Инкуб

Глава 22

Инкуб.

Глава двадцать вторая.

Праведность.

Утро началось внезапно. Дом инкуба был наполнен жутким криком.

Едва он услышал это, как сразу же вынырнул из моего сна без сновидений.

— Стелла, две комнаты от твоей, — подсказал Тенебрис непонимающему Люпину.

В секунду он вскочил, приказав одежде влезть на его тело, и достал своё копьё.

К комнате Стеллы прибежала ещё и Маэвис. Низкая для дроу волшебница уткнулась в грудь инкуба, так как бежала сломя голову.

Не став распинаться и ойкать, они вместе распахнули дверь и вбежали в комнату Стеллы.

Картина была отвратительной. Дроу была покрыта чёрными жилами и сейчас испытывала явную и ужасную боль, которую не могла сдержать от слова «совсем».

Инкуб кинулся к ней, сорвал одежду и осмотрел агонизирующее тело.

Сейчас с ней происходило что-то совершенно противоестественное. Что-то буквально выжигало её внутренности, начиная от сердца и пробираясь к животу.

Инкуб в полном непонимании обратился в свою аморфную форму и щупальцами проник к несущим артериям через рассыпающееся на глазах тело.

Как только он это сделал, его тело ощутило сильнейшее жжение, как от мощнейшей кислоты. Это было уже что-то абсолютно дикое. Желание отдёрнуть свои щупальца было сильным, но на кону стояла жизнь Стеллы и жизнь его отпрыска, поэтому он стоически терпел, просто прогоняя энергию своей матери по телу.

Одна божественная мана столкнулась с чуждой и начала её преобразовывать.

— Руби её божественный канал, дурень! Не будет канала — мать пауков не сможет дотянуть свои лапки до её тела, — прорычал Тенебрис по ментальному каналу и начал сплетать чары, которые прикрыли от боли основные органы дроу.

Инкуб начал делать то, что было сказано, но Стелла, к сожалению, была не сломлена, и он понял, что ломать души жрецов, выжигая из них куски, — это, мягко говоря, непростое занятие.

Секунда — и он нырнул во внутренний мир Стеллы.

Брусчатка в чёрном лесу образовывала тропинку в две стороны: одна вела в сторону небольшого бастиона с полем брани, где стояли и лежали мечи со стылой кровью, вторая же дорожка шла прямиком в чёрную и бесконечную даль. Именно оттуда и шла нет, сочилась волна чёрных пауков, что перекрывала брусчатку плотным ковром.

Он не стал бездумно рушить то, что тут происходило, и банально пошёл в черноту.

План матери пауков был жутким, безумным и злым. Зрение демона видело потоки злобы и жестокости, что сливались от её последователей в огромное брюхо паучихи. Бог, что явно слабее его матери, но на своей земле, в своём проклятом логове, в окружении своих слуг, она была абсолютным демиургом этого плана.

Инкуб жутко улыбнулся. Достал своё копьё, которое, как он понял, прилипло к его душе. Здесь оно выглядело куда более жутко: искаженный скелет женщины, обтянутый тонкой кожей, с неестественно твёрдыми костями и изувеченным половым органом, стоящим в изголовье клинка, который представлял собой приплюснутый череп с двумя розовыми глазами с каждой из сторон.

Инкуб не стал мудрствовать лукаво и просто ухватился за пространство портала, что и был божественным каналом, начав отдирать и обрушивать эту ткань реальности.

Его обнаружили. Полчища пауков и нескладных тварей, столь несовершенных и мерзких, что естественным порывом инкуба было лишь уничтожить их взмахом посильнее.

Впрочем, это могло подождать. Сейчас — дело доугое.

Мелкие пауки ринулись в плоть демона и вцепились в него, пуская яд, но он сжёг их вспышкой чистой силы и продолжил методично вырезать этот портал и схлопывать его одновременно.

Одна из тварей, похожая на дроу, перемешанного с пауком, вышла в прямую видимость, но инкуб наконец схлопнул этот канал и сам вернулся во внутренний мир Стеллы.

Поток пауков прекратился, осталось выжечь оставшихся.

Он зашёл в замок. Стелла — очень, очень много копий Стеллы — сейчас лежали тут недвижимо от яда пауков. Видимо, так она и отгораживалась от эмоций, переживая их своими внутренними голосами.

— Так… Куда там это всё ползло? — пробубнил инкуб себе под нос.

Дорога мёртвых паучков вела в глубь этого бастиона. Серые стены давили своей монотонностью, и чем дальше инкуб двигался по винтовой лестнице вниз, тем сильнее пахло ужасом и смертью.

Наконец инкуб вошёл в самую сердцевину этого пространства. Колодец из белого камня уходил зияющим провалом вниз, и вокруг не было ничего.

Инкуб ощутил, как что-то капнуло на его макушку, и, не став думать, на чистых рефлексах дёрнулся в сторону. На его месте прошелестели хелицеры огромной твари. Паук из мириады пауков. Странная и несколько аляповатая конструкция, что была на деле лишь проекцией воли злой богини.

Инкуб мгновенно обнажил свою пожирающую суть и начал есть этот бездумный кусок силы. Крупицы воли богини были жёсткими, сила жгла его суть, распирала бездонную пасть, скоблила наждачкой клыки, но поддавалась, как камень под текущей водой. Медленно, мерзко медленно, но поддавалась.

Когда она ощутила изрядную потерю силы, тварь рассыпалась обратно на мириады пауков и ринулась в колодец.

В этот момент инкуба выкинуло из души Стеллы, и так же откинуло его физическое тело от неё.

С жутким хрустом тело Стеллы начало преображаться. Маэвис читала какое-то заклинание, и путы окутывали лоскуты изменяющейся плоти. Инкуб же вложил дикую и дурную силу, что он скопил за всё это время, в единственное намерение — исправить это, сделать Стеллу такой, какой она ему запомнилась по их разговорам, по их ночам вместе.

Дурная мощь влилась в тело жрицы Ллос, но сила, что бурлила в ней, сопротивлялась и дальше.

Злая воля нацелилась на плод, что носила дроу под сердцем. Инкуб ощутил это шевеление, что-то в этом затронуло очень глубокую струну его души, будто бы не из этой жизни вовсе.

Ощущение надвигающейся скорби давило грудь с его чёрным сердцем, а воля заострила психическую энергию на выжигание этой мерзости под корень.

И снова провал. Дурная мощь тут не помогла. Тенебрис пытался докричаться до инкуба, но тот вовсе не слышал. Буйство эмоций сейчас перекрывало все голоса: голос мудрого дракона, который лепетал что-то про способы, как можно и кого спасти; голос копья, что молило о том, чтобы хозяин пощадил его, пропуская такую мощь.

Буря эмоций из души демона, сущности, что создана лишь для служения, сущности, в которой априори нет места такой досадной мелочи, как эмоции, не относящиеся к планам и делу, — сейчас в душе этой сущности пылала безнадёга и праведная ярость.

Психическая буря стихла, реальность восстановила нормальные краски. Стелла обрела нормальную форму, а из её вздувшегося, бугрящегося живота начало вылезать нечто. Голова твари пролезла сквозь лоно с жутким писком. Мелкие хелицеры задвигались, пробуя запахи на вкус. Чёрные воды вытолкнули нескладное существо наружу с тошнотворным шлепком об пол. Тварь — нескладное, аляповатое существо с ненавидящими паучьими глазами, сочетающее в себе больше от паука, нежели от дроу, — поползло к инкубу.

Тот осел на колени с пустым взглядом. Тварь подползла к его коленям и впилась ядовитым укусом в его руку.

Слабая боль пронзила руку Люпина. Тот с потухшим взглядом обнял это дитя, что пило его кровь и высасывало плоть.

Он смотрел на это существо. Это… Это был мальчик. Он… Он был так далёк от идеала, насколько это было возможно в принципе. Плод просто пародировал младенца, и от души, что там была, осталась лишь злоба да чуждая воля какого-то отродья, что взяло это нескладное тело по праву.

Инкуб смотрел на это… На своего сына.

— Нарекаю тебя Анонн-Лхамб…

Через секунду раздался хруст позвонков, и пара слёз упала на серую кожу агнца.

Что-то в инкубе в этот миг сломалось. Сам же он с мрачной решимостью встал с колен, опираясь на копьё, и вышел на улицу, не обращая внимания на Маэвис, что бросилась к своей сестре.

Душа Люпина сейчас витала в своей памяти, находилась вовсе не тут. Тело же с мрачно двигалось. Колокол, что висел у пока не убранных ворот, — вот что ему сейчас было нужно.

Загробный звон огласил округу так сильно, что на его замогильный перезвон собрались и дроу в том числе.

Инкуб будто бы в доме не понимал, что делает. Его горло кричало что-то. Дикие речи, что погружали в ужас собравшихся. Рука вздымала копьё, а сам он лишь глубже уходил в себя.

— Где? Я?..

Инкуб обнаружил себя… Нет… Он ли это вообще? Мужчина, человек, с ранней проседью на огненно-рыжих волосах, потухшими зелёными глазами и золотой короной на голове.

— Ты как? — мягкие груди какой-то женщины прижались к его понурой шее.

— Я король… — снял мужчина корону, оглядывая блеск полированного золота у себя на руке. — Но как же я слаб… Всего-то и нужно потерять дочь и обоих сыновей, как я впадаю в скорбь такую же, как и простолюдин.

— Не говори так! Это… Это была твоя дочь, — попыталась сказать что-то женщина, но не находила нужных слов.

— Это уже какое-то проклятье… — ответил тот. — Моя мать умерла от хвори, оставив меня одного в очень злом мире. Потом умерли и дядя, что заменил мне отца, и братья — часть и от моей руки. И вот, долгожданная власть в моих руках… Но… Жену я похоронил… А потом и моё сокровище, дочурку…

Женщина, что обнимала его, просто пыталась прижать его посильнее. Она чувствовала, что он будто бы и вовсе не тут.

— Скажи, милая моя Хильда, не проклят ли я за свои прегрешения?

— Нет… Нет, дорогой. Всё… Всё будет хорошо, — пыталась разделить эту боль его вторая жена, что возлюбила почившую от чахотки дочь так же, как своего ребёнка.

— Как же я слаб… — смотрел мужчина своими глазами, что обрели морщины явно раньше, чем того стоило бы.

— Нет… Нет… Ты сильный, у нас…

Мужчина просто поцеловал вторую жену. Не в его правилах жизни было впадать в постоянное уныние и самобичевание. Как бы то ни было странно, слёз по погибшим он никогда не лил, ведь считал, что их стоит оставить для живых. Но самое главное, что он понял за годы своей короткой, но крайне насыщенной жизни: делать надо то, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть. А сейчас под ним была его молодая жена, и грех было лить бездумно слёзы над почившей дочерью, чей отход в гробу, устланном её любимыми фиалками, он устроил, когда можно было потратить эти силы на новую жизнь.

Картинка любви и скромного разврата распалась, и инкуб начал осознавать себя чуть больше, но что-то тащило его дальше в глубь своей мёртвой памяти, своего умершего тела, своей отошедшей Слаанешу душе.

Следующая картинка. Похожая на прошлую. Новая жена, его новое лицо, всё то же самое. Его жена дала наследника, мальчика, тот умер. Инкуб тянулся всё дальше и дальше в память своих прошлых жизней, и в каждой из дверей его ждала одна и та же картина: он один, умершие родственники, умершие дети в хвори, и один наследник, что повторяет его судьбу, а он мёртв в самоотверженной попытке стать лучшим правителем, лучшим отцом.

Горькие слёзы, что стекали по щекам инкуба, растворяясь в небытии, когда он смотрел и смотрел то, что попросил забыть.

Слишком много скорби, слишком много историй, что повторялись в точности из раза в раз. И всегда был вопрос: «Почему?», «Зачем мне смерти моих детей и близких?»

Так он погружался, пройдясь по горизонту тех воспоминаний, что распечатались под напором сил божественной природы.

И наконец он подошёл к одной из последних дверей. Внешне она была будто бы выкована из чёрного металла, и поверх неё было сотни разных цепей — от совсем тонких до корабельных, — что отгораживали его от этого воспоминания.

Это не было преградой, скорее предупреждением самому себе. Инкуб поднял руку на этот замок, но… Но опустил её, не в силах выдержать ещё и этот груз памяти.

— …Я приговариваю вас к смерти! Мерзкие твари, что губят своих детей, отдавая их судьбы на откуп мерзости, что хуже демонов, — рокотал голос Люпина с интонациями чистой праведной ярости.

Сам он в полном непонимании будто бы и вовсе был отброшен на зрительский ряд и не мог даже движению пальца дать ход.

— Что?.. Что, бл@ть, произошло?!

Демон в непонимании погрузился в свой внутренний мир повторно.

Каково было его удивление от того, что он обнаружил в своей душе. Кусок души — той первой души мальчишки, что он не смог съесть нормально, — сейчас взял бразды правления и пропускал через него огромное количество энергий, совершенно чуждых его природе.

Инкуб в непонимании огляделся и понял, что участок порядка разрастался по его сути, отбивая дециль за децилем его собственной души, его собственных ресурсов.

В полном непонимании он банально вгрызся в этот кусок порядка и… На удивление, он безумно просто поддался. Не поддался лишь огрызок от этой душонки.

Повременив с расправой, инкуб отпустил хватку над этим безобразием и решил для начала посмотреть результаты.

Глаза инкуба в первый раз выражали столь сильное удивление. Это… Это нечто подняло целый поход против жречества Ллос по подземелью. К ним примкнули все, кто пострадал и был утащен жрецами — от эльфов, но, что более неожиданно, огромное количество мужчин из дроу. Две разные части народа, что был разделён, сейчас валили идолов, убивали жриц, сносили памятники, изгоняли посланников богини пауков. А конкретно сейчас инкуб стоял во главе обвинительного воинства и уничтожал очередную партию жриц.

Первый эшелон обороны этого города даже не стал их задерживать. Мужчины дроу просто пожелали не тащить на себе ярмо корма, расходного материала, посему, по опыту двух сдавшихся городов, пустили к себе воинство и не выпускали жриц Ллос. Вообще никого не выпускали.

— Ну… Наконец-то ты очнулся. А то я уже было подумал, ты застрял в своих чертогах разума навсегда, — с каким-то удовлетворением проворковал Тенебрис.

— Что… Как это вообще возможно?

— Дар.

— Что, прости? Какой ещё дар? Слышь, ящер, я сейчас реально не в состоянии твои загадки разгадывать.

— У каждого живого существа есть его предназначение. Пахать землю, сеять поля, воевать — да что угодно, что положено ему по судьбе, одно сильнее, другое слабее. И вот, похоже, ты сожрал не то предназначение, это и вовсе можно назвать полноценным даром, а не парой предрасположенностей.

— Так… Если я сознанием был не в теле, то что управляет там сейчас от моего имени?

— Имени у этого, наверное, всё же нет. Честно говоря, похоже по уровню разума на неполноценного разумного, упёршегося рогом в одну задачу.

— М-да… Запишу на будущее обязательно: героев есть, перемалывая полностью.

— Ты бы лучше обратно бразды правления брал. А то жрицы Ллос почти закончились. Он их всех в отдельные кристаллы душ запечатывал, видимо, чтобы они не ушли к паучихе.

— М-да… Это безобразие надо заканчивать.

Инкуб снова вгрызся в участок, что отгораживал его ментальной стеной от проникновения к уделам его тела.

— Ты поплатишься за свою дерзость, демон, — последними словами прогудело это нечто, когда он закапсулировал этот дар в себе.

Как только инкуб вернулся в тело, он ощутил неимоверную тяжесть, как будто бы его тело выпотрошили, на место мышц насовали ваты, а вместо крови залили затхлую воду.

Было даже не преувеличением то, что он чуть было не начал разваливаться.

— Мать моя богиня, да чтоб мне на следующий круг перерождения! — просипел инкуб.

Кое-как встав, опираясь о копьё как о посох, он поковылял к кучке камней, что были свалены на алтарь.

Опушённый свод храма дроу просвечивал слабый свет от люменов, что заменяли в этом городе солнце. И даже в этом тусклом свете аура от этой горки камней была наиотвратнейшая.

Чистые страдания и ужас последнего осознанного момента. Но что самое интересное, на каждой из овеществлённых в чёрном ониксе душ лежал отпечаток его бога.

Он сгрёб души жриц в кожаный мешок. В конце концов, остроухие есть остроухие, а тёмные или светлые — это незначимые оттенки вкуса души. Да и в разговоре с эльфами этот вещественный аргумент может быть довольно хорошей картой в рукаве.