Из Злодейки в Толстуху

Эпилог

Прошёл месяц. Для Иры буквально пролетел.

В тот день, когда Кирилл утром ушёл от неё, она чувствовала непонятную тревогу, думала об Алукерии и, наконец, решилась начать писать книгу об Эзенгарде. Выписать все подробности чужого мира, все разговоры, все пережитые вместе моменты.

Они, кстати, были во многом дурацкими и неловкими. Но сейчас от них светлой грустью щемит сердце.

Эту книгу она не спешила никому показывать, она вообще не была уверена, что выложит её куда-нибудь, пока не дописала эпилог.

Почему-то ей казалось, что всё забудется, но чем больше она писала, тем больше вспоминала.

И последняя точка не стала последним гвоздём в крышку гроба её с Алукерием истории.

Сейчас для неё всё живо, и сейчас иной раз стоит перед глазами другое небо. И сейчас она чувствует призрачное тепло объятий. Будто Алукерий оберегает её. Пусть и отпустив.

Она стала публиковать книгу на новом профиле, и к её удивлению история быстро набрала популярность ещё большую, чем прежние работы.

Хотя здесь Ира совсем не стремилась кому-то понравиться. Это была самая важная история, и люди будто почувствовали это. Настолько, что одна из читательниц посоветовала обратиться в издательство, которому это очень даже бы подошло. Была не была — какой писатель не мечтает издаваться? Ира отправила рукопись и забыла об этом.

Вообще-то, она была очень занята.

После того как сходила на интервью и стала выкладывать видео, где честно рассказывала о себе и своих проблемах, комплексах, у неё взяли ещё несколько интервью для журнальных статей о бодипозитиве, давлении социума, психологических травмах, женских вопросах, феминизме…

Звёзды сложились удачно, как раз в это время готовились запустить новое шоу о проблемах людей с физическими или ментальными недостатками, о самовыражении и том, что принято считать странным.

Ира понимает, что ей правда просто повезло, ведь её канал был достаточно популярным, вызывал резонанс среди самых разных людей, поэтому её и заметили создатели шоу и предложили — нет, не поучаствовать в нём, — а стать ведущей. Ведь она представляется всем больше той, которая учит принимать себя, чем той, кто до сих пор страдает от загонов и губит себе жизнь. Она показала, что полная девушка может быть прекрасным бойцом, талантливым писателем и сексуальной кошечкой и стала настоящим мотиватором.

Возможно ли это на самом деле за месяц?

Конечно же нет. Но Изида задала ей планку, открыла возможности, пути, которые Ира раньше не замечала в упор. И теперь она цепляется зубами за всё, что делает её жизнь лучше, помогает разбираться в себе, самосовершенствоваться.

Она ходит к психологу, прислушивается к себе, потому что очень плохо себя, оказывается, знает, иногда срывается и страдает, много работает, пытается убедить себя в первую очередь в том, о чём говорит на камеру.

Старается любить и уважать себя.

Это не совсем правильно. Она не чувствует себя достаточно уверенной ни в одной из тем, которые её волнуют. Она не чувствует, что полюбила себя так сильно, как об этом говорит.

Но это всё намного лучше, чем то, что было до этого.

Ира похудела ещё сильнее, но уже просто из-за того, что перестала переедать. Теперь у неё нет цели выглядеть как модель. Зачем — если и так всё есть, и тот вес, который есть сейчас, не влияет на здоровье?

Вот только некоторые подписчики упрекают её в том, что она больше не такая толстая, как была раньше, и при этом рассказывает что-то о принятии себя.

Лицемерка! И уже не такая забавная, потому что, видите ли, смешно не тресётся жирок!

Люди...

Ира со страхом понимает, что и в этом образе есть рамки, а у неё было недостаточно времени, чтобы понять, как жить без них самой собой, для самой себя.

Сложно…

Но в целом теперь у неё интересная жизнь.

Пусть подружки и злословят её на пару со старухой, но на улице некоторые, как Поли когда-то, просят сфотографироваться вместе и говорят много хороших слов. В основном — благодарят. Так странно осознавать, что по-настоящему помогать другим она стала лишь когда принялась помогать себе.

Любимый Демон возмужал, даже облаивает незнакомцев иногда. Приходится надевать ему намордник на выгуле, чтобы не пугать людей.

Ира стала писать стихи, которые никому уж точно не горит желанием показывать…

Это хороший знак на пути... к себе.

Так говорит её психолог. Она уже может позволить себе сеансы с ним чаще, так что он даже бросил пить.

Пришёл ответ от издательства. И они согласились напечатать книгу, если Ира её упростит, уберёт всё грубое, подрежет якобы лишнее, но добавит больше любовных сцен… Чтобы вписывалась в их серию. Конечно же, она отказала, эта не та история, с которой она готова поступить подобным образом.

А как бы было здорово каждый раз писать вот так — чтобы защищать каждое слово, чтобы для себя, а не «как хочет целевая аудитория»…

Мечты.

Но всё равно очень приятно, что она почти стала Писателем. Настоящим, с бумажной книжкой.

Она точно возьмётся за новую историю — без властных мужчин, которых и без того полно, но с юмором, лёгкую, возможно, про двух попаданок...

Брат живёт прекрасно с Маринкой. Ира поладила с ней, и очень рада, что Изида напала на след такой подходящей для Артёма девушки…

Да и для Иры, ведь только с Маринкой она может обсудить другие миры… Теперь на её полках с десяток эзотерических книг, но в них пока нет ни одного упоминания похожих на её собственный случаев. Даже в тех, которые Ира и открывать то боялась — о сатанизме.

Кстати, в церковь она всё-таки сходила. Исповедалась, как получилось и поблагодарила Бога за всё хорошее, что удалось пережить.

Алиса всё время дуется на Володю, с чего бы это…

Кирилл немного странный в последнее время, но Ире могло и показаться. Они почти не видятся, он сдерживает слово и не беспокоит её. Она скучает… Только по нему ли?

Ей сложно вступить в жизнь, которую она начала вести, до конца. Словно что-то не то. Во многом она сильно выросла над собой. Как будто бы делает то, что ей нравится. Как будто бы больше получает. Как будто бы есть какое-то признание.

И как будто что-то не так.

Она понимает, что осознание того, как жить жизнь так, как ей хочется не придёт сразу. И сразу не сопоставить его с реальными возможностями. Так что — улыбаемся и машем…

Только бы это всё не стало теми же яйцами, что и раньше, но — в профиль.

Перед сном каждый раз она думает об Алукерии, но боится что просто заболела им, как когда-то Кириллом.

А потому… она решается позвонить тому, кто этого ждёт и до кого она действительно может дозвониться:

— Кирилл? Приедешь ко мне?

Она ещё не знает, что ему скажет, но уверена в одном — жизнь только начинается.

***

— За Эзенгард! — подхватывает ветер его слова и разносит по полю.

Анд знал, что с Литорой предстоит не один бой. Но что ему тяготы и ужасы войны, когда рядом та, за кого он готов биться до последнего вздоха?

Пение стали оглушает, раскаты грома вдали вторят разъярённым крикам. Пешком пойдёшь по земле, споткнёшься о павших и об стрелы, что будто выросли вместо трав. Скоро их напоит дождь, и поле превратиться в красное озеро.

Анд на вороном коне, он возглавляет армию, ведёт за собой народ. И воины его всё чаще теперь выкрикивают грозное:

— За Эзенгард!

За их новый дом…

На Анде крепкие латы, штаны из толстой кожи, волосы собраны в пучок на затылке, на лице горит новый шрам. Рука крепко сжимает меч, и немного смельчаков находится, чтобы первым вступить с ним в бой.

***

У Изиды даже не стоял вопрос, будет она всю жизнь одна или нет.

В разное время у неё могли быть разные фавориты, но всё это даже увлечениями было сложно назвать.

Она привыкла защищаться от мужчин, доказывать им то, что она не хуже, угрожать, обманывать, соблазнять, но не любить.

И дело не в ненависти ко всем, у кого есть утяжеление между ног — женщин она тоже не особо жалует.

Дело в страхе.

С себе подобными вопрос уже давно решён — ведьмы изгнаны и под это слово подходят разные категории женщин, не только те, что имеют дело с магией.

А мужчины… Она приучила себя не воспринимать их всерьёз. И не глядеть на них овечьими глазами женщины.

Любовь отравляет, и Изида успешно не касалась её долгое время, довольствуясь тем, что намного ценнее — властью.

Теперь же… Из-за этой дурацкой поездочки в Челябинск, у неё немного взбаламутились мысли — а как иначе это объяснить?

Было время подумать, было время скучать.

На её жизнь не повлияли ни знания о технологиях другого мира, что уже почти выветрились из головы. Ни словечки, от которых Анд до сих пор отбивается, как от назойливых мух. Даже тело, которым пришлось пользоваться, даже жизнь, полная неудобств (типа счетов и старух) — ничто не изменило образ мыслей Госпожи.

Она такая, какая есть. Она сделала себя сама, чтобы выжить. Чтобы умереть по меньшей мере в бою, а не в чужом замке, зачахнув от тоски из-за скверного характера муженька... И всё ей говорит о том, что она всё делает верно.

Кроме одного небольшого допущения...

О котором она думала, когда учила юнцов держать в руках меч и когда читала любовные романы на розовом сайте.

Ночь, она в походной палатке опускает уставшие ноги в таз с горячей водой. Закатывает глаза от удовольствия, замирает, когда слышит снаружи хруст.

— Баран, ты?!

— Кто? — заходит Анд, уставший, в пыли, слегка припадающий на одну ногу. — Ты ждала кого-то?

— Да ты! Кто ещё? Алукерий-то козёл!

— Хм, всегда думал, что баран, это он. Потому что демон.

Анд устраивается рядом с ней.

— Ночь должна быть тихой. Я… буду здесь?

Ему до сих пор странно, что он должен спрашивать её, ну да что уж.

Изида вынимает ноги из таза и кивает ему на воду.

— Вот, можешь умыться…

— Благодарю, как-нибудь без этого, госпожа, — отзывается он сдержанно. — Мы на равных, помнишь?

Она вытирает ноги и кивает зевая.

— И ты должен быть более ли менее чистым.

Анд смеётся.

— На войне следить ли за этим? Женщины.

Но он выходит на улицу, снимает верхнюю одежду, стягивает рубаху и выливает на себя ведро ледяной воды.

Волосы от влаги становятся темнее, пучок рассыпается, Анд выглядит диким и взъерошенным.

Над головой сияют звёзды, и они напоминают ему…

Он возвращается к Изиде и без лишних слов подхватывает её на руки.

Ладони его полыхают жаром, крепко держат её, с нежностью скользят по спине и бедру…

Анд выносит её под тёмное, будто усыпанное серебром небо.

— Так блестят у тебя глаза, — произносит он тихо ей на ухо, пряча лицо в её волосах. — Настолько хорошо мне не было ни на одной войне… Кощунство так говорить, да?

Изида цокает.

— Нас могут увидеть!

Но она не предпринимает попыток вырваться и не вцепляется в его плечи — ей вполне комфортно в его руках.

— Мокрый, как пёс после дождя. И несёт от тебя так же… — она проходится ногтем по его свежему рубцу и спрашивает: — Болит?

У него лишь слегка дёргается щека, но голос звучит уверенно и ровно:

— Уже почти нет, — он проносит её чуть дальше, будто прогуливаясь отдыхая. — Пусть видят, — звучит скорее, как вопрос.

Она усмехается:

— А если я захочу понести тебя на руках?

Анд вздыхает.

— Но я… Я ведь имею право, — однако поворачивает назад, бросая в сторону взгляд, проверяя, никто ли их не заметил.

— Разве? — её голос становится жёстче.

— Ты моя, — отрезает он, так до конца и не смирившись, что они будто скрываются от остальных.

Она без труда оказывается на твёрдой, прохладной земле.

— В каком смысле, твоя? Что ты вообще, баран, хочешь этим сказать?

— Я твой муж, — повторяет он упрямо давно сказанное. И то, о чём всё это время не заговаривал.

Изида, стиснув зубы, будто от злости, что так напоминает обиду, отвешивает ему хлёсткую пощёчину.

— Ты. Меня. Не спрашивал!

Он будто каменеет, отступает на шаг, обдумывает её слова.

— Тогда спрошу, — сдерживается, чтобы не сделать этого прямо здесь и сейчас (всё должно быть красиво, как полагается). — Спрошу, — звучит больше, как угроза, чем обещание.

А с пореза на лице скатывается крупная и горячая капля крови.

Изида прищёлкивает языком, словно уже стала одной из демонов, приближается и с усмешкой слизывает кровь, а затем, как ни в чём не бывало, заходит в палатку.

Завтра трудный день, даже правительницам полагается спать.

Но Анд заходит вслед за ней и, как только их скрывает плотный полог, заключает Изиду в объятия и оставляет на её шее дорожку жарких, но нежных поцелуев.

— Я люблю тебя, — и выглядит при этом… побеждённым, а не тем, кто считает, будто завоевал её и поэтому на самом деле мог не спрашивать. — Правда люблю.

Она запускает пальцы в его волосы уже привычным жестом. Ей нравится перебирать жёсткие красные пряди. И чуть выгибается под его напором, словно кошка.

— Я же говорила тебе, что мне не нужен муж. Любишь — не любишь, какая разница?

— Но разве плохо тебе со мной? И разве могу я быть просто любовников, фаворитом? Такое не по мне. Хочу, чтобы всё было правильно, — он целует её ключицы, горячей ладонью ведёт по внутренней стороне бедра… — Хочу, чтобы ты была моей. А я твоим. И никого кроме.

Она стонет. Улыбается предвкушающе, но это никак не влияет на звенящую в голосе сталь.

— Будешь любовником, если хочешь быть со мной… Фаворитом? — усмехается. — Ну, может быть.

— Если хочу? — вдруг отстраняется Анд. — Кто я по-твоему, один из твоих мальчиков? — он впивается в её губы и опрокидывает на постель, с нежностью, но опасно, сдавливая ей шею. — Я хочу быть наравне. Хочу быть… собой. Оставаться достойным тебя. Рядом с тобой. Но ты… не даёшь мне, Изида, — в голосе горечь, хотя могла бы звучать злость. — Ты всех превращаешь… в рабов.

Она смеётся. Зло смеётся и отстраняется от него.

— Разве можно с вами, баранами, иначе?

— Ну, вот видишь, о чём я? — изгибает он бровь. — А почему нет? Что не так? — и внезапно: — Люб я тебе или нет. Или хочешь просто, чтобы действительно рядом баран был, а не кто-то… силу кого можешь признать?

— Да при чём здесь любовь? — Изида закатывает глаза, кривится, но всё же не выгоняет его, впрочем, и не отвечает ни на что. — Чего остановился? Будем так до рассвета лясы точить?

— Хочу понять, что происходит, — он заключает её в клеть из своих рук, вдавливая их в подушку по сторонам от её головы. — Зачем я тебе, если всё не так? Или так? Но тогда почему отталкиваешь?

— Если не обращаться с мужчинами, как с рабами, они начнут считать рабой меня… Уж я-то знаю! И ты точно такой же, Анд. И лучше… отпусти меня.

Но он не двигается с места. Только глаза отчего-то теплеют.

— Боишься, что ли? Или думаешь, власть отниму? Или считаешь, что отношение поменяю? Глупости… — в голосе тепло, и он склоняется за поцелуем.

Изида едва не откусывает ему язык.

— Вбил себе в голову, что я должна быть твоей женой! Твоей! Для чего, а? Баран!

Анд цокает и дёргается, но высвободиться ей не даёт.

— Прекрати говорить со мной в таком тоне! Для того чтобы всё было как надо. Чтобы я знал, что между нами. И знали другие. Зачем скрывать? Чем это может помешать? Я хочу сделать тебе предложение, сделать так, что это не заденет твоей гордости, даю слово. Но ты… будто не хочешь. Ты правда не хочешь? — вглядывается ей в глаза. — У меня нет шанса? Не сейчас, так через лет десять, разве не на что мне надеяться?

— Тупая скотина… Что тебе это сдалось? Что это поменяет между нами?

Она, вздохнув, заключает его лицо в свои холодные узкие ладони.

— Это просто, как его… стереотип, вот. Понял, баран?

Анд плюёт через плечо.

— Снова ты за эти слова взялась… Изменит не изменит, а хочу, чтобы по закону! Что изменит это для тебя, чем плохо?

— Да что эта за дерьмо — хотеть, чтобы человек был твоим. А по закону… По какому закону? Ты уже должен был смириться, что я принадлежу только само́й себе.

— Так разве заберу я у тебя свободу? Чему я стану препятствовать, чего бы ты не делала сейчас? Или, — тревожится он и правда отстраняется, — такое есть?

— Какое такое?

— Не знаю, — садится он рядом, понурившись, — что-то… У тебя… есть кто-то ещё? Или в планах твоих совсем нет меня? Изида… — прикрывает он веки, — тебе мне было сладостно проиграть. Но не в этом. Хватит, пожалуйста… Я не понимаю.

— Как будто бы я обязательно должна хотеть других, если отталкиваю тебя. Ты… Всё ещё не понял, с кем говоришь?

Анд молчит, не желая больше спорить, но взгляд у него всё тот же.

Изида уже не смеётся, хохочет.

— А если и люб — что с того? Ты мне верный соратник, любовник, воин… А то что спим можно не скрывать, пёс с тобой. Если так охота.

— Я всё равно не отступлюсь, так и знай. Но докучать с этим не стану, — Анд примирительно кладёт ладонь ей на плечо, а затем приближается, приподнимая слегка её лицо за подбородок, чтобы заглянуть Изиде в глаза. — Всю душу мою забрала… — и невесомо касается её губ.

Она скалится:

— Ты, может, и детей хочешь ещё?

Анд хмурится и качает головой.

— Детей, нет. Разве что девочку. Девочки безопасны… А то наследники, сама знаешь, всякое случается. Не хочется лишний раз тревожится за семью.

Глаза Изиды сверкают пуще обычного.

— Я планирую править вечно. Никаких мужей и ягнят.

— Я править буду с тобою рядом.

— Так всё-таки власти хочешь?

Анд смеётся.

— Власть я и без тебя получить могу. Ну, хватит тебе, — уже совсем по-доброму, и смотрит на неё… жадно.

Изида тянет его на себя, не желая тратить время на пустые споры.

Он целует её всегда так, словно в последний раз. Пальцы сплетаются, касания становятся всё жарче. Время замедляет свой бег, в отличие от сердца, рвущегося из груди от страсти и нежности.

Анд долго не может насытиться, ему не хочется отстраняться, Изида манит с каждым мгновением всё сильнее. Такая, казалось бы, удивительно мягкая и податливая… Совсем не такая, как в том странном сне, что запомнился Анду.

(Алукерий как-то сболтнул ему, что тот сон — дело его рук. Анд сжалился и не выдал его Изиде).

Дыхание прерывистое, пальцы пульсируют от жара. Анд покрывает кожу Изиды поцелуями, то нежными, то разгорающимися алым пламенем на её безупречной коже.

А после они засыпают вместе крепким, мирным сном, будто и не ждёт их на утро очередная битва.

Вот только пробуждается Анд резко оттого, что Изида, ещё сонная и разнеженная, пихает его вбок.

Но он ворчит что-то неразборчивое и утыкается лицом ей в шею, не желая подниматься.

Она целует его в волосы и тут же оттягивает от себя за них.

— Иди к себе… Уже рассвет скоро! Быстро!

Он смотрит недовольным, заспанным взглядом, зевает и нехотя подчиняется.

А в его палатке уже согрета постель…

Синее платье с серебряными полумесяцами и золотыми солнцами, тёмные волосы, заплетённые в мелкие косички, на которые нанизаны алые бусины.

Завораживающие зелёные глаза, сладострастная улыбка.

Анд останавливается на пороге, зевает в локоть и поднимает на Алукерия вопросительный взгляд.

— Ты тут чего?

— Знаешь, Ира как-то спрашивала меня, нравятся ли мне мужчины… Такие, как ты мужчины, Анд.

Он принимается наглаживать себя по не лишённому волос бедру.

— И после этого, ты не поверишь… Я стал… задумываться.

Анд смеётся громко и немного… угрожающе.

— Задумывайся об этом подальше от меня, друг мой.

Впрочем, смотрит на демона незлобно. После того как Анд понял, что Алукерий, намеренно или нет, но спас его, отношение к нему поменялось в лучшую сторону.

Если бы Алукерий не явился в тот раз, требуя душу Анда, Изида не дала бы ему того, что Анд обещал, и демону бы просто пришлось выполнить условия сделки. Или, если бы не поймал он Анда для Изиды, когда та вернулась домой, кто знает, чем закончилась бы для них эта история. Быть может, Изида, ведо́мая гневом на своего врага, просто прирезала бы Анда однажды во сне.

— Ты знаешь, я как демон Изиды, демон похоти в том числе… я её всему научил! Тебе понравится.

Он склабится и тут же зевает.

— Так, ты в мерзкие свои речи Изиду не вплетай! — садится Анд рядом, чтобы удобнее было переобуться, но…

Времени ещё, вроде, немного есть. И он валится на свою постель, особо не обращая внимания на демона.

Потягивается сладко и уютно, и укрывается одеялом, собираясь подремать.

И Алукерий вдруг… валится на него и обнимает.

— Тебе вот хорошо, а я не могу так… Не могу ни на кого смотреть, понимаешь? У тебя было такое? — это он уже шепчет горячо Анду в ухо.

— Было, было, — отмахивается он от него как-то лениво и накрывается с головой. — Скучаешь по ней, да? — спрашивает неожиданно тихо и участливо, всё-таки поворачиваясь, чтобы взглянуть на него.

Алукерий сла́бо улыбается.

— Не могу её отпустить.

Анд треплет его по волосам и тянет к себе под бок, сам удивляясь тому, что это делает. Обнимает его.

— И что думаешь?..

Алукерий прищёлкивает языком.

— Думаешь, вот так просто всё расскажу хвосту Госпожи? Нет уж… Лучше, Анд, лучше просто полежи рядом.

— Ладно, — ворчит он. — Только это ты рядом лежишь, это моя постель. Лежи уж. Лежи… — засыпает он.

— Лизать? — демон усмехается, но шутку никто не оценивает, никто не треплет его по волосам, никто не говорит, какой он «дурачок». — Забавное слово — «дурачок».