Кейджера Гора

Глава 35 Прирожденная рабыня перед Друзом Ренцием. Серебряный тарск

— Эй! — сердито крикнул Друз Ренций, Публию из дома Клиомена.

Я плотно прижимая к своему телу лоскут рабского шелка, как будто он мог бы меня защитить, пятилась от воина. Я просто не могла сдержать своих рефлексов!

— Это — именно то, о чем я говорил Тебе еще в Корцирусе, — довольно улыбнулся Публий.

— Да, — нехотя признал Друз Ренций, и вложил серебряный тарск в руку Публия.

— Не покидай нас, прекрасная рабыня, — бросил мне Публий.

— Да, Господин, — ответила я, опускаясь на колени на широкой ступени перед возвышением на котором был установлен стол, в обеденном зале дворца Аргентума.

— Это было не разумно держать пари против работорговца в подобном вопросе, — усмехнулся Публий. — Уж мы-то можем рассмотреть это с первого взгляда.

— Тогда я думал, что, по крайней мере, она отличалась, — признался Друз Ренций.

— Она слишком здорова, слишком переполнена жизненной энергией, слишком возбуждающе выглядит, чтобы быть другой, — пожал плечами Публий.

Я стояла на коленях на широкой ступеньке, смущенно придерживая шелк, слегка прикрывавший мое тело. На этой же самой ступеньке, и на полу ниже ее, и на поверхности самого возвышения, перед длинным, низким столом, меня несколько енов назад заставили извиваться под музыку, а потом приказали замереть с полусогнутыми коленями, и держа руки прижатыми к затылку. Вот в этот момент они и приказали проходившему мимо солдату, испытать меня. Я дернулась и чуть не закричала от его прикосновения. А мужчина лишь расхохотавшись, понюхал свою руку.

— Ты прав, — признал Друз Ренций, обращаясь к Публию. — Рабыня, да еще и прирожденная.

— Это точно, — ответил Публий.

Я раздраженно опустила голову, и принялась изучать рисунок на ковре, постеленном на ступеньке. Конечно же, я и без их напоминания знала, что была прирожденной рабыней, поняв это еще несколько месяцев назад. Женщине нетрудно узнать это. Понимание своей сущности может быть ясно показано ей самыми разными способами, например, снами и фантазиями, внезапными желаниями, страстями и потребностями. Но одно дело, когда женщины сама знает о своем внутреннем рабстве, и конечно, и совсем другое, когда это выставляется на всеобщее обозрение.

— Видишь? — засмеялся Публий, — разве я не об этом Тебе говорил?

— Да, — уже добродушно признал Друз Ренций.

Я смотрела себе под ноги, глотая слезы, испытанная прирожденная рабыня. Как же низко я пала в глазах Друза Ренция!

— Я могу уйти, Господа? — с надеждой спросила я.

— Нет, — отрезал Публий. — Продолжай служить нам, Шейла.

— Да, Господин, — вздохнула я, вставая и снова приступая к своим обязанностям.

Я продолжала прислуживать мужчинам, принося им еду и напитки, делая вид, как будто ничего не произошло. А произошло то, что началось еще в то время, когда я была свободной женщиной, и Друз Ренций организовал для меня экскурсию в работорговый дом Клиомена. Там в кабинете Публия то предложил Друзу пари, в тот самый момент, когда я стояла на коленях на полу в пятне солнечного света. И мой телохранитель, столь неосторожно, принял его.

— Пирожные, Господа? — предложила я, становясь на колени подле них, протягивая поднос в их сторону.

— Да, — согласился Друз.

— Давай, — сказал Публий.

Ни у Друза Ренция, ни у Публия в Аргентуме не было собственных рабынь. Майлом из Аргентума гостеприимно предложил нас со Сьюзан им в пользование. Легким движением пальца Публий отослал меня от их стола, и вернувшись к служебному столу я поставила на него поднос с крохотными пирожными.

Тем временем уже Сьюзан приблизилась к гостям.

— Черное вино, Господа? — спросила рабыня, имея в виду кофе, на что и Друз Ренций, и Публий ответили согласием.

Сьюзан, повернувшись ко мне и щелкнув пальцами, позвала:

— Шейла!

— Да, Госпожа, — отозвалась я, уже поднимая сосуд с черным вином с чаши, наполненной нагретым песком.

Сосуд я установила на поднос, среди крошечных чашечек, чайничка со сливками и сахарницы, плошек со специями, салфеток и ложек. Аккуратно подхватив поднос, с горячим парящим черным вином, я устремилась к столу, и поставила его там. Сьюзан, как «первая рабыня», выяснила, кому, с чем подать кофе и принялась отмерять и смешивать ингредиенты, мне же, как «второй рабыне», досталось разливать напиток. Позже я, возвратив поднос на служебный столу, а сосуд с черным вином на нагретый песок, присоединилась к Сьюзан, уже стоящей там на коленях.

— Когда придет время подавать ликеры, — сказала мне Сьюзан, — На Тебе те, что из Ара и с Коса, я на мне из Турии.

— Да, Госпожа, — кивнула я.

Ликеры Турии обычно ценятся, как лучшие, но мне кажется, что все в значительной степени зависит от вкуса каждого человека. Ликеры, производимые на Косе, или в Аре, да и в определенных других городах, как минимум не хуже. Лично у меня не было сомнений, что Друз Ренций из Ара, как и Публий, по крайней мере, некогда бывший гражданином Ара, предпочтет таковые из их собственного города. Я заподозрила, что Сьюзан зная о моих чувствах к Друзу, решила сделать мне одолжение, поручая мне подавать ликер, который почти наверняка должен был бы выбрать именно он. Но, с другой стороны, неужели она не знает, что я едва могла стоять перед ним от стыда, после того как всего несколько енов назад, показывала ему то, что являюсь прирожденной рабыней!

— Ты больше не свободная женщина, — зашептала мне Сьюзан. — Заруби себе на носу, что мужчины смотрят на тебя именно с этой стороны. И держи колени разведенными!

— Да, Госпожа.

Хотя Сьюзан была моложе и меньше меня, но она, имея старшинство надо мной среди женщин Майла из Аргентума, имела полное право командовать мной, как своей рабыней. Мне в свою очередь не оставалось ничего, кроме как повиноваться ей, как если бы я принадлежала ей, как если бы она была моей Госпожой. Такими способами рабовладельцы поддерживают порядок среди своих рабынь. Подобные методы находятся в полном соответствии с совершенством гореанской дисциплины.

А мужчины все никак не призывали нас подавать ликеры. Зато еще дважды, оны беседуя и прикладываясь к своим чашкам, требовали от нас черного вина, и оба раза две рабыни, Сьюзан и Шейла, обслуживали их.

Уже вечерело, но мужчины, отпустив музыкантов, тем не менее, продолжили свою неторопливую беседу, сопровождая ее крепким кофе.

— Ты чего плачешь? — обеспокоенно спросила меня Сьюзан.

— Так, ничего, пустяки, — отмахнулась я.

Я дышала с трудом, отчаянно сдерживая рыдания, и стараясь поскорее смахивать слезы с глаз уголком рабского шелка, надеясь, что никто не заметит этого. Перед мужчиной, которого я любила, я оказалась раздетой не только внешне, но была обнажена моя душа. То, что прежде я искренне пыталась скрыть от него, единственного среди всех других мужчин, вдруг было продемонстрировано ему во всей своей неприглядности. Моя тайна была раскрыта перед ним. То, что скрывалось в самой глубине моего сердца, было небрежно вскрыто и выложено перед ним, для его рассмотрения. Я была публично исследована, перед мужчиной, которого я любила, чтобы показать ему каким совершенным ничтожеством я оказалась. Ему прилюдно доказали, что я была прирожденной рабыней!

— Кажется, они готовы к подаче ликеров, — прошептала Сьюзан.

Мы принесли их на двух маленьких подносах.

— Ликеры, Господа? — предложила Сьюзан.

— Ликеры, Господа? — эхом повторила я.

— Да, — кивнул Друз Ренций.

— Пожалуй, да, — сказал Публий.

Публий, к моему удивлению, указал на бутылку из Турии.

— Ликеры из Турии признаны лучшими, — улыбаясь, сказал он Друзу, как будто даже извиняющимся тоном.

— Возможно, — несколько натянуто улыбнулся Друз Ренций, — но я предпочитаю напиток из Ара.

— В обсуждении ликеров, — сказал Публий, — патриотизм неуместен.

— А я никогда и не смешивал объективность с гордостью за свой город, — ответил Друз Ренций.

— Возможно, — протянул Публий. — Но Ты также был уверен, что эта Женщина не была прирожденной рабыней.

— Это верно, — засмеялся Друз.

Старалась не смотреть в сторону Друза Ренция, я разглядывала стол. На глаза мне попался серебряный тарск, маслянисто поблескивавший на столе около Публия. Монета казалась очень большой и увесистой. Когда на нее падал свет, то на ее поверхности как будто вспыхивали лучики, а на столе под ней возникала темная, похожая на полумесяц тень. Работорговец почему-то еще не убрал в кошель, свой законный выигрыш.

— Смотри на меня, рабыня, — приказал Друз Ренций.

С огромным трудом, как непомерно тяжелую ношу, я подняла голову, и встретилась с его пристальным взглядом. Не в силах выдержать этот еще более тяжелый взгляд, чем моя голова, я вновь уставилась на серебряный тарск. Мне было невыносимо стыдно смотреть в его глаза.

— Я был неправ относительно Тебя, — признал он.

— Да, Господин, — прошептала я.

— Ты — действительно прирожденная рабыня, — сказал Друз, — и это бесспорно.

— Да, Господин, — ответила я, проглотив слезы.

Я все никак не могла оторвать глаз от монеты. Друз Ренций принял пари, и сделал ставку на меня. Он проиграл пари, и потерял ставку. А я, похоже, потеряла его.

— Вы можете уйти, рабыни, — разрешил нам Публий.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила его Сьюзан.

— Спасибо, Господин, — повторила я за ней, и повернувшись, поскорее выбежала из комнаты, из последних сил сдерживаясь, чтобы не зарыдать при них. За моей спиной слышался смех Публия, громкий, раскатистый смех. Кажется, он был очень доволен собой. Несомненно, ему было чему радоваться. Он выиграл свое пари.