— Высокомерный плут, в данный момент, направляющийся к нам, — подсказывал Лигурий, шепча мне в ухо, — это Майл из Аргентума, посол их Убара, и генерал их армии.
В тот самый момент, довольно молодой мужчина, приближался к трону по длинному коридору.
— Разве Вы не приняли наши объяснения? — спросил его Лигурий.
— Будь на то моя воля, — дерзко ответил посол Аргентума, — Я пришел бы к стенам Корцируса не с нотами протеста, а с осадными машинами и армией.
— Язык твой — враг твой. Поберегитесь болтать лишнее, — предостерег его Лигурий, — хочу напомнить, что сейчас Вы не в одной из таверн Аргентума разглагольствуете, а в Корцирусе перед троном его Татрикс.
— Извините меня, благородный Лигурий, — усмехнулся в ответ Майл. — Я действительно забылся. Это простительная ошибка. В тавернах нашего города, мы жители Аргентума действительно привыкли свободно разговаривать перед такими женщинами, как Ваша Татрикс. Они ведь всего лишь пага-рабыни.
Вокруг меня раздались гневные крики.
— В действительности, — продолжил он, — в таких тавернах у меня бывало немало женщин, намного лучше Вашей Татрикс. И они превосходно меня ублажали в альковах удовольствий, закованные в цепи и голые.
Несколько клинков вокруг меня стремительно и угрожающе вылетели из их ножен. Майл не пошевелился, и даже не вздрогнул. Он стоял перед троном буквально в паре шагов от меня. Это был крупный мужчина увенчанный копной черных волос. Его пронзительные серые глаза, казалось, раздевали и оценивали меня. В этот момент я пожалела, что я не была скрыта под вуалью. Уж этот-то никогда не забудет, как я выгляжу.
— Ваши свитки мы прочли, — заявил Лигурий. — Я, Татрикс, и члены совета высших каст, тщательно исследовали их, с гораздо большим вниманием, чем они того заслуживали. Ваши доказательства сфабрикованы, Ваши аргументы не выдерживают критики, Ваши требования смешны.
— Именно такой реакции на их содержание, я и ожидал, — пожал плечами Майл. — Сам я не стал бы передавать их. Я предпочел бы послать Вам вызов Аргентума и копье войны.
Сама я изучила свитки весьма поверхностно. Выдержки из них мне зачитал Лигурий, причем со своими едкими комментариями. Я не сомневалась, что его анализ содержания тех свитков, был достаточно взвешенным. Все же первый министр был очень умным мужчиной, к тому же знакомым не понаслышке, с географическими и политическими аспектами возникшего конфликта интересов. Проблема, прежде всего, состояла в том, что наши серебряные рудники, к величайшему нашему сожалению, находились слишком близко к шахтам Аргентума. Для защиты шахт требовались приличные силы, которых нам всегда не хватало. Говорят, эти рудники были почти столь же богаты как месторождения близ города Тарна, расположенной далеко на северо-востоке от Корцируса. Мы предлагали Аргентуму переуступить им эти рудники. К сожалению, мое образование, столь разностороннее во многих аспектах гореанской действительности, по крайней мере, в одном очевидно важном предмете было неполным. Меня не научили читать по-гореански. Я была просто неграмотной.
— Большая удача для Корцируса, и для мира, — заметил Лигурий, — это, то, что мы в действительности имеем дело, не с Майлом, генералом армии Аргентума, а с Клавдием, его Убаром. Я уверен, он гораздо менее импульсивен и более рационален. Полагаю, мы можем ожидать, что Ваш Убар взвесит все за и против и признает, хотя и неохотно, правоту нашей позиции.
— Я вижу, Корцирус не боится Аргентума, — покачал головой Майл из Аргентума.
— Все же, — улыбнулся Лигурий, — кажется, что пришедшие с Вами мужчины, принесли к подножию нашего трона ящики, окованные железными полосами, и украшенные затейливой резьбой сундуки.
— Это верно, — кивнул Майл, оглядываясь на ящики и сундуки, составленные на полу позади него.
— Ну что же, если подарки окажутся подходящими, — заметил Лигурий, — то наша Татрикс, после переуступки шахт, вполне может сменить гнев на милость, и будет несколько менее резкой со злодеями Аргентума.
— Я уверен, что Клавдий, мой Убар, был бы рад доставить все это сюда лично, — улыбнулся Майл из Аргентума.
Лигурий склонил голову, благосклонно принимая эти слова. Вокруг трона послышались довольные смешки. Послышался шелест возвращаемых в ножны мечей.
— Я смотрю, — пренебрежительно бросил Лигурий, — что Вы не привели с собой, для личного подарка Татрикс, ни одного закованного в цепи шелкового раба.
— Зачем? Всем хорошо известно, — усмехнулся Майл, — что Татрикс Корцируса не интересуется мужчинами. Ее занимают только золото и власть.
— Следи за своим языком, — возмутился Лигурий.
Честно говоря, я не поняла, замечания Майла из Аргентума. Конечно, я не интересовалась мужчинами, по крайней мере, будучи землянкой, я уверила себя в этом, но, с другой стороны, я не считала себя, такой уж непомерно жадной. Я не утверждаю, что не хотела бы разбогатеть, но это было для меня далеко не на первом месте. Возможно, дело было в том, что истинный и предполагаемый характер общественного деятеля, это далеко не одно и то же. Такое часто бывает, когда переплетаются известность и слухи. То, что мне, очевидно, предполагалось подарить шелковых рабов, на мгновение меня просто ошеломило, но потом я поняла, что, как правительнице, мне было вполне прилично предоставить и такие подарки.
Думаю, ничего удивительного в этом не было, насколько мне известно, типичные подарки для правителя мужского пола, непременно включали бы красивых рабынь, дополнительное украшение для его садов удовольствий.
— В таком случае Вы можете открыть ящики и сундуки, — сказал Лигурий, с интересом глядя на них.
— Как получилось, — вдруг спросил Майл, — что Татрикс Корцируса ходит, не пряча лица под вуалями?
— Таков наш обычай, — отмахнулся Лигурий.
— Со слов наших прежних курьеров и послов, — заметил Майл, — можно сделать вывод, что этот обычай — совсем свежий.
— У каждого обычая есть свое начало, — ответил Лигурий.
Мне было интересно услышать это. Я и не знала, что этот обычай появился совсем недавно. Конечно, для введения такого обычая было много причин. И первой среди них, несомненно, была та, что теперь ее подданные могли смотреть на нее, когда с почтением, а когда и со страхом.
— Я бы предположил, что теперь, скорее, Вам стоит опасаться того, что ее подданные будут смотреть на нее не со страхом и почтением, а интересом, — улыбаясь, сказал Майл.
— С каким интересом? — нахмурился Лигурий.
— Да, — ответил Майл, — возможно, размышляя, как она будет выглядеть в ошейнике.
— Я думаю, что пришло время, — постарался сменить тему Лигурий, — чтобы Вы выполнили поручение Вашего Убара. Давайте посмотрим, что за подарки он предлагает Корцирусу, ради нашего милосердия и расположения.
— Не сочтите за оскорбление, Леди, — сказал Майл, посмотрев на меня, — но позвольте выразить Вам огромную благодарность, за возможность рассмотреть Вас. И хотя у меня было немало женщин, намного красивее и лучше Вас, например, в альковах таверн, я не могу не признать и Вашей красоты. Ваша внешность весьма примечательна. В действительности, я не сомневаюсь, что в пределах среднего диапазона цен, Вы считались бы довольно удачной покупкой.
Я сжала подлокотники трона руками, так что мои пальцы побелели. Высокомерное животное! Как же я ненавидела его! И одновременно, я заинтересовалась, действительно ли нашлись бы мужчины, которые могли бы считать меня удачной покупкой.
— Открывайте уже сундуки и ящики, — велел Лигурий, угрожающим тоном.
— Конечно же, Корцирусу не требуются еще большие богатства, — заявил Майл и, обведя взглядом тронный зал, продолжил. — Посмотрите на щедрость отделки этого зала, на богатство регалий собравшихся здесь мужчин.
— Хватит болтать попусту, давайте посмотрим на то, что прислал нам Клавдий, — потеряв всякое терпение, перебил его Лигурий.
— Я вижу в этом зале дорогие ткани, — продолжил посол Аргентума, указывая на со вкусом одетых чиновников сгрудившихся вокруг нас. — Я вижу, что в Корцирусе много золота, — указал он на золотые монеты, словно случайно, небрежно рассыпанных на ступенях, ведущих к трону.
— Я вижу, также, — не останавливался Майл, восхваляя окружающие богатства, — что в Корцирусе немало красивых рабынь.
Его глаза остановились на Сьюзан, стоящей на коленях, прикованной цепью за шею слева от моего трона. Конечно, он не в первый раз смотрел на нее. В действительности, я не раз ловила его быстрые взгляды, бросаемые именно на эту рабыню. У меня не было сомнений, что он заинтересовался ею. Но если вначале посол бросал на девушку лишь мимолетные взгляды, вроде бы мимоходом отмечая ее, как незначительный элемент интерьера, то сейчас он рассматривал рабыню внимательно, вдумчиво, скрупулезно отмечая все ее особенности и недостатки, как изучают товар на рынке перед тем как начать торговаться с продавцом. Бедная Сьюзан отпрянула, отчего ее цепь жалобно звякнула, и постаралась стать как можно неприметнее. Рабыня дрожала как лист на ветру, не смея встречаться с его глазами. Она сжала бедра, и быстро-быстро задышала. Несомненно, сердце девушки колотилось, как бешенное, пытаясь выскочить из ее миниатюрной грудной клетки. А еще я обратила внимание, какими глазами она сама смотрела на Майла. Да она просто была не в состоянии оторвать от него взгляда. Рискну предположить, что для никчемных рабынь с их низким положением в гореанском обществе, одетых в скудные тряпки, было трудно не взволноваться, увидев перед собой богатого, влиятельного, красивого, великолепного свободного мужчину, стоящего настолько выше ее в обществе. Лично мне, как и другим свободным женщинам с этим бороться было намного легче. Мы богато одетые, могли себе позволить управлять, сопротивляться и бороться с собственной женственностью. В случае рабыни, женственность фактически требуется от нее, только за мысль о борьбе со своей природой или за недостаточную женственность ее могут подвергнуть жестокой порке. Надо ли удивляться тому, что рабыни, настолько беспомощны перед мужчинами. Я отметила, как Майл из Аргентума пожирал глазами съежившуюся и дрожащую Сьюзан. Зато теперь уже я почувствовала внезапную злость и ревность. Почему он смотрел так не на меня!? Безусловно, она была рабыней, а я была свободна. Конечно, было бы крайне неприличным и вызывающим для кого бы то ни было рассматривать и оценивать меня, свободную женщину, с подобной откровенностью! Так что Сьюзан, можно сказать, поставила меня в неудобное положение. Разве любая женщина не выглядела бы привлекательнее, если бы она была полураздета, поставлена на колени и прикована цепью? Ну как я могла конкурировать с ней сейчас? И что тогда, всех женщин раздеть, посадить на цепь, и пусть мужчины изучают нас и решают, которая окажется самой красивой?! Но немного успокоившись, я вынуждена была признать, что Сьюзан, несомненно, намного красивее меня. Она была изящна. Похоже, что работорговцы туго знают свое дело. С их стороны, это было безошибочное решение, похитить ее и доставить на Гор. А еще я мстительно подумала, что сегодня вечером я могла бы выпороть Сьюзан, и она даже не стала бы сопротивляться. Она была рабыней. Достаточно приказать ей снять одежду и привязать ее к кольцу на стене, и можно пороть ее плетью. Это научило бы ее как быть красивее меня! Я вздрогнула, как наяву увидев эту картину, и выбросила подобные мысли из своей головы. Это же надо понапридумывать такую чушь! Это ведь не вина Сьюзан, что она родилась красивей меня, впрочем, как и не моя, что я объективно не могу быть, столь же красивой как она. Мне стало стыдно за мою враждебность, и за мою ревность. Но еще я отметила для себя, что красота Сьюзан не была результатом просто правильности черт ее лица и стройности и изящности фигуры, хотя, несомненно, они так же имели место. Ее красота была более интимной и глубинной, она была связана с ее психологическим и эмоциональным состоянием, разбуженным ее рабством, и проявлявшемся в ее мягкости и женственности. Мне даже стало интересно, а смогла бы я стать красивее, чем была, или даже смогла бы я когда-нибудь стать лучше тех женщин, о которых Майл из Аргентума упомянул как о во всем превосходящих меня. Я задавалась вопросом, смогла бы я однажды стать настолько красивой, что он бы задумался над вопросом, кого ему выбрать, меня или их. А еще лучше было бы стать красивее тех женщин, превзойти их! Но тут до меня дошло, что мои мысли завели меня куда-то не туда, и я со злостью выбросила их из головы. Куда, в конце концов, подевалась моя гордость и свобода!
— Позволь, наконец, нам увидеть, — не выдержал Лигурий, — что именно Клавдий послал нам!
— Конечно, — кивнул Майл из Аргентума, отрываясь от созерцания Сьюзан.
Он вручил свой шлем одному из мужчин, стоявших за ним. Большим ключом посол открыл замок самого большого ящика. Потом следующий поменьше, и затем один за другим все остальные.
Лигурий, я и прочие чиновники, нетерпеливо наклонились вперед, и даже мне нестерпимо захотелось хоть одним глазком взглянуть на содержимое этих ящиков.
— Ради достижения расположения Корцируса, с уважением и почтением к Корцирусу, Клавдий, Убар Аргентума, — продекламировал Майл из Аргентума, — посылает это!
Он рывком открыл крышку большого сундука, и повернул его в нашу сторону. То же самое проделали его товарищи, с остальными ящиками.
— Ничего! — возмущенно закричал Лигурий. — В них ничего нет!
— И это, — усмехнулся Майл из Аргентума, — именно то, что Клавдий, Убар Аргентума, прислал в Корцирус!
— Наглость! — завопил Лигурий. — Оскорбление!
Крики гнева раздались со всех сторон.
Майл протянул свою руку, и сопровождавший его оруженосец вернул ему шлем. Посол, не обращая внимания на возмущенных чиновников, поместил шлем на свою согнутую в локте левую руку. Оруженосец, тут же поправил его длинный отороченный мехом плащ.
— Я покидаю Корцирус, — гордо объявил он. — Когда я возвращусь, за моей спиной будет стоять армия.
— Вы оскорбили нашу Татрикс, — прорычал Лигурий.
— Ваша Татрикс, — криво усмехнулся Майл, — пусть сидит в клетке. В золотой клетке.
Снова вокруг меня раздались крики гнева и угрозы в его адрес. Честно говоря, я до конца не поняла природу этого оскорбления, и значение упоминания золотой клетки.
— Сейчас, — сказал Майл, сунув пальцы в кошель на своем поясе, — раз уж Вы граждане Корцируса столь стремитесь к серебру Аргентума, — то я дам Вам немного.
Он достал монету из кошеля и продемонстрировал окружающим, держу ее двумя пальцами.
— Это — серебряный тарск Аргентума, — объяснил он, и швырнул его подножию возвышения. — Я даю его Вам. Такова цена Вашей Татрикс, во столько я оценил ее. Уверен, что она смогла бы принести бы именно эту цену, будучи проданной на невольничьем рынке как рабыня.
Сверкнули клинки, вылетевшие из ножен. Я заметила, как Друз Ренций придержал одного мужчину уже бросившегося на Майла из Аргентума. Небольшая свита посла, также, изготовилась к бою, и с обнаженными мечами окружила своего генерала.
— Разденьте его, и прикуйте цепью к рабскому кольцу Татрикс, — крикнул один из мужчин.
Я даже вздрогнула от подобной перспективы. Я была бы просто в ужасе, если бы такой мужчина оказался прикован цепью к моей кровати. О чем они думают, это же все равно, что держать рядом с собой льва.
Я также не могла не отметить, что конечно, будет более подобающем женщинам, с их мягкостью и красотой, с их предрасположенностью к тому чтобы подчиняться и любить, не сдерживаясь, полностью, не забирая ничего, и отдавая все, не требуя ничего взамен у властвующего над ними мужчины, их Господина, оказаться прикованными цепью к рабскому кольцу. По-своему, это будет прекрасный символ ее природы и потребностей. А с другой стороны, отбросив в сторону все соображения символизма, нужно отметить, что цепь довольно реальна. Они действительно приковывают женщин цепью к кольцам у своих кроватей.
Майл развернулся и, сопровождаемый свитой, покинул тронный зал.
Люди, толпившиеся вокруг трона, по крайней мере, большинство из них, начали расходиться, стараясь сделать это как можно незаметнее.
— Как Вы думаете, нас ждут неприятности? — взволнованно, спросила я Лигурия.
— Нет, — отмахнулся он. — В Аргентуме, хорошенько поразмышляв, наверняка решат, что лучше удержаться от опрометчивого решения. Клавдий далеко не идиот, и он знает, что за нашей спиной стоит мощь и авторитет Коса.
— Посол, Майл, генерал Аргентума, — заметила я, — показался мне очень уверенным в себе.
— Он еще молодой — горячая голова, — отмахнулся Лигурий. — Можете не волноваться, со временем, когда факты будут оценены более объективно, возобладает холодная мудрость и трезвый расчет.
— Я бы не хотела, чтобы у нас возникли проблемы, — призналась я.
— Не волнуйтесь об этом, оно не стоит Вашего внимания, — постарался успокоить меня Лигурий. — Выкиньте подобные вопросы из своей головы. Уверяю Вас, что не будет никакой проблемы вообще. Даю Вам свое слово.
— Вы успокоили меня, — улыбнулась я. — Я обнадежена Вашем словом.
— Что Вы думаете о Майле из Аргентума? — неожиданно спросил меня Лигурий.
— Он показался очень сильным, и привлекательным, — подумав, признала я.
— Понятно, — улыбнулся Лигурий, и, встрепенувшись, добавил, — Кстати, не хотели бы Вы, чтобы я для Вас наказал Сьюзан плетью?
— За что? — удивилась я.
Из-за трона послышалось негромкое звяканье цепи. Сьюзан, отпрянула, и сжалась около трона, кажется еще сильнее, чем под взглядом Майла.
— Конечно же, Вы видели, — засмеялся Лигурий. — То что произошло с ней, когда она почувствовала, что находился под пристальным взглядом этого слина из Аргентума. Кажется, она даже закапала пол под собой от его взгляда! Простите меня, Леди. Я не хотел оскорбить Вашу чувствительность.
— Она — всего лишь рабыня, — сказал я, пренебрежительно.
Я же не могла признаться Лигурию, что, также как и Сьюзан, почувствовала дикое возбуждение в присутствии посла из Аргентума.
— Верно, — рассмеялся Лигурий. — Однако сейчас я должен Вас оставить, дела. Друз Ренций проводит Вас до Ваших покоев.
Я кивнула, разрешая Лигурию уйти.
— Спасибо, Госпожа, — сказала мне Сьюзан, стоявшая на коленях слева от трона, — Спасибо, за то, что не стали наказывать меня.
— Это правда, — обратилась я к ней, — что Ты, испытала чувства сексуального характера перед Майлом из Аргентума?
— Я ничего не могу поделать с собой, Госпожа, — прошептала она. — Перед таким мужчиной у меня начинают выделяться масла покорности.
— Масла покорности? — удивленно переспросила я.
— Да, Госпожа, — кивнула Сьюзан, густо покраснев.
— Никогда не слышала, чтобы это, так назвали, — заметила я.
— Это — наиболее точное определение, по крайней мере, для рабыни, — ответила девушка.
— О-о-о, — протянула я.
— Не желает ли Леди Шейла, вернуться в свои апартаменты? — напомнил о своем присутствии Друз Ренций.
— А что будет с богатствами, разбросанными здесь? — поинтересовалась я, — как насчет Сьюзан и других рабынь, прикованных цепями в зале?
— Вскоре здесь появятся писцы из казначейства, — пояснил он, — они соберут и пересчитают монеты и ткани. Дворцовый надсмотрщик придет позже, чтобы расковать и приставить этих девок к исполнению их более привычных обязанностей.
Я поднялась с трона и направилась в сторону своих покоев, Друз Ренций последовал за мной, держась в шаге позади.
— Майл из Аргентума — высокомерный плут, не так ли? — поинтересовалась я мнением Друза.
— Так могло бы показаться со стороны, Леди, — ответил Друз.
Я вспомнила серебряный тарск отчеканенный в Аргентуме, вначале в руке Майла, а потом лежащим на мягком ковре, покрывавшем одну из широких ступеней, ведущих к трону.
— А как Ты думаешь, — небрежно спросила я, — я могла бы стоить серебряный тарск на рынке рабов?
— Честно говоря, мне трудно решить, оценивая Леди Шейлу в одежде, — задумался он.
— Ох, — возмущенно задохнулась я.
— Если Леди Шейла захочет, я мог бы оценить ее раздетую в ее покоях, — предложил наглец.
— Нет! Конечно, нет! — возмутилась я, и мы продолжали свой путь по покрытым коврами, украшенным фресками коридорам к моей комнате.
— Но разве, того, что Ты видишь и знаешь обо мне, — снова вернулась я к заинтересовавшему меня вопросу, — недостаточно, чтобы определить, могла бы я стоить тарск серебром?
— Как Татрикс, — решил уточнить он, — или всего лишь любая женщина на рынке рабов, любая незнатная женщина, выставленная на продажу, одна из тех, кто не имеет никакого политического или общественного значения, то есть как большинство других, кого оценивают и покупают только за ее собственные достоинства?
— Именно так, — кивнула я, заинтересовавшись еще больше, — как одна из тех, чья цена определена только тем, что она из себя представляет, и ничем более.
— Вы это серьезно? — несколько удивленно спросил Друз.
— Да, как та, чья ценность определена только ее достоинствами.
— Ну, в таком случае, я бы предположил, — задумался он на секунду, — цена будет не слишком высока.
— Ох? — сердито вздохнула я. — И как Ты думаешь, за сколько бы меня купили?
— Леди Шейла должна помнить, — сказал Друз Ренций, — что, даже не смотря на то, что она, несомненно, довольно привлекательна, она все же совершенно недрессированна.
— Недрессированна! — крикнула я пораженно.
— Да, — кивнул он.
— Ты говоришь так, как будто рабыни были бы простыми животными! — возмутилась я.
— Но, ведь так оно и есть, — пожал плечами мой телохранитель.
Я сердито повернулась к нему лицом и бешено заговорила:
— Ну и если бы я была таким животным, выставленным на продажу, как Ты думаешь, что получили бы за меня?
— Я могу говорить безнаказанно? — улыбнулся он.
— Да, — сказала я, успокаиваясь, — конечно!
— Мои выводы, — начал он, — основываются на предположении, что фигура Леди Шейлы достаточно приемлема, и что ее формы находятся в пределах подходящих для рабыни параметров.
Я внимательно смотрела на него, ожидая его вердикт.
— Мне продолжать? — уточнил он.
— Полагаю, что да, — нетерпеливо кивнула я.
Я понятия не имела, о каких подходящих параметрах могла идти речь. Но сама себя я оценивала, как довольно привлекательную женщину.
— Далее, мы принимаем, — на миг задумался он, — что фигура Леди Шейлы не просто приемлемая, а идеальная. Это можно предположить, исходя из моих наблюдений за ней. Думаю, это будет справедливым предположением, которое, во всяком случае, несколько увеличит ее цену.
— Замечательно, — поощрила я Друза.
— Дальше, возьмем, к примеру, Ваше лицо, — продолжил он рассуждать, — оно вполне изящное и привлекательное. Если и Ваше тело соответствует ему, то, я думаю, что у Вас, несомненно, имеются все задатки, чтобы стать превосходной рабыни.
— Продолжай, — уже всерьез заинтересовалась я.
Признаться, мне пришлось по вкусу, получить такой комплимент от Друза Ренция. Ну и, конечно же, у меня не было никаких сомнений в том, что мое тело, стройное и сексапильное, и не переразвитое, хорошо подходит к моему лицу. Конечно, за меня бы дали высокую цену.
— С Вашего позволения, рискну предположить, — улыбнулся мужчина — что если Вас заклеймить и надеть ошейник, то Ваша привлекательность значительно возрастет.
— Возможно, Ты и прав, — не стала спорить я.
Я красива, я заслуживаю высокую цену за себя.
— Но даже в этом случае, — заметил он, — У Вас ведь, насколько мне известно, еще не было ни одного предыдущего владельца.
— Это так, — согласилась я.
— А значит, не побывав в собственности, — сказал он, — кажется естественным предположить, что Вы неопытны и недрессированны.
— Согласна, — кивнула я.
— Значит, еще следует учесть, что в данный момент на рынке предложено много красавиц, — сказал он. — На невольничьих рынках нет недостатка в свежепорабощенных женщинах.
— И что, в итоге, — не терпелось мне узнать ответ. — Как Ты думаешь, сколько можно было бы получить за меня?
Он посмотрел на меня, и широко улыбнулся.
— Сколько?
— Я бы предположил, что Вы пошли по цене где-нибудь между пятнадцатью и двадцатью медными тарсками, — опустил он меня с неба на землю.
— Что-о-о?! Медных тарсков! — закричала я возмущенно.
— Да, — кивнул он.
— Животное! — кринула я ему в лицо. — Мерзкий слин!
— Но помните, — сказал он, улыбаясь, — что это только рабыни, могут быть оценены и иметь стоимость в денежном эквиваленте. Свободные женщины — бесценны.
— Да, — несколько успокоившись, согласилась я, отстраняясь от него. –
Да!
Я должна помнить, что я — бесценна. Я — свободная женщина.
— Так мы идем в Ваши апартаменты? — поинтересовался Друз Ренций.
— Да, — ответила я и, повернувшись, продолжила путь по коридору в сторону моей комнаты, а мой телохранитель последовал за мной.
Я все-таки задала Лигурию вопрос, по поводу запирания моей двери, и теперь меня больше не запирали. Хотя, конечно, гвардейцы оставались снаружи, но это было вполне разумной предосторожностью, и было в моих собственных интересах, понятной заботой о моей личной безопасности. Кроме того теперь я была вольна, почти в любое время, когда мне захочется, покидать мои покои. Осталось единственное ограничение, меня постоянно должен был сопровождать мой личный телохранитель — Друз Ренций.
Мы с Друзом Ренцием стояли на вершине городской стены Корцируса, на каменной поднятой над зубцами площадке, с которой было возможно осмотреть окрестности города, поверх зубцов, а не сквозь бойницы.
— Далеко не все места в Корцирусе, — предупредил он, — безопасны, особенно по ночам, и уж тем более не все они подходят для того, чтобы их посещали чувствительные свободные женщины.
Через стену лениво перетекал легкий ветерок. И это не могло не обрадовать меня. Даже это несильное движение воздуха прижимало мои вуали к лицу, и довольно четко обрисовывало его правильные контуры. А еще я просто наслаждалась его легкостью и свежестью.
— Вам стоит поправить свой капюшон, — недовольно посоветовал Друз Ренций.
Всего несколько мгновений назад я немного сдвинула капюшон, чтобы еще острее насладится овевающим меня ветром. Но при этом стало возможно рассмотреть цвет моих волос.
Сердитым движением я вернула капюшон на предписанное место. Друз Ренций оказался через чур старательным телохранителем! Надо признать, что, к своим обязанностям он отнесся чрезвычайно серьезно. Его напряженный взгляд непрерывно сканировал окружающую обстановку. Я даже задалась вопросом, было ли здесь действительно столь опасно, или он всегда такой, тревожный и натянутый, как тетива лука.
До меня долетал терпкий запах тарнов, гигантских, увенчанных гребнем ездовых птиц, сидевших на своих насестах приблизительно в сотне футов справа от нас. Их было пять.
— Не приближайтесь к ним слишком близко, — предупредил меня мой телохранитель.
— За это не беспокойся, — натянуто засмеялась я, ибо у меня начинали дрожать колени от одной мысли о том, чтобы подойти к этим огромным и ужасным птицам.
Но я не могла понять, почему тогда, если он столь опасался их, или столь беспокоился о моей безопасности, он захотел прийти на этот участок стены? Ведь именно он предложил, чтобы сегодня мы подошли так близко к этим внушающим ужас и благоговение монстрам.
— Леди, я все еще вижу Ваши волосы, — заметил Друз Ренций.
Я, всем своим видом показывая свое раздражение, натянула капюшон еще дальше вперед, полностью скрываясь под ним. Все что теперь мог бы рассмотреть какой-нибудь прохожий, это непонятную фигуру, закутанную в балахон, по какому-то недоразумению называемый здесь одеждами сокрытия, кусочек переносицы, да два моих глаз.
Это произошло пять дней спустя, после того, как я сама попросила привести меня сюда на смотровую площадку городской стены. Мне очень хотелось взглянуть на окрестность Корцируса. Первоначально Друз Ренций отказался наотрез выполнить мою просьбу, но сегодня, как-то слишком внезапно, как мне показалось, сам вызвался сопровождать меня сюда.
Теперь же, едва мы оказались на стене, он стал казаться мне необыкновенно взвинченным, как будто чего-то сильно опасающимся.
— Ты все еще сердишься на меня? — спросила я. — Из-за той партии Каиссы.
— Нет, — холодно отозвался он.
— Но там же, было так скучно! — попробовала оправдаться я.
— Там играл Сэнтиус, — возмутился Друз. — Это же — один из самых великих и искусных из игроков на всем Горе!
Появление игрока такого мастерства как Сэнтиус с Коса на играх в таком городе как Корцирус, как я уже узнала, имело отношение к союзу заключенному между Косом и Корцирусом. Подозреваю, что в противном случае, было бы сомнительным, что такой игрок украсил бы столь незначительный турнир своим присутствием. Он легко выигрывал все свои партии за исключением одной с довольно незначительным игроком, да и то мне показалась, что он намеренно тянул с завершением, как если бы пытался создать на доске некую неизвестную и тонкую комбинацию. Но когда, очевидно, оказавшись не в состоянии достигнуть задуманного, как будто устав, он завершил партию в пять ходов.
— Ты все же сердишься на меня, — заключила я.
— Нет, — односложно ответил он.
— Да, — сказала я.
На этот раз он вообще предпочел промолчать, сделав вид, что осматривается в поисках опасности.
— Там было скучно, — повторила я и вздохнула, вспомнив, как он был недоволен, когда я попросила проводить меня домой раньше чем закончились игры.
Друз Ренций снова промолчал.
Самым захватывающий вещью во всем этом турнире, с моей точки зрения, было то, что оставалось вне игровых досок. Мое внимание там привлекли несколько рабынь, прикованные к различным кольцам и столбам вне игровой зоны. Их там посадили на цепь как собак, в ожидании возвращения их хозяев.
— Но ведь после того, как Ты проводил меня в мои покои, готова поспорить, — заметила я, — что Ты вернулся на игры.
— Да, — не стал отпираться наемник. — Я так сделал.
— Я надеюсь, Ты успел добираться до места, чтобы увидеть твой любимый Сэнтиус выиграет свои финальные партии? — поинтересовалась я.
— Да, — опять односложно отозвался он.
— Пожалуйста, Друз, не надо сердиться на меня, — попросила я тихим голосом.
— Я не сержусь на Вас, — наконец вздохнув, сказал Друз Ренций.
Я сама не поняла, почему я заговорил с ним таким тоном. Я была Татрикс. Я была в своем праве, а он был всего лишь телохранителем, простым наемником. Все же я не хотела, чтобы он сердился на меня. Что-то проснулось во мне, где-то глубоко в сердце, я не знала, что это было, но оно заставляло меня хотеть понравиться ему.
Я снова повернулась к пространствам за городской стеной. Открывавшийся отсюда вид был невыразимо прекрасен. Я не могла насмотреться на расстилавшуюся подо мной картину.
В гореанском городе для женщины не составит труда пройтись инкогнито. Одежды сокрытия позволяли сделать это без затруднений. Обычно при выходе в город на мне были надеты одежды женщины одной из высших каст, в данный момент желтые, цвет касты Строителей. Друз Ренций носил не привлекающую внимания тунику и накидку красно-коричневого цвета с капюшоном. Из оружия, насколько я смогла заметить, с ним был только его короткий меч. Возможно, его можно было бы принять за наемника или вооруженного слугу, присматривающего за безопасностью леди. Мне нравилось подобным способом гулять по городу, инкогнито, под чужой личиной, и в сопровождении надежного телохранителя. Пожелай я выйти в город в одеждах Татрикс, и придется обременять себя гвардейцами и толпами горожан. Да и как можно назвать прогулкой сидение в паланкине. А ведь еще пришлось бы терпеть рвущий барабанные перепонки бой сигнальных барабанов и рев труб, и всю эту шумную, показушную, тоскливую разряженную толпу прихлебателей. Надо признать честно, что иногда мне даже нравились подобные мероприятия, я находила их весьма стимулирующими мое честолюбие и доставляющими удовольствие, но это же не повод, чтобы устраивать шествия каждый раз, когда мне захотелось сделать шаг за ворота дворца. Кажется в тот момент, я услышал негромкий металлический звук из-под накидки Друза Ренция. Он как раз бросил взгляд вправо от нас, туда где на своих насестах восседали пять огромных оседланных тарнов. Они были полностью готовы к патрульному полету, с уздечками на клювах, и поводьями, наброшенными на луки седел. Кстати боевые пятерки вылетали без систематизированного по времени графика, это обычная практика таких патрулей на Горе, не дающая противнику возможности подгадать время нападения. Каждый тарн, удерживался на насесте подпружиненным захватом, закрытым на левой лапе. Стоило наезднику с помощью шнура или цепочки, выдернуть штифт, кольцо размыкалось само и птица могла уйти в полет почти немедленно. Их всадников, или тарнсмэнов, в непосредственной близости сейчас не наблюдалось, но, как и положено, они находились рядом, в данном конкретном случае в караульном помещении расположенном прямо у стены. Стоит раздаться команде или удару в сигнальный рельс, и в течение одного ена, они окажутся в седлах.
Друз Ренций уже не смотрел на тарнов. На этот раз я точно услышала стук металла под его плащом.
Он тревожно осматривался. Эта нервозность совсем не была для него типичной.
— Ты что-нибудь слышал про слина из Аргентума? — спросила я.
Прошло уже несколько дней, с тех пор как Майл из Аргентума уехал в свой родной город.
— Нет, — ответил наемник.
— Как здорово, что Ты привел меня сюда, — улыбнулась я. — Какой потрясающий открывается отсюда вид.
Он ничего не ответил мне, напряженно осматривая окрестности.
— А еще мне понравился тот спектакль, на который мы сходили вчера вечером, — попыталась я расшевелить его.
— Хорошо, — все так же индифферентно сказал он.
Конечно, мне, с моим текущим уровнем владения гореанским, было трудно разобрать все слова песен, особенно из-за усиливающих масок, несколько искажавших звук. Подобные маски иногда используются в больших гореанских театрах. Некоторые из персонажей показались мне неестественно огромными. Как мне объяснили, он носили специальные костюмы, с увеличенными плечами и удлиненным подолом, чтобы под ним спрятать обувь на высоченной платформе. Эти персонажи, специально наряжены таким образом, чтобы казаться больше чем с жизни. Обычно так играли наиболее важных персонажей, таких как Убары и Татрикс. Спектакль был скорее статичным, но невысокая активность актеров на сцене компенсировалась богатым хором, действия которого, песни и танцы служили для того, чтобы подчеркнуть накал страстей, усилить эмоциональный ответ зала, и объяснить отношения среди персонажей драмы. Кроме того, хор, иногда напевая и иногда говоря в унисон, играл некоторые роли в спектакле, такие как собрание граждан одного города, затем другого, толпу из третьего и так далее. Хор мог также комментировать действия и речи руководителей, упрекать их за упущенья, взывать к умам, критиковать или рекомендовать определенные действия, ободрять их, и так далее. На самом деле, для хора и руководителя было весьма обычно даже беседовать друг с другом. То, что я смотрела вчера, несомненно, было драмой, но это не была та драма, с которыми я сталкивалась прежде.
Хор, согласно Друзу Ренцию, в его различных частях и ролях, был настоящим коллективным участником драмы. Выход главных героев из состава хора, или отдельных актеров, играющих одиночные роли второго плана, был уже более поздним развитием роли хора. Некоторые консерваторы, опять же со слов Друза Ренция, все еще критикуют это новшество. Но, вероятно, оно останется и даже расширится, поскольку оно расширяет потенциальные возможности хора, увеличивает гибкость и мощь.
Такие спектакли, кстати, обычно, исполняются не профессиональными компаниями, а группами граждан непосредственно одной общины, или из нескольких соседних общин. Иногда их поддерживают богатые горожане, касты, гильдии, а иногда, даже, их спонсируют торговцы или предприниматели в качестве жеста доброй воли и поощрения. Бывает, иногда, что такие труппы получают поддержку из казны города. К театральному искусству в гореанских городах относятся очень серьезно, его рассматривают как один из способов повышения качества жизни горожан. Театр вовсе не расценивается как прерогатива элиты, и при этом его не оставляют исключительно милосердию частных покровителей.
Сюжет спектакля, на который мы вчера ходили, сам по себе, за исключением различных красочных эпитетов, был прост. Описывался момент психологического кризиса в жизни Убара. Он испытывал желание, ради своей собственной выгоды, мотивированной простой жадностью, предать своих людей. В конце он убежден своими собственными размышлениями, и мнением других людей, в уместности сохранения чести его Домашнего Камня.
— Как Вы нашли спектакль? — спросил меня вчера вечером Друз Ренций.
— Сюжет драмы, — сказала я ему, стремясь произвести на него впечатление моей эрудицией, — кроме выразительности, и красоты остановки и исполнения, на мой взгляд, нереальный и глупый.
— О-о-о? — задохнулся он, и спросил: — почему Вы так решили?
— Да ни один настоящий правитель не будет действовать так, как этот, — усмехнулась я. — Только дурак может быть мотивирован рассмотрением вопросов чести.
— Возможно, — сухо сказал Друз Ренций.
Я посмотрела на него, и быстро спрятала глаза, не в силах выдержать его взгляда. Я почувствовала, что вдруг стала для него ничем. Он смотрел на меня полными презрения глазами.
— Я действительно наслаждалась спектаклем, — я обращалась к Друзу Ренцию, стоя на платформе и глядя вдаль поверх зубцов городской стены. — Правда.
— Замечательно, — наконец заговорил он.
— Но, конечно, я все еще полагаю, что мои комментарии были верны, — небрежно добавила я, не желая уступить ему в этом вопросе.
Кроме того, фактически, я действительно расценивал их как верные. Кто, в наши дни, в реальном мире, мог рассматривать такую эфемерное понятие как честь серьезно?
— Возможно, — неопределенно и холодно ответил Друз Ренций.
— Ты — безнадежный романтик, Друз, — сказала я, оборачиваясь к нему и смеясь.
— Возможно, — повторил он, и отвернулся от меня, снова присматриваясь к тарнам.
Опять этот отчетливый металлический звук из-под его плаща.
Я отвернулась от него, втайне страдая. Я не хотела, чтобы он во мне разочаровался.
— Отсюда открывается прекрасный вид, — радостно проговорила я, — Мы должны были прийти сюда раньше.
— Возможно, — опять сухо повторил он.
За несколько последних дней, я осмотрела большую часть Корцируса. Друз Ренций оказался необыкновенно внимательным и любезным сопровождающим. Я полюбила рынки и базары, дома, цвета, толпы, продукты на любой вкус и кошелек, маленькие магазинчики и лавки, а то и просто торговые места, временами представляющие из себя крошечный коврик на мостовой на котором, коробейник раскладывал свои нехитрые товары. Друз Ренций помог мне разобраться с монетами и ценами, и всегда поддерживал меня, когда следовало поторговаться. Я был очень довольна, возвращаясь во дворец со своими мелкими приобретениями. Мне нравилось торговаться и совершать покупки, или просто смотреть на товары, даже когда я не собиралась ничего покупать. Мои прогулки по городу, в то время как я удовлетворяла свое любопытство, суя свой нос во все укромные уголки, должно быть, были утомительны для Друза, но он не жаловался. Я просто заболела этим гореанским городом. Он был настолько энергичным и полным жизни. В особенности я была взволнована встреченными мной рабынями. Босые, в их коротких туниках и стальных ошейниках, он не привлекали к себе особого внимания остальных горожан. Просто само собой разумеющийся элемент толпы. Такие женщины были обычной частью гореанской жизни. Иногда, среди толпы, я даже замечала полностью раздетых рабынь, видимо посланных по каким-то делам из дома в одном только ошейнике. На этих женщин, также, не обращали особого внимания. Их вид не был чем-то из ряда вон выходящим в гореанских городах.
Но одна такая женщина, поразила и взволновала меня сильнее других ее сестер по несчастью. На ней был не только ее ошейник. Кроме него она также носила, железный пояс, состоявший из двух основных частей. Во-первых, это был разъемный согнутый из круглого стального прута пояс на талии, концы которого были плоскими, раскованными. К одному из плоских концов этого пояса, тому, что справа, было приклепано или приварено прочное полукольцо, у другого, левого плоского конца была щель размером как раз для этого полукольца. Во-вторых, две стальных трапециевидных выпуклых пластины соединенных между собой узкими концами посредствам шарнирной петли. Передняя пластина, вплотную прилегающая к лобку женщины, верхним широким концом крепилась к поясу спереди аналогичным шарниром. Задняя пластина, прикрывающая ягодицы, в верхнем конце имела щель, такую же, как и в левой половине пояса на талии женщины. Прутья пояса закрываются на талии, полукольцо правой половине, входит в щель на левой. Трапециевидная пластина прячет лоно женщины, а задняя повернувшись вокруг нижнего шарнира, проходит между бедрами, слегка прикрывая ягодицы рабыни, и ее щель попадает на все тоже полукольцо на правой половине пояса. Таким образом, вся конструкция оказывается собранной, и остается только пропустить через полукольцо дужку и защелкнуть замок.
Вся эта ужасная конструкция была на той несчастной женщине! Когда я впервые увидела этот пояс, у меня задрожали колени, и я еле устояла на ногах. Она действительно носила это. Он был на ней! Он был заперт на ней! Как же безгранична здесь власть мужчин!
Сама мысль, что женщина может принадлежать на столько, что может стать объектом такого господства над ней, вызвала у меня головокружение на грани обморока. Она даже не могла контролировать свои интимные места. Ими владел тот, кому принадлежали и она, и они.
— Кажется, Вы заинтересовались железным поясом, — заметил Друз Ренций, от которого не укрылось мое состояние.
— Нет, — быстро открестилась я. — Нет!
— Существует немало вариантов таких поясов, — принялся рассказывать мне Друз. — Тот тип, что Вы видите довольно простой. Замок располагается у нее за спиной. Обычно такое его размещение рассматривается как более эстетичное, однако есть мужчины предпочитающие конструкцию с замком спереди, где он свисает перед рабыней, постоянно напоминая ей о своем присутствии. Что до меня, то лично я предпочитаю, чтобы замок был сзади, это заставляет женщину чувствовать себя еще беспомощней. Кроме того, конечно, если замок на спине, то это делает ей почти невозможным даже пытаться вскрыть его.
— Понятно, — пробормотала я.
Насколько же я разгневана была тогда тем, как Друзом невозмутимо рассказывал мне эти подробности. Он рассуждал об этой ужасной вещи, как если бы речь шла об использовании какого-то простого, незначительного механизма. Неужели он не понимал, что это означало для женщины, что она должна чувствовать, оказавшись в таком поясе?
— Там какие-то повозки, — сказала я, указывая поверх зубцов, на вереницу из пять телег, приближающихся к городу.
Каждая повозка приводилась в движение двумя цепочками рабов мужчин, приблизительно по двадцать человек в каждой.
— Это — возы с Са-тарной, — пояснил Друз, бросив взгляд за стену, — они доставляют зерно в город.
— А что это там за другой фургон? — спросила я, показывая на меньшую по размеру повозку, только что съехавшую на обочину дороги, чтобы пропустить возы с зерном.
Я уже давно заметила приближение той повозки. Кажется, я уже догадалась, каким грузом набит этот фургон. Это был тот вид повозки, содержимое которой столь малоценно, что он должен уступать дорогу в любом направлении и любому другому транспорту. Фургон, покрытый сине-желтым тентом, натянутым на П-образных почти квадратных рамах, был прямоугольной формы, с запряженным в него единственным гужевым тарларионом, большим гореанским четвероногим ящером. Он был покрыт навесом сине-желтого цвета, натянутым на высокой, почти квадратной раме.
— Леди Шейла слишком невинна, и слишком впечатлительна, — ответил он, — чтобы узнать, относительно того что это за фургон, и какой груз он перевозит.
— Нет, — отмахнулась я, — и так, что там?
Я решила притвориться и сыграть в невинное невежество.
— Это — фургон работорговцев, — ответил он, — на них перевозят девушек.
— Ох, — вздохнула я, как если бы удивленно, но через некоторое время я снова начала приставать к Друзу, — Интересно, а сейчас там внутри есть кто-нибудь.
— Скорее всего, — подумав, кивнул он. — Тент установлен, и фургон приближается к городу.
— А девушек приковывают внутри таких фургонов? — не отставала я.
— Обычно, да.
— Каким же образом?
— Наиболее распространенное устройство, предполагает металлический стержень, или толстый деревянный брус к которому рабынь приковывают по отдельности. Он идет вдоль всего фургона параллельно днищу. Этот стержень может подниматься. Для этого он крепится на подпружиненном шарнире к дну фургона у переднего борта. При погрузке стержень приподнимается пружиной, и девушки, закованные в ножные кандалы, заходя в кузов с расставленными ногами, нанизываются на него. Когда все погружены, остается только прижать стержень к гнезду у входа и запереть на замок.
— Получается, что они надежно удерживаются на месте, — поняла я.
— Да, — кивнул он.
— А они одеты, когда их везут в таком фургоне?
— Иногда да, иногда нет.
— Понятно, — сказала я, задумавшись, каково это оказаться с ногами, закованными в кандалы.
Что я могла бы почувствовать, если мои щиколотки окажутся скованными цепью одна с другой, да еще и прикрепленными к такому стержню, так, что я не смогла бы, даже если бы очень страстно пожелала, быть в состоянии подтянуть мои ноги дальше, чем на несколько дюймов от него. Я задавалась вопросом, на что это могло бы быть похожим, знать, что мою свободу так беспощадно и полно ограничили. Не в силах справиться с волнением и возбуждением, я часто задышала.
— Кажется, что Леди Шейла интересуется — различными незначительными деталями из жизни рабынь, — сказал Друз Ренций, возможно, заметив ускорение моего дыхания по колебанию вуалей.
— Не будь слишком самонадеянным, — решила осадить его я.
— Простите меня, — тут же пошел он на попятный.
— Мне просто любопытно, — раздраженно сказала я.
— Конечно, Леди Шейла, — кивнул он.
Ему не обязательно знать, что часто, мне самой не понятно по какой причине, в одиночестве моих покоев, я спала в ногах своей кровати, рядом с рабским кольцом, а иногда даже, по-видимому, почти неспособная мыслить разумно, вставала на колени около этого проклятого кольца в темноте, и целовала его.
— Фургон поехал, — заметила я.
Возы с зерном прошли мимо, и теперь, ящер снова, вытянул его на середину, и высокие колеса, окованные железными полосами, покатились по мощеной камнем дороге, попав в неглубокие, отполированные до блеска колесами прошедших здесь бесчисленных повозок, сверкающие на солнце колеи.
— Для работорговцев естественно хотеть получить максимально возможные цены за их товар, — сказал Друз.
— Конечно, — не могла не согласиться я с таким утверждением.
Я уже не могла видеть фургон, скрывшийся в мертвой зоне под стеной.
Я выпрямилась, и сделала глубокий вдох, радуясь тому, что я была свободна! Как это страшно, как ужасающе, должно быть стать беспомощной и бесправной рабыней!
— Друз, мне кажется, что Ты сегодня нервничаешь, — решилась я наконец откровенно поговорить со своим телохранителем.
— Простите меня, Леди Шейла, — склонил он голову.
— Скажи мне, что произошло? Что-то не так? — спросила я.
— Нет, — сухо ответил он.
— А что за металлический звук постоянно слышится из-под твоего плаща? — поинтересовалась я.
— Ничего особнного, — не стал просвещать меня он.
Один из тарнов дернулся на своем насесте, и хлопнул крыльями справа от нас. Я бы не хотела приближаться слишком близко к таким птицам. Я думала и не находила ответа, зачем Друз привел меня на это место на стене. Конечно, открывающийся отсюда пейзаж был бесподобен, но близость тарнов сделала это менее приятным, чем могло бы быть.
— Ты невысокого мнения обо мне, не так ли Друз? — решила я идти дальше.
— Я не понимаю Вас, Леди, — пораженно замер мужчина.
— Ты думаешь, что я мелочная и подлая, ведь так? — прямо спросила я.
— Я получаю свою плату за охрану Леди Шейлы, — заявил он, — не для того, чтобы составлять мнения относительно ее характера.
— Я Тебе нравлюсь? — не выдержав, задала я вопрос интересовавший меня больше всего.
— Предположив, что я мог бы быть о Вас невысокого мнения, и мог бы оценивать Вас как мелочную и подлую, теперь Вы спрашиваете, могли ли бы Вы мне понравиться? — усмехнулся Друз Ренций.
— Но ведь это не так уж и невозможно, не так ли?
Он улыбнулся.
— Итак? — снова спросила я.
— Это имеет какое-то значение? — вопросом на вопрос ответил воин.
— Нет, — сердито, бросила я. — Конечно, нет!
— Тогда, — снова улыбнулся Друз, — и в ответе нет никакого смысла.
— И все же каков твой ответ? — нетерпеливо спросила я.
— "Мне платят, чтобы охранять Вас, — заявил он, — а не для того, чтобы я, так или иначе, разбирался в своем личном отношении к Вам.
— Так или иначе? — переспросила я.
— Да, — кивнул он.
— Значит, Вы правда презираете и ненавидите меня! — отчаянно воскликнула я.
— Я мог бы счесть несложным презирать Вас, на основе всего того, что я слышал о Татрикс Корцируса, и знал о ее управлении городом, я думал, что мне будет легко ненавидеть Вас, но теперь… теперь, когда я познакомился с Вами, если я скажу, что ненавижу Вас, я уже не буду честен.
— Как лестно! — заметила я.
— Вы официальная, и Вы домашняя, или Вы общественная и Вы частная, кажутся слишком отличающимися друг от друга, — задумчиво покачал он головой.
— Возможно, — признала я, раздраженно.
— Это — несомненно, бывает со многими людьми, — размышлял Друз Ренций.
— Несомненно, — признала я.
Он посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую вдоль дорожки, идущей вдоль зубцов. В данный момент на стене кроме нас практически никого не было. Ближе всего из людей к нам была пара слева от нас не ближе сотни ярдов. Он снова бросил взгляд на оседланных, готовых к полету тарнов, потом пристально посмотрев на меня, сердито отвернулся и уставился вдаль поверх зубцов. Его кулаки были сжаты так, что побелели костяшки пальцев.
Я, сделала то же самое, и теперь мы оба молча, стояли и смотрели в пространство. Я вдруг почувствовала, что из моих глаз вот-вот побегут слезы. Я хотела понравиться Друзу Ренцию. Я, уже отчаянно, хотела даже большего, чтобы он полюбил меня. Все, что я делала или говорила, сейчас казалось, неправильным. Теперь я уже рассердилась на саму себя. Это не имело смысла. Я же не была рабыней у его ног, полуголой в ошейнике, боящейся его плети, жалко пресмыкающейся перед ним ради минимальных знаков его внимания. Ведь я была Татрикс, а он был всего лишь телохранителем, слугой, ничем! Но тут я взглянула на это с другой стороны, и с дрожью подумала, о том каково это, быть рабыней такого мужчины. Я даже представить себе не могла, что он будет нерешительным со мной. Я отлично понимала, что он, как и любой типичный гореанский рабовладелец, будет держать меня в безукоризненной неволе.
— Я получила удовольствие от концерта цехариста, — мягко сказала я.
— Хорошо, — опять односложно ответил он.
Цехар это длинный, невысокий, прямоугольный восьмиструнный музыкальный инструмент. На нем играют с помощью рогового медиатора, держа инструмент поперек коленей. Исполнителя звали Лисандр из Аспериба.
Концерт проходил две ночи назад в небольшом театре Клейтоса, рядом с площадью Периминеса.
— Наверное, остраки были довольно дороги, не так ли? — поинтересовалась я.
— Да, — согласился он.
Это был вполне обычным делом, насколько мне объяснили, что на концерт Лисандра заплатить деньги у дверей театра было невозможно, требовалось представить остраку, купленную, заранее на одном из рынков или площадей города. Полагаю, что первоначально это были раковины или их части, а возможно осколками глиняной посуды, но в настоящее время они представляли собой небольшие керамические диски с отверстием для шнурка около края. Их обжигали в печи, и с одной стороны покрывали глазурью. Расцветка глазури и орнамент на ней специально выполнялись довольно замысловато, во избежание подделок, таким образом, служа для установления подлинности диска, Причем для каждого представления или события, глазурь была своя.
На неглазурованной задней части диска выставлялась дата представления и знак, указывающий на личность продавца, имеющего право на продажу, остраков в общественных местах города. Некоторые из этих дисков, также на неглазированной стороне могли иметь указание на определенное место в зале. Однако большинство мест в гореанских театрах распределялись по принципу «первый пришел — первый сел», конечно, за исключением особых привилегированных лож, обычно сохраняемых для высокопоставленных персон или для чрезвычайно богатых посетителей. Эти остраки, висящие на шнурках, на шеях их владельцев, выглядят как интересные кулоны. Кое-кто носит их даже после окончания представления, возможно чтобы показать людям, что владельцу этого кулона достаточно повезло быть свидетелем знаменательного события в жизни города, или возможно просто из-за присущей остракам эстетики. Некоторые сохраняют их потом, как сувениры. Другие даже коллекционируют остраки, покупают, продают, и обменивают их.
Если событие — достаточно важное, и количество остраков ограничено, а оно, понятное дело зависит от вместимости театра или зала, то маловероятно, что их будут публично демонстрировать до окончания представления. Слишком уж легко сдернуть подобную безделушку с шеи счастливчика где-нибудь на рынке. Известны случаи, когда даже достаточно богатые мужчины, не успев приобрести остраку законным путем, засылали воришек добывать для себя билетик подобным способом.
Надо ли говорить, что в таком деле появляется отличная возможность подзаработать на спекуляциях с остраками, и есть люди, скупающие диски у официальных агентов по одной цене, а позже, прямо у дверей театра, или скажем стадиона пытающиеся продать их по более высокой.
— И сколько они Вам стоили? — делано безразлично спросила я.
— Серебряный тарск за пару, — не стал скрывать он.
— Ого! Это же больше того, насколько я припоминаю, — безразличие сдуло с меня как ветром, и я резко обернулась к нему, — во сколько Вы оценили меня, если бы продать меня как рабыня, учитывая только мои внешние данные!
— Да, — согласился он, а я весьма возмущенно отвернулась от него, — Леди Шейла должна помнить, что она не обучалась интимному и тонкому искусству рабыни.
— Искусству? — удивилась я.
— Да, — кивнул он, — сложному, тонкому и чувственному искусству того, как надо быть приятной, своему Господину, как ублажать его.
— Понятно.
— Это вполне обычное дело, — пожал он плечами, — что некоторые рабыни ценятся намного выше других.
— Конечно, — раздраженно бросила я.
— Некоторые женщины, — заметил он, — даже не знают, как должна двигаться на полу возбужденная, умоляющая рабыня.
— Должно быть, они действительно глупы, — сказала я, хотя и понятия не имел, о каких движениях шла речь.
— Я не думаю, что они обязательно глупы, — усмехнулся Друз Ренций, — просто не осведомлены, возможно, потому что недрессированны, или просто, потому что еще не разбужены сексуально и еще не были вынуждены почувствовать огнь рабыни в их животе, или еще встретили сильных мужчин, которые превратили бы их в беспомощные жертвы своей страсти.
— Я думаю, что Лисандр, неплохо играл, — заметила я, поскорее переводя разговор на другую тему.
— Он считается одним из самых непревзойденных цехаристов на всем Горе, — сухо сказал Друз Ренций.
— Ох, — только и смогла вздохнуть я, почувствовав, что сморозила очередную глупость.
Я чувствовала себя просто идиоткой. Кажется, я ничего не могла сделать правильно, чтобы понравиться Друзу Ренцию. Мне оставалось только смотреть вдоль и глотать слезы. Все мои попытки наладить хорошие отношения, все мои слова, только ухудшали ситуацию.
— Леди Шейла, с Вами все хорошо? — вдруг поинтересовался Друз Ренций.
— Да, — делая бодрый вид, отмахнулась я.
Последние несколько дней были наполнены впечатлениями. Кроме рынков и базаров утром, и театров вечером, я увидел множество других достопримечательностей Корцируса. Мне доставляло немало удовольствие посетить прохладные залы библиотек с их тысячами свитков, уложенных на высоченные стеллажи в строгом соответствии с каталогами, гулять по галереям на проспекте Ификрата. Фонтаны на площадях производили глубокое впечатление своей величественностью. Они были столь красивы, и что для меня казалось почти невероятным, они были не просто украшениями города, а также, в обычной гореанской манере, служили вполне утилитарной цели. Большинство людей приходило к ним, принося сосуды, чтобы набрать из них воды. Мрамор бортиков с правой стороны некоторых небольших фонтанчиков был стерт так, что образовались приличные углубления. Это люди, опираясь рукой, а гореане в большинстве своем правши, наклонялись, чтобы утолить жажду. Особенно меня восхитили общественные сады весь год наполненные цветущими растениями. Тот, кто подбирал цветы для парков был настоящим мастером своего дела, и те или иные бутоны радовали взгляд горожан почти круглый год. Здесь, было множество узких извилистых тропинок, широких аллей, уединенных закутков, скрытых от взглядов посторонних. Там каждый может найти необходимые ему цвет, красоту и если пожелает — одиночество.
К моему стыду, я знала лишь немногие из гореанских цветов и деревьев. Друз Ренций, чем немало меня удивил, всякий раз, когда я спрашивала его, мог дать точное название любого растения. Гореане, как оказалось, трепетно относились к природе вокруг себя. Ее значение для них трудно переоценить. Они живут в ней. Как мало найдется на Земле людей, подумала я тогда, что смогли бы безошибочно назвать имена и виды деревьев и кустов, растений, насекомых и птиц, которые постоянно окружают их. Я была крайне удивлена узнать, что Друз Ренций по-настоящему любил цветы. Опираясь на свой земной опыт, я представить себе не могла, что такой мужчина, с его силой и властностью мог бы волноваться, да еще и столь глубоко, из-за чего-то такого невинного, нежного и мягкого как простой цветок.
В одном таком укромном местечке городского сада я задержалась и, сделав вид, что собралась поправить мои вуали, встала совсем близко к Друзу Ренцию, но он отстранился, отведя взгляд. Он даже не попытался поцеловать меня! Мне ничего не оставалось, как сердясь на саму себя, вернуть вуали на место. Ну почему, он не поцеловал меня тогда? Может все дело в том, что я была Татрикс? А ведь я так хотела узнать, каково это, быть поцелованной им. Я задавалась вопросом, мог бы он, коснувшись моих губ, сжать меня, беспомощную перед его мощью, в своих руках, и внезапно, изнасиловать мои губы своим поцелуем, а затем, потеряв голову от страсти, будучи не в силах остановиться, швырнуть меня к своим ногам, и яростно придавив меня к земле, сорвав мои одежды, принудить меня служить ему как простую рабыню.
Я почувствовала, что ветер, скользнув через стену, откинул в сторону мою вуаль.
Я наслаждалась этими днями, проведенными в компании Друза Ренция, но, вечером, стоило мне возвратиться в мои покои, как одиночество и тревога наваливались на меня с новой силой. Такими вечерами, хотя я не сознавалась в этом ни Друзу, ни даже Сьюзан, я чувствовала себя беспомощной, слабой и томимой желаниями. У меня ужа вошло в привычку, без всякой причины, которую я могла бы ясно сформулировать, спать в ногах своей же постели, около рабского кольца. А иногда, лежа там, крутясь и поворачиваясь, почти рыдая, раздавленная собственными пугающими чувствами и странными, беспокоящими меня эмоциями, которые я едва могла начать понимать. Я никак не могла понять того, что это такое неправильное происходит со мной. Я знала только, что чувствовала себя опустошенной, несчастной и неудовлетворенной.
Друз Ренций иногда зазывал меня с собой, на различные спортивные игры, проводимые в городе. Такие состязания включали в себя такие предметы как гонки, метание копья и камня. Обычно я соглашалась посмотреть один или два турнира, а затем не выдерживала и уходила. В целом, я сочла такие игры весьма скучным зрелищем. Когда я хотел покинуть трибуну, или перейти посмотреть на другое зрелище, он всегда подчинялся моим пожеланиям. В конце концов, я была Татрикс, а он был, всего лишь моим телохранителем. Однако, от одного турнира, я не смогла оторваться, к огромному его удивлению. Наоборот, я пробралась, и заняла место в первых рядах, совсем близко к огражденному рингу, и взволнованно вперилась взглядом в разворачивающееся действо. Это были поединки на вложенных в ножны мечах. Ножны были натерты красным мелом для того, чтобы попадания по телу противника не остались незамеченными. Соперники, крепкие мужчины, раздетые до пояса, загорелые и статные, разминали мускулы друг против друга, готовясь вступить в бой. А потом началась схватка.
Их клинки замелькали как молнии, быстрые атаки чередовались с глухой защитой. Бойцы фехтовали с немыслимой для меня скоростью и мастерством под зоркими глазами рефери, поддержанного двумя помощниками, независимо друг от друга подсчитывавших очки. Я боялась даже представить себе, на что же будет похожа настоящий бой на мечах, неприкрытых ножнами. Я была напугана и взволнована развернувшимся передо мной зрелищем поединка двух мастеров меча, и женщины, я подумала, должно быть покорно ожидающей его результата. На цементном круге диаметром около пяти футов, и высотой в один, с противоположной стороны ринга, как если бы подчеркивая символизм происходящего, была прикована цепью молодая нагая женщина с очень изящной фигурой. Цепь от ее ошейника сбегала к кольцу, вмурованному в центре диска, и была достаточно длинной, чтобы рабыня могла встать, что она иногда и делала. Однако, в основном, она сидела, или лежала, изогнувшись почти по-кошачьи на своем постаменте, наблюдая за поединками.
Ее ярко рыжие волосы, когда она грациозно поднималась на ноги, ниспадали почти до колен. Пока шли первые поединки, могло показаться, что ей не особенно интересно происходящее на ринге, но по мере того, как дело начало двигаться к финальным боям, ей все труднее становилось скрывать свой интерес, и она все внимательнее следила за фехтовальщиками. А в данный момент, женщина, уже не отрывая глаз, жадно наблюдала за перипетиями соревнования. Она была призом победителю этого турнира.
— Не пора ли нам возвращаться? — поинтересовался Друз Ренций один раз, во время перерыва между поединками.
— Нет! — воскликнула я, не скрывая своего волнения, отчего воин озадаченно уставился на меня, и мне пришлось объяснить свой интерес. — Я хочу увидеть того, кто выигрывает ее.
Он просмотрел на женщину-приз. Как раз в этот момент та стояла, испуганно прижав одну руку к груди. Ее дрожь передавалась цепи, свисавшей с ее шеи.
— Она — всего лишь рабыня, — заметил он, но, пожав плечами, сел рядом, терпеливо ожидая момента, когда я соблаговолю отправиться во дворец.
Насколько же я рассердилась на него за его бесчувственность! Разве он не разглядел чувств, бедной девушки, разве он не видел, как она дрожит от страха? У нее же цепь на шее. Она — приз. Она даже не знает, кому она достанется! Она не знает, кем окажется тот, кому она должна будет служить, кем будет тот, чьей собственностью она вскоре станет! Бедное, нежное, беспомощное посаженное на цепь животное! Насколько же черствы и глупы мужчины! Но также, мне нравится она, выставленная в качестве символа удачи в поединке, в качестве вызова мужчинам — выиграй или потеряешь. Мои мысли метались между догадками и ожиданиями. Безусловно, мужскую аудиторию интересовали лишь поединки и бойцы. Они наблюдая стили и навыки соперников и считая очки, оценивали мечников. Конечно же, им не было никакого дела до напуганного приза, прикованного цепью. Конечно, они больше интересовались особенно удачными ударами, уколами или замысловатыми и жестокими комбинациями, которые неизменно и бурно приветствовались, ударами ладонью по левому плечу. Я же, с другой стороны, была склонна смотреть на эти поединки совсем по-другому, и в большей степени с точки зрения приза.
А еще меня возмущала бесчувственность Друза Ренция. Можно сказать, что я преподнесла ему себя как пирог на блюде, и мой дар был отвергнут! Как я могла сделать это? Как он мог отказаться? Кем я теперь стала, всего лишь пирогом, или, все же, я была отчаявшейся, нуждающейся женщиной, той, кто имела наглость быть честной со своими потребностями?
Но как я его ненавидела! Я была Татрикс. Татрикс! А он был всего лишь солдатом, простым охранником! У меня была власть. Я могла бы жестоко отомстить ему! Я могла бы пожаловаться Лигурию, что он стал дерзким со мной, что он осмелился попытаться поцеловать меня. Конечно, его могли бы понизить в ранге за это, или выпороть, или даже казнить! Я не переставала спрашивать себя, почему он меня не поцеловал тогда. Было ли дело в том, что я была Татрикс? Но я не считала, что этот аргумент, конечно важный, сможет удержать такого мужчину, как Друз Ренций. Или все сводится к тому, что я не достаточно привлекательна для него? Возможно, конечно и такое. Но на Земле я считалась очень привлекательной девушкой. И даже Майл из Аргентума признал, что я могла бы стоить даже целый серебряный тарск на невольничьем рынке. Или он назначил такую цену, потому что я была свободна? Может дело в том, что гореанские мужчины уже потеряны для свободных женщин, потому что их внимание принадлежит тем соблазнительным маленьким шлюхам, закованным в ошейники, и ползающим у них под ногами, отчаянно стремясь понравиться им?
Учитывая такие привлекательные альтернативы, было бы достаточно естественно предположить, что мужчины будут видеть мало смысла в том, чтобы попасть в зависимость от свободной женщины, с ее неудобствами, расстройствами и страданиями, с ее требованиями, запретами и твердостью.
Возможно, не стоит их обвинять в том, что они не желают снижать качество своей жизни подобным способом. Безусловно, если рабыни не были бы так доступны, то, само собой разумеется, отношение мужчин к свободным женщинам могло бы поменяться кардинально. Сексуально оголодавшие, и ведомые их потребностями, они были бы тогда вынуждены обходиться тем, что могло бы остаться доступным, и лучшим и единственным выбором при таком раскладе, конечно, будут свободные женщины. Но в гореанской действительности, реальной действительности, рабыни доступны практически любому. Стоит ли удивляться тому, что свободные женщины, насколько мне известно, так ненавидят рабынь. Как они могут даже начать конкурировать с рабыней, за место в сердце мужчины? Возможно, именно в этом причина того, решила я, что он не поцеловал меня.
Возможно, Друз не стал целовать меня, потому что я был свободна, и, в его глазах, я действительно не имею достаточных навыков, ведь он рассматривал меня как свободную женщину.
Я лежала в темноте и духоте гореанской ночи, ворочаясь среди дорогих шелков. Я размышляла, верный ли я сделала вывод — «потому что он думал, что я свободная женщина».
Мог ли он ошибиться в своем суждении, спрашивала я себя. А может он, все-таки, ошибался? Как абсурдно все это, подумала я.
— Что это Ты имела ввиду, — опять спросила я себя.
— Смысл совершенно ясен, — раздраженно себе же ответила я. — Неужели Ты так глупа?
— Я — Татрикс, — выкрикнула я в темноту. — Я свободна! Конечно же, я свободна!
— Ступай к рабскому кольцу, — вдруг приказал мне голос, казалось, звучавший внутри меня. Я встала и, почти как если бы находилась в трансе, едва понимая то, что я делала, приблизившись к кольцу в ногах кровати, опустилась там на колени.
— Ты находишься у кольца? — спросил голос моего второго я.
— Да, — всхлипнула я.
— Возьми его в руки, Тиффани, и поцелуй его.
Я, покорно взяв тяжелое кольцо в руки, приподняла его, и поцеловала, а затем осторожно, нежно опустила его, позволив, как и прежде свисать с борта кровати. Решив, что теперь мне позволено возвратиться на место, я снова заползла в середину кровати.
— Вернись туда, где твое место, — снова сказал голос, немного раздраженно.
И я отползла к краю кровати, и вытянулась там, в ногах, рядом с рабским кольцом. Я хотела бы знать, отказался бы Друз Ренций поцеловать меня, если бы я была не свободной женщиной, а рабыней. Скажем, если бы я была рабыней, пусть даже девушкой купленной у работорговца всего за пятнадцать медных тарсков, именно во столько он меня когда — то оценил, я осмеливалась надеяться, что, возможно, получила бы несколько другое обращение, оказавшись в его руках.
— Как удачно для Тебя, что Друз не знает, что Ты — рабыня.
— Я не рабыня, — сказала я, громко. — Я не рабыня!
— Оставайся, там где Ты есть, в ногах кровати, до утра, — велел мой внутренний голос.
— Я буду, — испуганно согласилась я, и провалилась в бездну сна.
К моему смущению, утром я все еще была там, проснувшись, от стука двери, открытой входившей в комнату Сьюзан.
— Я, должно быть, скатилась сюда во сне, — в некотором замешательстве объяснила я Сьюзан.
— Да, Госпожа, — привычно ответила она, но при этом опустила голову, пряча улыбку.
На миг я даже задумалась о том, не выпороть ли ее за это как следует, но решила получить от ней волнующую меня информацию.
— Скажи Сьюзан, что это значит, принадлежать владельцу, и иметь Господина? — задала я вопрос Сьюзан, когда та принесла завтрак и накрыла на стол, как если бы из простого любопытства.
— Иметь Господина, и принадлежать владельцу, это значит, быть полностью его собственностью, и быть готовой к тому, что он может сделать с Вами, все чего бы он ни захотел, — ответила она, и от этих ее слов я содрогнулась. — Это так, и это реальность.
— Я поняла, — прошептала я.
Мы стояли на городской стене, на площадке позади зубцов.
— Я опять слышу это, — отметила я, — опять тот же металлический стук, из-под твоей накидки. Что это?
— Ничего, — не захотел признаться он.
На Горе мое сознание, как и мое тело, во всей полноте их женственности, ожили и расцвели, но, несмотря на появившуюся в них новую жизненную силу и здоровье, в целом сама я оказалась во многом глубоко несчастной и неудовлетворенной женщиной. На Земле, с ее загрязненной природой, окруженная ее ущербными мужчинами и отчаявшимися женщинами, подвергнутыми ее антибиологическому образованию и влиянию различных бесполых теорий сформировавших общественное мнение противное природе людей, находящимися под влиянием различных извращений в стиле унисекс и отрицающих свою сексуальность в ее полноте присущей обоим полам, сущность пустоты моей жизни, и ее причины, были скрыты от меня. У меня даже не было понятий, с точки зрения которых я могла бы понять это.
Там на Земле, я отчаянно нуждалась в реальности и правде, а вместо них я получала только вранье, пропаганду и ложные ценности. Здесь на Горе, наоборот, я оказалась в глубоком контакте с моей женственностью так остро и глубоко, как никогда прежде. Никогда на Земле я не чувствовала этого. Здесь на Горе я ясно осознала свою неудовлетворенность, в отличие от Земли, где я лишь неопределенно или неясно чувствовала это, не понимая истинной причины происходящего. То, что было почти не диагностируемым недугом на Земле, исключая те разы, когда я, к моему ужасу, понимала это несколько более ясно, на Горе стало достаточно ясно высвеченной проблемой. На Земле это было, как если бы я была несчастна и стеснена, часто, в действительности не зная, почему так происходит, тогда как на Горе, я внезапно осознала, что я была просто ужасно голодна. Кроме того, на Горе, впервые, если можно так выразиться, я обнаружила природу пищи, той самой еды, без которой я так отчаянно голодала, и точные условия, исключительные условия, возможно столь же оскорбительные и унизительные для меня, сколь и возвеличивающие, при которых мне было бы позволено наесться досыта. Такие мысли я обычно с ужасом гнала от себя.
— Ты прав, Друз, — внезапно сказала я. — Рабыни неважны. Они — ничто.
— Конечно, — удивился он. — Но почему Вы заговорили об этом?
— Сегодня утром я беседовала с той маленькой девчонкой, рабыней Сьюзан.
— Понятно, — сказал он.
— Это неважно, — отмахнулась я.
Он лишь кивнул, соглашаясь.
— Ты знаешь ее? — поинтересовалась я.
— Да, я видел ее, несколько раз, — ответил он.
— Как Ты думаешь, сколько она могла бы стоить на рынке? — спросила я.
— Она — соблазнительная, миниатюрная, давно в собственности, — начал размышлять мужчина, — и, кажется, прекрасно отдает себе отчет чем она является и понимает уместность ошейника на своем горле.
— И? — не терпелось мне.
— Три тарска, возможно, — наконец выдал он.
— Так мало? — обрадовано удивилась я.
— Три тарска серебром, конечно, — поправился он.
— Ах, — сердито задохнулась я.
— Нет никаких сомнений, как она будет смотреться прикованной к рабскому кольцу, — пояснил он, — А кроме того, играет роль и то, что, она, несомненно, прошла через дрессировку рабыни.
Я и не сомневалась в том, что эта мелкая шлюшка — Сьюзан, была дрессированной рабыней. В ней просто не было чего-то, что могло бы показаться хоть капельку несовершенным.
Этим утром она, входя в мои покои, снова обнаружила меня спящей в ногах постели. Хотя обычно, рано утром, я успевала откатиться на другое место, прежде, чем появлялась она.
— Я не знаю, что не так со мной, — за завтраком призналась я ей, не выдержав, ибо отчаянно нуждалась в ком-то, с кем можно было бы поговорить по душам. — Я иногда чувствую себя настолько пустой, настолько несчастным, настолько неудовлетворенной, бессмысленной, беспокойной.
— Да, Госпожа, — почтительно, отозвалась рабыня.
— Но я никак не могу понять, что происходит со мной, — пожаловалась я ей.
— Да, Госпожа.
— Зато Ты, — заметила я, — с другой стороны, кажешься всегда довольной и безмятежной, и даже удовлетворенной и счастливой.
— Возможно, Госпожа, — улыбнулась Сьюзан.
— Так, что не так со мной? Ты знаешь? — отчаянно спросила я.
— Ваши симптомы ясны для меня, Госпожа, — кивнула она.
— Ох, говори же? — нетерпеливо попросила я.
— Я видела, как подобное происходило со многими женщинами.
— Просто, скажи мне, что не так со мной? — уже начиная раздражаться, велела я.
— Я предпочла бы не говорить, — вздохнула девушка.
— Говори! — уже потребовала я.
— Я должна сказать это Госпоже? — спросила она.
— Да! — почти закричала я.
— Госпожа нуждается в Господине, — заявила Сьюзан.
— Убирайся, — закричала я на рабыню, взлетая на ноги, и пинком, отбрасывая маленький столик в сторону. — Вон отсюда! Прочь!
Испуганная девушка выбежала из комнаты.
Я зарыдала, и, разбрасывая вещи, подбежала к стене, и заколотила по ней кулаками, крича:
— Нет! Это глупо, глупо! Она врет, врет, врет, Она вре-о-о-от!
Прошло немало времени прежде, чем я, наконец, смогла успокоиться до состояния, чтобы помыться и привести себя в порядок, и подготовиться идти с Друзом Ренцием на вершину городской стен, как мы и запланировали, чтобы насладиться видом окрестностей. Я помнила, что первоначально он не хотел вести меня туда, но затем, неожиданно для меня, согласился, и даже сам предложил.
— Конечно, я — крупнее, чем Сьюзан, — едко заметила я Друзу Ренцию, стоя на стене. — Я выше, грудь у меня больше, а бедра шире.
— Эти параметры — равнозначны, и даже могли бы несколько увеличить Вашу цену, — пояснил мужчина.
— Я презираю рабынь, — нервно сказала я. — Я презираю их.
— Это вполне соответствует Вашему положению, — согласился он.
Я вновь посмотрела поверх стены.
Насколько же рада я была тому, что была свободна! Как ужасно, насколько ужасно, было бы, окажись я здесь рабыней!
— Леди Шейла плачет? — спросил Друз, по видимому заметив блеснувшие в моих глазах слезы.
— Нет! — отмахнулась я, пытаясь не показать своей слабости.
Я боролась с дикой потребностью, растущей во мне, казалось всплывшей из самых темных глубин моего сердца, с нуждой, которая требовала от меня капитулировать, подчиниться и любить, всецело, не сдерживаясь, отдавая все, не прося ничего. Какой поверхностной, внезапно, показалась мне сейчас моя склонность к эгоизму и себялюбию. Откуда могли появиться во мне эти странные и столь ошеломительные эмоции, спрашивала я себя. Конечно, они, напугали меня, ибо во всем казались полностью противоречащими тем рефлексам, что выработались во мне Земле, под действием общественного мнения. Я боялась, что источник этих чувств мог находиться только глубоко в тайниках моего собственного характера.
Я промокнула слезы, выступившие в моих глазах уголком вуали.
— Я не плачу. Это все ветер, — сказала я и, обернувшись назад, лицом к городу, добавила, — Так будет лучше.
Теперь тарны, восседавшие на их насестах, оказались по левую руку от меня.
Я смотрела на крыши Корцируса. Между крышами выделялась зелень деревьев, можно было различить театры и стадион. Как прекрасно смотрелся дворец с этого места! Я смогла различить, некоторые из садов, и крышу библиотеки на прямом как стрела проспекте Ификрата.
— Как же прекрасен наш Корцирус! — восхищенно выдохнула я.
— Да, — признал Друз Ренций, вслед за мной повернувшись к городу лицом.
Я полюбила гореанский мир, хотя я и считала его во многом довольно пугающим, прежде всего, потому что здесь было разрешено женское рабство.
Я все не могла решить для себя, была ли Сьюзан права, и может быть, я действительно нуждалась в господине? Но едва подумав об этом, я гнала от себя прочь эти абсурдные мысли.
Я не была покорной, пресмыкающейся рабыней, женщиной, на чье горло надели ошейник, и кому остается только надеяться, что некое животное могло бы счесть разумным бросить ей корку хлеба. Я была совершенно другой. Я женщина с Земли! Я гордая и свободная! Действительно, на этой планете мне даже выпала удача наслаждался особо высоким статусом, одной среди тысяч других моих порабощенных сестер влачащих жалкое существование, в городе расстилающемся под моими ногами. Я была Татрикс этого города! Я смотрела вниз, со стены, поверх множества крыш Корцируса.
Но почему тогда Сьюзан была счастлива, а я так несчастна? Она была всего лишь рабыней в стальном ошейнике. А я была свободна! Я смотрела на Корцирус. В гореанском мире было то, что все еще приводило меня в замешательство — женское рабство было разрешено. Как это ужасно! И все же, что-то в темных закутках моего сердца, бесспорно, было глубоко смущено и взволновано этим фактом. И загорающиеся во мне при этом чувства, крайне меня беспокоили. Это, казалось, был совершенно не тот рефлекс, к которому меня приучили.
— Вон там дворец, — вытянул руку Друз Ренций.
— Я вижу, — кивнула я.
Учитывая независимость самцов в природе, общую среди всех млекопитающих и в том числе среди приматов, то я предположила бы, что должно быть достаточно логично, что в цивилизации, по духу к природе близкой, а не настроенной на борьбу с ней, существование такого института, как женское рабство, вполне оправдано. Это можно было бы рассматривать, как цивилизованное выражение биологических отношений, признание этих отношений, и возможно даже улучшение, усовершенствование и торжество их, и, в контексте обычаев и законов, конечно, преобразование и усиление их. Но почему, раздражено спрашивала я себя, цивилизация должна быть именно близкой по духу к природе? Разве для цивилизации не будет намного лучше от того, что она будет противоречить и противостоять природе? Разве для нее будет не лучше, отрицание и ниспровержение природы? Не лучше ли размыть природные различия и привести к общему знаменателю индивидуальности. Не будет ли намного правильней для цивилизации, игнорировать человеческие счастье и желания, и насаждать чувство вины, фобии, неудовлетворенность, страдания и боль?
— А вон театр Клейтос, — обратил мое внимание Друз Ренций, — а это — библиотека, вон там — стадион.
— Да, — на автомате отвечала я.
Впрочем, независимо от того, что могло бы быть правильным в таких вопросах, женское рабство на Горе было свершившимся фактом. Как я уже давно узнала, здесь были рабыни. Я смотрела на город. Там в городе лежащим передо мной, внутри этих самых стен, жили женщины, возможно, мало чем отличающиеся от меня самой, в ошейниках, которых в буквальном смысле этого слова, держали в категорической и бескомпромиссной неволе. Я уже не раз видела многих из них, в их характерной одежде, в их ошейниках. Я даже видела ту, что из одежды носила лишь ошейник и железный пояс, если их можно было назвать одеждой. И эти женщины принадлежали, в буквальном смысле этого слова, они были чьей-то собственностью, со всеми вытекающими из этого для них последствиями.
— А вон там, видите те деревья? — спросил меня Друз Ренций, — это сад Антистэнеса.
— Как Ты думаешь, сколько рабынь, может быть в Корцирусе? — спросила я моего телохранителя, как если бы из праздного любопытства.
— Я не знаю, — запнулся он. — Вероятно, несколько сотен. Кто же их считает.
— А такие женщины могут быть счастливыми?
— Они же всего лишь рабыни, — удивился Друз, — Кому могут быть важны их чувства и счастье?
— Конечно, — вынуждена была сказать я.
Какие же все-таки мужчины — грубые животные! Насколько беспомощны перед ними рабыни!
— Вы видите те деревья? — снова постарался привлечь мой внимание к тому парку наемник, — там находится сад Антистэнеса.
— Да, — кивнула я.
Мы посещали тот сад дважды. Это именно там, во время нашей первой прогулки, я попыталась соблазнить Друза Ренция поцеловать меня. Во второй раз мы были там после посещения турнира по фехтованию. Я была отвергнута оба раза. Интересно, а если бы я была заклейменной рабыней, он бы тоже отверг меня? Безусловно, он, скорее всего, заставил бы меня рыдать и умолять о его поцелуе.
Я с трудом удержалась от импульса, встать перед ним на колени. Как же я ненавидела Друза Ренция!