гедельштайера и высаживающий гигакэрроллы в час. Для прекращения безобразия достаточно было накрыть очаг, расположенный северней Сивелькирии[2], но что при этом станет с туристкой, было неясно, и рисковать никому не хотелось. Ответ на мой вопрос о том, почему такой эффект до сих пор не был исследован, оказался внезапно простым: ни один из камней и спичечных коробков, что были пересланы из Сказки за всё время её существования, не обладал индивидуальным сознанием, а гражданские эксперименты на людях были под строгим запретом (проделки студентов не в счёт). Я лишь молча кивнул.

Важных следствий у новой теории было три. Во-первых, Димеона вне Сказки была устойчива, хотя имевшейся в её распоряжении энергии не хватило бы и на самое незначительное колдовство. Во-вторых, она не должна была приближаться к Внешней границе меньше, чем на два километра, и удаляться больше, чем на пятнадцать (числа варьировались, но большинство оценок лежало именно в этих пределах). В-третьих, по энергетической шлейке можно было с большой точностью определить положение юной друидки. Всё это вместе значило лишь одно: нимфа оставалась со мной, но сбежать от магов не представлялось возможным, прятаться было бессмысленно, боеспособность была на нуле, а посему оставалось только надеяться, что кое-кто захочет исследовать новый эффект поподробнее и противостояние с Управлением затянется.

Наконец, Василиса ушла, пожелав нам удачи. Димеона, всё это время караулившая в коридоре, с нескрываемым облегчением захлопнула за ней дверь и, заявив, что хочет спать, решительно начала раздеваться. Я отчего-то смутился и предложил было ей свою кровать в единоличное пользование, но под немигающим взглядом серых глаз быстро сдался и пошёл стелить на двоих. Был не то чтобы уже поздний вечер, но день выдался ужасно волнительным, и вскоре мы уже оба спали.

Проснулся я от того, что кто-то настойчиво колотил во входную дверь. Было утро. Нимфа перепугалась. Я осторожно выглянул в окно кухни — толпившиеся на крыльце люди нисколько не походили на оперативников, к тому же Никиту я знал. Рассудив, что гости, будь они настроены по-боевому, давно вошли бы через окно, я решился открыть.

Визитёры — четверо дюжих парней в рабочих комбинезонах, с саквояжами, с какими ходят электрики, и с мотками кабеля через плечо — представились инженерами Управления. Как выяснилось, их прислала Осадько — посчитав моё очередное «Угу» выражением согласия, магистр распорядилась оборудовать помещение для наблюдения за объектом. Я встал в дверях и заявил, что если кто-то из них и переступит порог этого дома, то только через мой труп. Ребята принялись возмущаться: их сняли с текущей работы, и желание поскорее закончить со срочным заданием было вполне объяснимым. Я твёрдо стоял на своём. Аслан (так звали главу бригады) собрался куда-то звонить, но я в доступных терминах объяснил ему, куда он может засунуть свой телефон, добившись того же эффекта. Попрепиравшись ещё немного, инженеры уже почти смирились с поражением, но тут бригадир вполголоса обронил:

— Эмма Борисовна не будет вами довольна!

...Не знаю, чем меня так задела эта невинная фраза, да и парни, если задуматься, не были так уж виноваты, вот только в тот момент я почувствовал, как всё, что копилось во мне два года, решительно рвётся наружу. Я подошёл к Аслану вплотную, взял его за пуговицу и, пристально глядя в глаза, принялся изливать душу.

Я начал с того, что я думаю о согласии, якобы мною данном, и что я чувствую, когда ко мне ломятся спозаранку и будят при этом и без того натерпевшуюся страху девчонку, не преминув объяснить, в каком месте я видел их всех вместе со всеми приборами. Инженеры сникли, поскольку уже с этого места делалось ясно, что спорить дальше бессмысленно, однако я не ограничился сказанным, а повёл свой рассказ дальше. Я объяснил, что я думаю об оперативниках, которые гасят очаг, не задумываясь о последствиях, и о тех, кто таким образом решает проблемы, наплевав на этическую составляющую. Я высказал своё мнение о теоретиках, которые для проверки своих туманных гипотез готовы рубить с плеча, верша судьбы людей, и о моральном облике отдельных членов Совета, кодекс чести которых почему-то всегда применяется к окружающим и никогда — к ним лично. Визитёры уже пятились к выходу, бормоча извинения, но я не дал им уйти просто так: выскочив во двор, я подпёр спиной калитку и продолжил свою исповедь.

Я озвучил своё отношение к полевой работе, к собачьим условиям и к драконовским ограничениям на сюжет и бюджет. Я рассказал о сплетнях и склоках внутри Управления и выразил удивление по тому поводу, что при таком количестве непримиримых врагов этот гадюшник до сих пор коптит небо. Я предъявил претензии к организации учебной работы, к распорядку и качеству проводимых занятий, к учебникам, что пишутся авторами, видимо, от рождения знающими, что такое свёртка Фролова и сигма-рассеяние, и к тому, насколько систематически проводятся семинары. Я затронул все бытовые аспекты, не упустив случая рассказать об оснащении лабораторий и о качестве мебели. Я описал состояние диссертаций отдельных товарищей, которые никак не могут добраться до сути из-за висящих на них гроздьями идиотских заданий, на каждом из которых стоит метка «срочно». Наконец, я дошёл до самого верха, разъяснив свои претензии к руководству и процитировав наиболее запавшие в душу места из последних приказов... На этом месте я сдулся.

Мои гости давно уж стояли и, глядя в землю, ждали, когда закончится мой словесный понос — видимо, понимали, что уйти, не выслушав, у них не получится. Согнав наваждение, я распахнул перед ними калитку, в которую они торопливо протиснулись, и с удовлетворением проследил, как нарушители моего покоя покидают домовладение.

— Так своему Ерёмину и передайте! — крикнул я им вслед, с чувством хлопая деревянной дверью. Не знаю, почему я упомянул именно главу Опергруппы, но в глазах у меня всё ещё стоял кровавый туман, и Ерёмин казался мне виноватым просто по умолчанию.

С изгнания инженеров началось наше противостояние с Управлением, проявившееся в бессчётных звонках и визитах, причём если вопли Осадько и морали Солодова я ещё мог как-то игнорировать, то упомянутый выше Ерёмин был настроен гораздо решительнее.

За время нахождения жрицы в миру глава Опергруппы нанёс нам четыре визита. В первый раз он примчался сразу после того, как я отшил инженеров, и с применением обсценной лексики объяснил мне, что, если я продолжу вести себя как попало, друидки мне не видать, как своих ушей. Я перетрусил, но виду не подал, надеясь, что он меня просто пугает. Увы, это было не так, и той же ночью оперативники предприняли попытку выкрасть девчонку. Приехав втроём на служебной машине, они влезли в окно — в моём доме это было плёвым делом — и прокрались в спальню, чтобы взять нимфу спящей. К счастью, импровизированная сигнализация, сделанная из пустого ведра и верёвки, сработала, и друидка, как было условлено, ринулась на чердак и оттуда — на крышу. Орлы Управления, может быть, и пустились бы в погоню, но окрестные псы подняли лай, и неудавшиеся похитители поспешили ретироваться — поднимать шум было не в их интересах. В ту ночь мы с девчонкой не сомкнули более глаз, но напрасно — охотники на беглых жриц так больше и не появились.

Через два дня Ерёмин нанёс нам новый визит, только на этот раз его сопровождали три человека в милицейских погонах. У меня внутри всё оборвалось. Борис Эдуардович нехорошо улыбался. Я взял друидку за руку и держал, не выпуская, всю дорогу до отделения, боясь, что она окажет сопротивление и, чего доброго, получит пулю из табельного оружия. По прибытии нас с Ерёминым попросили подождать, а Димеону увели в кабинет в конце коридора. Потянулись минуты, казавшиеся часами. Время от времени люди в голубых рубашках выходили из кабинета и вновь заходили в него. Глава Опергруппы сидел рядом со мной и по-прежнему улыбался. Наконец, дверь в очередной раз открылась, и из комнаты вышла моя Димеона в сопровождении коренастого офицера. Я напрягся.

Подведя девушку к стойке дежурного, милиционер что-то негромко сказал. Дежурный кивнул, открыл ящик стола и начал выкладывать перед друидкой ключи, кошелёк, телефон — вещи, которые я ей дал и которые у неё забрали при задержании. Мы с Ерёминым синхронно поднялись с мест. К счастью, офицер подошёл к моему формальному руководителю и стал что-то ему говорить, — я не слушал, что именно, ибо моё внимание было приковано к Димеоне.

Рассовав вещи по карманам своих новых джинсов с таким видом, словно всегда в них ходила, нимфа нетерпеливо тряхнула головой и сказала:

— Максим, пошли.

Ерёмин говорил с офицером уже на повышенных тонах, к разборке подключились ещё двое стражей порядка, и я счёл за благо ретироваться. Мы с девушкой взялись за руки и вышли из отделения — никто не попытался нас остановить. Потом мы сели в трамвай. На мою просьбу объяснить смысл произошедшего друидка лишь улыбнулась и легонько ударила меня по лбу корешком паспорта, который я для неё случайно стащил. Не могу сказать, чтобы это хоть что-нибудь объяснило, но расспросы пришлось прекратить — в том, что касалось мирской биографии моей гостьи, я считал за благо оставаться в неведении.

Четвёртый визит Ерёмина был самым кратким и случился через два дня после третьего, днём: я шёл по улице к дому и вдруг увидел главу Опергруппы, ожидающего в тени дерева метрах в десяти от меня. Я остановился. Борис Эдуардович с нехорошей ухмылкой приблизился и, не тратя времени на разговоры, несколько раз чувствительно ударил меня по лицу и один раз — в живот, после чего, не оглядываясь, ушёл. По правде сказать, я даже не особо обиделся. Во-первых, наказание было заслуженным. Во-вторых, его лицо — ввалившиеся щёки, трёхдневная щетина, затравленный взгляд — давало некоторое представление о муках, через которые он из-за меня прошёл. В-третьих, мне было не до того, потому что Димеона сбежала.

***

Как читатель уже мог заметить, я избегаю описывать подробности нашей совместной жизни, останавливаясь лишь на ключевых моментах. Причин для этого у меня три. Во-первых, об этих событиях мне и так пришлось в своё время чересчур много отчитываться. Во-вторых, подробности эти никого, кроме нас, не касаются. В-третьих, ничего интересного в них нет. Да, я спал с нимфой, нет, мне не было стыдно, и это всё, что я могу вам сказать.

Димеона сбежала. Дело в том, что в запарке — голова у меня шла кругом, и думать как следует я не мог — я решил основное время уделить поиску новой работы, чтобы спасти наше с девочкой счастливое будущее, а о желаниях и проблемах самой друидки начисто позабыл. Результат оказался вполне предсказуемым: придя домой после очередного неудачного собеседования, я обнаружил на столе ключи, телефон и все деньги, что я давал своей гостье, а также записку, в которой та благодарила меня за всё, извинялась, что стала обузой, и выражала уверенность, что сможет сама о себе позаботиться.

Со мною случилась истерика. Я метался по дому, звал нимфу до хрипоты, потом нёсся куда-то по улице, затем начал набирать номер Осадько, но благоразумие, всё-таки, взяло верх. Вместо Эммы Борисовны я позвонил Василисе — примчавшись, та устроила мне такой разнос, что все экзекуции у шефа показались жалкой прелюдией. Под руководством своей бывшей напарницы я принялся прочёсывать город — увы, безрезультатно: друидка, которая должна была бы привлечь к себе всеобщее внимание, словно в воду канула. Пек, которого мы подключили к поиску, смог достать нам старые данные мониторинга, но от них не было проку, поскольку беглая нимфа моталась по городу туда и сюда, а приборы, что могли её обнаружить на короткой дистанции, работали только в Сказке.

Я не спал. Я не ел. Я не мылся. Я лишь бегал по городу, механически продолжая отвечать на звонки. Моя психика была на пределе. Наконец, спустя долгих четыре дня, ситуация разрешилась. Я возвращался домой, валясь с ног от усталости. Войдя во двор, я захлопнул калитку, поднял взгляд и вдруг увидел друидку, что сидела на крыльце, прислонившись спиной к стене дома, и смотрела перед собой тяжёлым невидящим взглядом. Я был настолько выжат, что не смог даже толком отреагировать: подойдя, я лишь отпер дверь и молча оглянулся на нимфу, ожидая, когда та войдёт. Димеона медленно поднялась, прошла мимо меня и опустилась на своё обычное место возле стола. Словно бы в полусне, не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я разогрел супу и нарезал хлеба. Девочка терпеливо ждала, и, лишь когда я поставил перед нею тарелку, наконец, прильнула ко мне.

Потом были долгие объятия, признания, клятвы и слёзы напополам с супом, но лучше всего приключения нимфы в миру описывала её же фраза, сказанная трагическим шёпотом:

— Максим! У них там глаза пустые у всех...

Сначала я думал, что это — всего лишь поверхностное впечатление, но оказалось, что оно засело очень глубоко в душе у юной друидки. Сколько бы девушка ни уверяла меня, что с ней всё в порядке, скрыть перемены не могло ничто: ни то, с какой жадностью она уплетала мой мясной суп, от которого раньше отказывалась, ни разговоры, ни вечер, что мы закончили, уснув друг у друга в объятиях, ни последовавшая за ним ночь любви, ни заботы нового дня. Димеона изо всех сил старалась быть прежней — отзывчивой, жизнерадостной, страстной, даже послушной — но я чувствовал, что что-то в ней будто сломалось: всё чаще она вздыхала украдкой, всё чаще прятала взгляд, но главное — в ней не было больше того задора, той непосредственности, с которой она вошла в мою жизнь каких-то две недели назад. Друидка ходила, ела, пила, разговаривала, но делала это или механически, или, напротив, слишком старательно, словно бы желая спрятаться от суровой реальности. В конце концов, когда я после очередных ночных слёз прямо спросил её о причине, нимфа шмыгнула носом и грустно-грустно спросила:

— Максим... А зачем тогда я?

Я не мог ей ответить — этот вопрос и самого меня мучил не меньше: как-никак, это ведь была одна из причин, по которым я в своё время всё бросил и сбежал в Сказку.

— Максим... Что же мне теперь делать? — спросила друидка.

— Я не знаю... — пробормотал я, отведя взгляд. — Я не знаю...

Врать было нехорошо, но другого выхода у меня не было.

[1] Любое неравновесное состояние поля в наших терминах называется аномалией.

[2] Пространственный прыжок Димеоны, чем бы он ни был, оставил центр масс на месте.