Из Злодейки в Толстуху

Глава 39. Челябинская тоска

Шок проходит быстро. Когда Ирочка только открыла глаза в своей комнате, душа будто бы не до конца поняла, что вернулась в родной мир — фоном для мыслей были чужие леса с то и дело мелькающими рыжими хвостами, причудливые волосы местных, отголоски легенд, зелень демонских глаз... А старая светлая спальня, брат, и даже Кирилл Михайлович — всё это было слишком похоже на сон.

И не понять, может быть, она всё ещё в том дне, когда поздно легла из-за работы на дому, ей приснился сюжет для нового романа — какой-то странный мир с колоритными мужчинами, причудливыми именами и первобытной жестокостью, а затем сон сменился на более приземлённые фантазии — Кирилла Михайловича в её постели.

Она до сих пор допускает мысль, что всё происходящее с ней несколько недель, было иллюзией.

Но уже не думает об этом. Образ Алукерия потихоньку стирается, она чувствует, как Эзенгард вытекает из неё по капле. И это страшно. Страшно забыть всё. Но и помнить тоже.

Хотя она собиралась помнить.

— Обещала, — бросает Ира сама себе.

Она в квартире одна. Артёма уже отпустила с деньгами. С тоскливым чувством. Но главное, чтобы ему было хорошо.

Просто... она так переживала за брата, и он был едва ли не главной причиной, почему она отрезала для себя возможность остаться. Почему даже ни разу не сказала прямо, что хотела этого.

Но для Артёма всё будто бы было в порядке. Он ничего не делал с тем, что Изида тут её жизнь наизнанку выворачивала. Ничего. Зато нашёл себе кого-то. Ира рада, правда, рада. Но младшего брата впечатляет больше Маринка, чем новость, что Ирочка вернулась ИЗ ДРУГОГО МИРА. Ничего, может быть, так только кажется на первый взгляд. А если и нет — он ей ничего не должен.

Пусть Ирочка и воспитывала его, когда мать умерла. Пусть платила за его учёбу, пусть познакомила его с Кирой, пусть без лишних слов взяла под крыло, когда с ним развелись.

— Пороть его надо было больше... — в ней всё ещё говорит Изида.

Ира слабо усмехается, глядя на себя в зеркало. Странно, она не стала идеальной, такой какой себя представляла — чтобы можно было сразу вляпать на обложку Плейбой. Нет, она всё ещё толстуха. Но собственное отражение миловидной на лицо голубоглазой блондинки ей нравится куда больше, чем словно бы вырезанная изо льда Изида.

Ей хорошо в этом теле. Сейчас хорошо.

Но хорошо ли на своём месте?

Ира всхлипывает, чувствует позыв себя утешить, идёт на кухню и берёт... скалку.

А затем возвращается и долбит со всей силой, не сдерживая крика, все зеркала и стёкла на старом серванте.

— Сама виновата... — всхлипывает. — Не нужно было душить его своей заботой, пытаться опекать, нужно было думать о себе!

Она валится на ковёр, трёт глаза, отбрасывает скалку, задев что-то керамическое на полках.

Видимо, она себе всё это придумала — что, хоть и у неё самой жизнь не очень, она хороший человек, помогает брату, помогает подружкам, читательницам, начальству.

Но вот только им всем прекрасно и без неё. А кому-то с хамоватой её версией, плюющей на всё, даже лучше!

Ира злится, что ей не свойственно. И злиться оказывается приятнее, чем страдать.

Её отвлекает звонок в дверь, она поднимается, пытается утереть слёзы ладонью и спрашивает:

— Кто там?

— Участковый!

Он, похожий на большого нахохленного грача, стоит с папкой в руках и телефоном у уха, который придерживает плечом. Хмурый и раскрасневшийся из-за мороза.

— Жалоба на тебя поступила, Ирина. Просили отнестись со всей строгостью. Для твоего же блага...

— Кто-то умер? — тут же выпаливает она.

Это всё-таки был один из главных страхов — вернуться домой и сразу же присесть на пятнадцать лет.

— А, так что? — спохватывается она, поняв, что из-за убийства с ней говорили бы по-другому.

Отупела совсем в этом псевдосредневековье.

— А с чего вдруг, — прячет он в кармане телефон, становясь непривычно заинтересованным, — с чего сразу такое предположение?

Ира, кажется, ни разу его не видела таким, хоть немного взбодрившимся. Она хмурится.

— А что?

— Нет, — тянет он подозрительно, воодушевившись ещё больше, — это я спрашиваю: что? Первая твоя мысль была об убийстве, так? — он заходит в коридор, намереваясь получше осмотреться.

Ира упирает руки в бока.

— Ты куда, Григорьевич? Ты... опять сериалов своих насмотрелся про полицию?

— А может и насмотрелся, что с того? Знаешь ли, хоть какая-то пища для ума... — он косится в сторону зала. — А что, скрываешь? Что скрываешь, Ирина? — щурится он.

— А, ну, выйди из квартиры! Где орден? — Ире даже становится смешно, будто грача отпугивает от тазика с комбикормом.

Григорьевич останавливается на полпути от комнаты с погромом и оборачивается к Ире, улыбаясь чуть удивлённо.

— Помнишь, да?

— Да о чём?

— Что меня награждали. Не ожидал, не ожидал, что помнишь, приятно. Там, конечно, не прям чтобы орден, но...

Ира, на нервах, смеётся, уперев руки в колени.

— Ой, да я со всем этим уже русский язык стала забывать. Ордер! Ордера у тебя нет, чего врываешься! У меня ни трупов, ни водки, ничего! И жизнь... сломана...

Он прочищает горло, прячет неловкость за строгостью и недовольством, и упирает руки в бока.

— Поэтому на старух набрасываешься? И не надо, — грозит пальцем, — говорить, что соседка твоя из ума выжила! Девчонки, Светлана и Викуля... то есть, Виктория, всё подтвердили. Что происходит? Ты... обращалась к врачу?

— Что подтвердили?

Ира выходит на лестничную клетку.

И стучит в дверь соседки, которая, если честно, давно уже её достала.

— Что ещё, кто? — отзывается та сразу же, будто всё это время и стояла у двери.

— Да кто это может быть, старая? Чем я тебя обидела, а? Давай поговорим, что человека дёргаешь уважаемого, с, — она усмехается, — орденами.

— Не буду я тебе открывать больше, ты меня ударить хотела! Всё не дождёшься, пока умру! А я пожить ещё хочу, Ирочка, — в голосе старухи звучат слёзы.

Григорьевич стоит позади Ирины и осуждающе цокает языком.

— Да что это за жизнь, — плаксивый голос старухи оказывается созвучен с мыслями, накатившими на Ирочку. — Ты ж только и делаешь, что за соседями подглядываешь и слухи распускаешь. Про нас с Серёжей, например! Да я каждый раз, когда с работы домой возвращалась, словно проходила врата Ада — мимо цербера. Ты и сама не живёшь и другим мешаешь!

Старуха, в глазок разглядев участкового, смело выходит к ним.

— Мешаю? Да что я такого делала? Я пыталась поговорить, поучаствовать в чём-то, подсобить чем. А вы все шарахаетесь только, как от чумы! Рядом же живём, соседи, что семья! Ай, — машет она рукой, и звучит всё так горько, что и Григорьевичу становится слегка не по себе.

— Так, дамы, — вмешивается он, — что делать будем?

— А если бы она твою жену жирухой обзывала, она бы терпела? Я ж её знаю... — оборачивается Ира на Григорьевича.

Он снова цокает языком, но уже задумчиво.

— Но не повод же это, чтобы руку поднимать на человека, Ира. Давайте так, если ещё от кого то из вас поступит жалоба, — он бросает взгляд на старуху и повторяет: — да-да, от кого-то из вас. То я приму меры. Уже не уговорите и обещаниями не отделаетесь!

Старуха обиженно поджимает губы и собирается скрыться за дверью, что-то недовольно ворча себе под нос.

А участковый уточняет у Ирочки:

— Точно не умер никто?

Она даже улыбается, веселит её всё же Грач, уютный такой, родной.

— Да тебе чего, ты ж даже не из убойного? Никто не умер, это мне сегодня кошмар приснился... А что касается тебя, старая, — бросает вслед соседки, — то я с тобой общаться больше не хочу. Выдумала — семья. Раз семья, значит, травить можно? Света с Викой, значит, туда же? Вот и дружите. Живите жизнь — а от меня от... Я к твоей двери больше не подойду.

— Вот и договорились, — хмыкает старуха, — тем более девочки ко мне зайдут ещё. Я и им всё это передам.

— Тебя только могила исправит! — не выдерживает Ира. — Григорьевич, жене привет передавай!

Он кивает, отвечает на чей-то звонок и уходит.

Ира понимает, что её решение избавиться от людей, которые тянут на дно, о которых она даже не вспоминала в Эзенгарде — блажь.

В смысле, бабка так и не исправится, не прислушается, конечно, не выпрямишь человека скрюченного на старости лет. Да и подруг, наверное, тоже.

Видимо, им не понравилось, как Изида себя вела, и вместо того, чтобы беспокоиться, они решили её проучить.

Вот так перестанешь из кожи вон лезть, в рот заглядывать — и уже никому не нужна.

Выяснять, что там точно было — даже не хочется.

А как страшно раньше было терять друзей уже в таком возрасте, страшно остаться в одиночестве в этом большом и жестоком, чего уж там, мире.

Но она не одна. У неё есть демон. Где-то там.

Мир оказался ещё больше и страшнее.

— Это нормально... — Ира оглядывает квартиру, не зная, за что браться.

Если самое жёсткое, что Изида делала — это припугнула старушку, ладно, это не страшно.

— Какое-то неправильное попаданство получается.

Каждая осталась при своём. На своём месте.

Ира переступает через осколки, валится на кровать и подтягивает к себе ноутбук. Алукерий говорил, что они через него связь держали, потому что для Ирочки он был очень важен. Это правда. Ничто её так не спасало от опостылевшей реальности как книги. Сначала это были бумажные, она покупала их в местном магазине, но это очень скоро стало не по карману. Потом по совету коллеги нашла литнет — и понеслось. Она читала книжки десятками. Читала и ела. Про попаданок, рабынь, королев и нищенок. Фэнтези и фантастику вперемешку со служебными романами аля «Четвёрня от боссов». Потом вспомнила про детское, как ей казалось, хобби. И сама стала писать. Так чтобы всем нравилось. И вроде даже получалось, а теперь...

Она заходит на свой профиль. Подписчиков стало в четыре раза больше. Посмотрела комментарии... Многие её ругают, что давно нет прод, говорят что-то про неадекватность и что «не ожидали такого» и «разочарованы». Такой швах творится, Ира читает это почти что с пустым сердцем и вспоминает, как раньше могла плакать всю ночь из-за негативного комментария, приходила опухшая на работу и получала ещё и ехидный комментарий от Кирилла Михайловича.

Изида тут даже пробовала что-то писать зачем-то.

— О, — морщится Ира, прочитав, — ужасно.

И гавкается со всеми в комментариях. Слава богу, чаще всего пишет так, что сложно разобрать.

Зато коммерческий кабинет открылся и уже написанные книги продаются. Ира округляет глаза, когда видит вырученную в общем сумму роялти.

— Десять тысяч, — будто не верит сама себе.

Видимо, бесконечные склоки Изиды и безостановочный спам сделали своё дело — привлекли внимание читательниц.

В комментариях к её старым книгам все пишут, что истории обычные, адекватные, что ожидали чего-то странного, но не получили этого.

Гадают, что случилось с автором вообще. Вон даже кто-то высказывал свои предположения в блогах.

Мол, всё это рекламная кампания по-нищебродски.

И ведь очень быстро повылазили подражательницы, желающие привлечь к себе внимание эпатажностью!

— Надо же, — Ирочку это веселит.

Хоть и жаль своей репутации, у неё там образовался кружок преданных читательниц, которые теперь от неё отвернулись.

Так она проводит время до вечера, и всё же сворачивает страницу розового сайта. Решает ничего с этим не делать. Пусть феномен Изиды останется таким. Деньги Ирочка снимет, но профиль другой заведёт. На эти десять тысяч ведь можно купить рекламу — она даже мечтать раньше не смела, что сможет так тратиться на хобби.

Всё хорошо, если бы не какая-то опустошённость. Она порывается скорее записать всё, что было в Эзенгарде, пока не забыла, какие странные повадки были у Алукерия и с каким страхом Анд смотрел на Пёселя.

Но... Что, уже? Вот так взять и писать о прошлом, уже пережитом, закончившимся?

Ей не хочется, ведь это будет всё равно, что поставить точку. Поставить мемориал и жить дальше.

Тоскливо...

Она открывает ворд, набирает пару абзацев и чувствует, как становится трудно дышать, а на глаза наворачиваются слёзы.

Мозг до сих пор не может в полной мере осознать, что она пережила что-то настолько экстраординарное.

Душа до сих пор не может это отпустить и ноет, словно раненая.

Ира закрывает ноутбук.

— Может и лучше было бы забыть. Проснуться завтра — и ничего не вспомнить, — она знает, что это малодушие, но ничего с собой поделать не может. Терзать себе душу демоном из другого мира, не слишком разумное занятие для одинокой челябинки под сорок. Хотя, ладно, ей всего-то тридцать с хвостиком и у неё есть куча недоношенных женихов Изиды, как ей уже успели любезно сообщить.

— Прекрасно, — она вздыхает.

Поднимается, прохаживается по квартире, находит новую шубку, и с надеждой, что она неворованная, примеряет на себя.

Красиво.

Почему бы не пойти прогуляться по родному городу? Ира всё же скучала не только по брату.

Она выходит на лестничную клетку и застаёт там Серёжу.

— Привет, сосед.

— Ой, ну расслылал я твои сообщения, рассылал!

— Сообщения? Напомни мне, о чём ты? — теперь приходится делать вид, что у неё проблемы с памятью.

Большие проблемы с памятью.

— Ну, на сайте том. Что, уже не надо?

— Неа, не надо. Но спасибо! А зачем ты это делал, Сереж?

— Так... ну, — улыбается, — ты ругалась. А я подумал, может, это самое... на свидание со мной сходишь?

Вроде не изменилось ничего, также не хочется куковать одной всю жизнь, но отказать ему сейчас намного проще, чем раньше.

— Я другого люблю, Серёж, — выдыхает, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. — Но погулять бы сходила, пойдёшь, посидим где-нибудь? В чебуречной нашей, она не закрыта ещё? Хочу на город посмотреть...

Он немного молчит, вздыхая, а затем всё же снова улыбается.

— Пойдём, конечно. Я тоже прогуляться хочу, а то сижу дома один как придурок. Жаль даже, что Артём съехал. Хотя он, конечно, задрал всю мою колбасу сжирать!

— Новую девушку его видел хоть?

— Не-а, скрывает, подлец! Сглазить боится.

Они спускаются, переговариваясь, и когда скрываются из виду, на площадку выходит соседка. Останавливается у перил лестницы и качает головой.

— Вот ведь, какая... А я виновата потом!