Лекарь-палач

Глава 10. Новая жертва

После ухода губного старосты я вернулся в комнату, которую мне выделили, лег на кровать и предался приятным размышлениям.

Я смогу столько всего сделать! Как волнующе, шестнадцатый век. У меня будет своя лаборатория, ну пусть называют это лекарской горницей или аптекарской палатой. Да, как угодно. Я всю жизнь посвятил созданию новых составов и лекарств, теперь же открывались новые горизонты.

Сложные растворы, конечно, не смогу сделать, оборудования не найду подходящего, но более простые лекарства смогу. Россия получит множество препаратов, которые откроют только в двадцатом веке, это же даст такое преимущество перед другими странами. Какие перспективы!

Пока правда у меня есть только комната в доме у местного купца, да один раствор, но все же еще впереди. Я могу провести серию испытаний и вывести более устойчивый состав пенициллина. Да и других лекарств.

Господи, это же столько болезней можно будет вылечить! И не только.

Все-таки я профессор биотехнологии, могу смешивать любые растворы. Можно создать более мощные составы пороха, или зажигательные бомбы на основе белого фосфора. Почти нереально, но попробовать можно.

«Оборудование допустим можно попробовать собрать из подручных, так сказать, средств, – мысли заметались со скоростью света. – Для перегонки жидкости, дистилляции, можно попробовать использовать что-то вроде кадила. И правда, если снять цепь и сверху накрыть куполом, получится что-то наподобие перегонного куба. Можно будет нагревать жидкость до любой температуры, подумать только, из чего делать привод и отвод жидкости».

«Глиняный сосуд уже использовал для хранения плесени, – продолжал воодушевленно думать я. – Для большого количества лекарства можно использовать дубовую бочку для ферментации плесени. Нужно походить по ярмаркам, да поискать сосудов разные, можно много подходящего найти».

«Так нужно будет найти подмастерье, чтобы все переделывал, – я радостно планировал обустройство собственной лаборатории. – Мехи можно использовать, чтобы создать вакуум, если накрыть котлом. Кованый кубок для напитков, братина, может использоваться, как реактор для брожения.

Мысль – откуда я могу знать бытовую утварь и церковные прибыли шестнадцатого века? – уже не возникала. Я постепенно привык, что в моей голове помещалась современная энциклопедия. Сомнения вызывал только тот факт, что это нельзя было однозначно назвать памятью. Который раз я ловил себя на мысли, что вряд ли где-то читал или смотрел про кубки и бочки, которые использовались в обиходе во времена Ивана Грозного.

«Прочитать сколько всего еще нужно», – пронеслось в голове.

Я осекся. Во-первых, надо перестать строить наполеоновские планы, хотя и до прихода Наполеона еще как минимум полтора столетия. Во-вторых, где я читать собрался? В местной Старицкой библиотеке? Очень смешно.

Размечтался, что первый антибиотик, пенициллин изобретут в России в шестнадцатом веке. Где интересно я буду брать информацию? Интернета здесь нет и не предвидится. Книги, конечно, есть. Так, стоп.

Я вскочил с кровати, поняв, что кроме атласа и доверительной грамоты не изучил остальные бумаги, которые были в сумке. Помнится, бумаг всяких разных там было предостаточно. Я быстро раскрыл сумку и поставил рядом.

Карту с органами, причем достаточно подробно прорисованными и описанными, я уже видел. Отложил в сторону. Несколько похожих блокнотов, из черной кожи. Наугад раскрыл один. Латынь, ну кто бы сомневался.

« Mutus Dolor», безмолвная боль.

Теперь я был очень благодарен тому, кто решил отправить меня в шестнадцатый век с феноменальной памятью. Даже неважно, память это или нет, но я совершенно спокойно мог читать древнюю латынь.

Так, судя по всему, обезболивающее. Я пробежал глазами по рецепту. Какая прелесть! Алхимики и правда знали слишком много для своего времени, понятно, почему большую часть из них убивали, считая колдунами. Растения и пропорции были прописано довольно точно. Нужно наладить закупки, чтобы было все необходимое для приготовления лекарств.

Порадовался я и точности древнего автора записей, в мельчайших деталях был описан рецепт приготовления. Улыбнулся, конечно, мистике и таинственности. Положить ингредиенты нужно было только в «сосуд, запечатанный символом Луны» и обязательно прочитать заклинание. Не представляю, как буду бормотать сложные слова на латыни. Ну ладно.

Зато четко прописано, как процеживать лекарство, где хранить. Особенное внимание уделялось дозировке, строго предупреждалось, сколько и в какое время давать больному. В конце рецепта стояло предупреждение – при передозировке такого обезболивающего наступала смерть.

«Да, интересные побочные эффекты были у древних лекарств, – подумал я. – Представляю себе, как пишу в новом лекарстве в своем времени, что при небольшой передозировке может наступить смерть».

Я перелистывал блокнот, исписанный мелким почерком.

Ха! «Adversus putridus», противогнилостное зелье! Как я догадался? Рецепт причем практически совпадал с тем настоем, который я приготовил для Елисея. Нужно было собрать только зеленую плесень с ржаного или черного хлеба и смешать со спиртом, ну или с любым веществом, содержащим спирт. Правильно я сказал, можно добавить еще мед. Вот чеснок я не добавил, нужно учесть, когда буду изготавливать большую партию для лаборатории.

Всего было пять похожих блокнотов, размером с книгу, с черной кожаной обложкой. Почерк вроде одинаковый, значит писал один лекарь.

« Vivus aqua», живая вода, понятно для заживления ран.

« Cor lapis», сердечный камень, при болезни сердца.

Мельком обращал внимание на примечания писавшего лекаря. Понравилось предупреждение, что «тот, кто будет использовать не во благо, настигнет небесная кара». Прекрасное напоминание.

Пролистав до середины третьего блокнота, я устало откинулся на подушку и закрыл глаза. Вопрос был только один.

Чья, ради всего святого, у меня сумка? Невозможно, чтобы лекарь или алхимик, даже немецкий или голландский, знал все это в шестнадцатом веке. Может быть, я изначально был прав в том, что так называемые алхимики были учеными и на несколько веков опередили собственное время?

– Что у вас в бумагах, господин лекарь, зелья описаны всякие? – звонкий голос отрока заставил меня вздрогнуть.

Я быстро сел на кровати, в дверях стоял Елисей.

– Тебе нужно еще много отдыхать, – строгим голосом сказал я. – Лекарство помогло, но нужно, чтобы организм восстановился.

– Я знаю, господин лекарь, – проговорил отрок, посмотрев прямо в глаза.

Да что же это такое? Каждый раз внутри словно что-то обрывалось, глаза подростка словно были бездонными и проникали до самых глубин души.

– Спасибо, что спасли мне жизнь, господин лекарь, – проговорил Елисей, аккуратно присаживаясь на край кровати. – Я говорить тогда не мог, совсем слаб был, но сразу понял, что зелье наступает на болезнь. Как первые ложки влили, так жар внутри живота загорелся и вверх пошел.

Я улыбнулся и удивился одновременно. Надо же, отроку шестнадцать лет, а настолько наблюдательный. Даже взрослому человеку не пришло бы в голову следить, как «жар от лекарства наступает» и убивает бактерии.

– Все верно, в лекарстве же вино есть, – пояснил я, отсюда жар.

– Я так хотел, чтобы вы остались господин лекарь, – сказал Елисей.

– Вот, судя по всему, остаюсь пока в Старице, – кивнул я.

– Дело у меня к вам есть, – смущенно проговорил подросток.

– Говори, какое дело, – с интересом спросил я.

Елисей смущенно протянул вперед левую, руку, которую прятал за спиной. Теперь я вспомнил, что, когда он лежал на кровати и держал руки на одеяле, он поджимал мизинец левой руки. Теперь понятно, почему.

Я осторожно взял левую кисть Елисея и с удивлением осматривал. Взял правую кисть и долго сравнивал. Конечно, я не хирург, и не генетик. Отклонение было странным, никогда ничего подобного не видел.

Все пальцы подростка были тонкие, ровные, словно выточенные. Вообще вся костная структура, лицо, ключицы Елисея идеально сочетались с ангельской красотой. Гармоничные пропорции и вызывали ощущение, собственно, красоты. Фигуру словно выточил гениальный скульптор.

С одним досадным исключением.

Мизинец на левой руке подростка был намного длиннее. Отличался не просто размер. Я несколько раз ощупал все пальцы, подумав, что может одна фаланга длиннее. Нет. На мизинце было четыре фаланги вместо трех.

– Очень странно, – пробормотал я.

– Уродство вот такое с рождения, – расстроенно сказал Елисей.

– Давай не будем это так называть, – быстро сказал я. – Отклонение есть, согласен, но и называть уродством лишнюю косточку не стоит. Так ты говоришь с рождения у тебя такой палец?

– Да, – кивнул подросток, явно обрадовавшийся, что заморский лекарь не считает его уродом. – Сколько себя помню. Тятенька говорил, что у матери моей покойной, Царствие ей Небесное, подобно тому было.

«Разумеется, если это какое-то генетическое отклонение, передаваться будет по материнской линии», – быстро промелькнуло в голове.

– Хм… и правда необычная структура, – я несколько раз ощупал палец и убедился, что ни наростов, ни смещения кости не было.

Мизинец состоял из четырех фаланг. Выше последней дистальной фаланги, располагалась еще одна, на которой и был ноготь. Причем, мизинец сужался дальше, как положено. Длинные, выточенные пальцы. Словно так и должно быть. Нет, уродством это нельзя было назвать.

– И что ты хочешь? – спросил я, посмотрев на отрока.

– Может есть какое средство сделать длинный палец якоже и другие? – с надеждой посмотрел на меня Елисей.

– Ты хочешь сделать мизинец короче? – уточнил я. – Отрезать, чтобы было так же, как и на правой руке, верно?

Понимая, что Елисей не все понимает, я взял обе его кисти и сравнил мизинцы. Левый выступал за счет дополнительной фаланги.

– Да, короче, – подросток закивал, поняв, что я имел в виду.

– Прости, Елисей, но я не хирург, – сказал я и сразу осекся.

Откуда ребенок может знать, кто такой хирург.

– Вы не режете кости, только растворы готовите? – слов Елисей может и не знал, но аналитика мозга была превосходной.

– Да, – с облегчением сказал я. – Лечить людей буду растворами, это моя специальность. Резать кости я не умею. Да и зачем тебе? Посмотри, все же ровно, красиво. Подумаешь, лишняя косточка, не обращай внимания.

Подросток сложил две кисти, внимательно посмотрел, и вздохнул.

– Хорошо, господин лекарь, – согласился Елисей.

– Иди и ложись, – строго сказал я. – Пить раствор нужно еще три дня точно. Побольше пей и отдыхай! Тело должно восстановиться!

Незначительная деталь с мизинцем Елисея в памяти не отложилась, как нечто важное. Позже я сильно пожалел, о том, что не придал этому значения.

После разговора с сыном Петра, я решил все же немного отдохнуть. Так и привыкну спать днем. Когда я встал, уже темнело и меня позвали ужинать.

Вечер прошел прекрасно. Меня просто распирало от ощущения, что теперь я не какой-то бомж, головой ударившийся, а присланный лекарь «на службу царя». Можно сказать, теперь я ощушал себя достойным членом общества. За столом сидели все братья Ткачевы. Обсуждали события последнего дня, говорили о своих торговых делах, в которых я ничего не понимал и не собирался вникать. Я думал все время о своем. О том, как смогу поднять медицину в небольшом городе в шестнадцатом веке.

Позже я понял, что братья купцы собирались на ужин вместе только из-за моего присутствия. Заморский лекарь в доме – большая редкость, вот все и приходили посмотреть. Федор рассказывал, как местный аптекарь вызывал губного старосту, очень смешно передавал все, что сказал Яков и как злился. Братья хохотали до слез, я тоже смеялся вместе со всеми. Постепенно, можно сказать жизнь налаживалась. Я все меньше чувствовал себя чужим.

После плотного ужина я вышел на улицу, погулял. Теперь мне нравилось мечтать, странное ощущение полета завладело мозгом. Сколько возможностей. Я в другом совершенно веке со знаниями своего времени.

Россия станет передовой в медицине, затмит Европу. Мы сможем использовать новые виды оружия, выигрывать войны. Какая красота!

Все пошли спать, я отправился в свою комнату. Только долго не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, размышляя о том, что нужно сделать в первую очередь, как вообще выстраивать работу лаборатории. Помощники нужны, подмастерья. Записи растворов нужно вести, писец нужен…

Хорошо, что я успел заснуть почти счастливым. Потому что проснулся я, резко вспомнив, что дьявольские изощренные убийства неизвестной нитью связывают начало двадцать первого и шестнадцатого века.

Напомнили. Вскочил я от резкого стука в дверь.

– Господин лекарь, вставайте, срочно! – голос Федора звучал очень испуганно. – Губной староста просит срочно доставить вас.

– Куда, что случилось? – пытаясь проснуться, спросил я.

– Дак рано утром десятские приехали с княжьего села Чукавино, недалече от Старицы будет, – Федор явно сильно нервничал. – Ночью девку нашли разрезанную. Такоже, как и ранее под Тверью находили! Ой, свят, свят, что делается. Староста сказал, лекаря везти срочно!

Четвертое убийство! Как легко я вчера позволил себе забыть об адских событиях. Идиот мечтательный! Если бы думал не о великих свершениях, а о связи между убийствами, может быть, смог бы предотвратить.

– Сейчас иду! – коротко сказал я, быстро одеваясь.

Ко всему можно быстро привыкнуть, надевая третий раз одеяние, я уже не считал его нелепым. Накинул плащ, взял сумку. Ну настоящий лекарь.

Во дворе стояла повозка и двое мужчин в такой же одежде, в какой стояли пришедшие с губным старостой в дом Петра.

«Десятские, – пронеслось в голове. – Представители местных общин, помогали губному старосте в поимке разбойников и воров».

Еще раз порадовался вновь приобретенному дару феноменальной памяти. Сразу вспомнил все чины полицейских шестнадцатого века.

«Губной староста был должностным лицом, который выбирался, отвечал за борьбу с преступлениями. Старосте помогали «губные целовальники», выбирались на должности из местных граждан. Прислали десятских, они ниже рангом, и выполняют поручения губного старосты».

– Село Чукавино далеко отсюда будет? – быстро спросил я стоявших возле повозки мужчин.

– Осень сухая, дороги не размыло, стало быть, часа за два должны доехати до места указанного, – степенно ответил один из десятских.

– Хорошо, поехали, – сказал я, забираясь на повозку.

Невольно промелькнули в голове события прошлой недели. Надо же, кажется, будто месяцы прошли. Поездка в машине по ночной Москве и поднимающийся к горлу ужас от понимания того, что сейчас увидишь.

Город был другой, пейзаж был другой, а цепенящий ужас, ледяными каплями поднимающийся по позвоночнику прямо в мозг, был таким же.

Отличалась, однако, и моя память. В своей обычной жизни, не посмотрев в блокнот, я бы не вспомнил и номер квартиры. Теперь в голове помещались сведения по любым вопросам и память стала оружием.

Перед глазами в мельчайших деталях мелькали картины страшнейших изощренных убийств. Сцепив зубы от подкатывающей тошноты, я заставил себя проанализировать все, что мелькало в голове, пока мы ехали в село.

Память и правда феноменальная. Я видел картины убийства, словно рассматривал фотографии. Каждая помятая травинка, каждая капля крови, отражались невероятно четко. Кто вообще на такое способен то?

Я вцепился в лавку в трясущейся повозке и уставился в мелькающие пейзажи, чтобы думать о том, что придется рассматривать в ближайшее время.

«Так, допустим, убийства аналогичные, – заставил я себя включить мозг. – Тогда убили девушку в полночь. Обнаружили жертву рано утром. Скорее всего, ничего не трогали, сразу отправили десятских к губному старосте в Старицу. Теперь дорога обратно. Сомневаюсь, что местные сами стали отвязывать труп. Значит, жертва лежит там часа три точно».

Десятские гнали лошадей изо всех сил, дорога думаю, заняла не больше часа. Повозка остановилась на дороге, я осмотрелся и увидел несколько людей, стоящих метрах в пятидесяти. Осенняя трава еще не успела завянуть, поэтому пока я шел по полю, жертву видно не было. Ненадолго.

Хвала небесам, трава скрыла и бурый круг крови. На расстоянии полуметра от рук и от ног жертвы были вбиты невысокие деревянные колья, к которым грубой веревкой были примотаны руки и ноги девушки. Я медленно подошел к трупу, с трудом сдерживаясь. Что еще я ожидал увидеть?

Впавшие сморщенные глазницы, распоротый живот. Возможно, какие-то сомнения у меня и оставались. Только сейчас они быстро развеялись.

Непонятно каким образом, но убийства в шестнадцатом веке недалеко от небольшого города Старицы, были совершенно идентичны тем, которые я имел несчастье наблюдать в Москве, в двадцать первом веке.