Громов: Хозяин теней

Глава 9

Глава 9

«Выступление советника Его императорского Величества и главы попечительского комитета князя Н. В. Метельского пред студентами было прервано самым чудовищным образом. Дождавшись начала приветственной речи, студенты Л. Лозовский и Д. Квитко вскочили с мест своих, выкрикивая дурные слова и неуместные призывы. После чего Л. Лозовский выхватил револьвер и сделал три выстрела, а Д. Квитко, видя, что усилия товарища не принесли должного эффекту, решился швырнуть теневую бомбу. Однако силой князя и его охраны удалось не только предотвратить взрыв, но и…»

«Вести Екатеринбурга»

Тимоха сидит на кровати и мотает ногой. Левой. На кроссовке развязались шнурки и теперь при движении они взлетают и падают.

Смешно.

А главное, в палате опять пусто.

Вот интересно, за что я медсёстрам-то плачу? Ладно, хрен на них.

— Привет, — говорю.

— Привет, — Тимоха оборачивается и губы его растягиваются в улыбке. — Ты проснулся? Сказали, что ты спишь. И будить нельзя. Сидеть надо тихо. Я сидел. Честно. Просто…

— Скучно?

— Ага.

На часах четверть третьего. За окном светло. Окно и приоткрыто. Тянет дымом и улицей, и слышен шелест пролетающих мимо клиники машин. Их не так много, да и место само отдалённое, почти санаторий.

— А папа где?

— Не знаю. Наверное, к Динке ушёл… он постоянно у неё сидит. И раньше тоже. Меня брал, но она меня не любит. А я её, — Тимоха скорчил рожу.

— А мамка твоя где?

— Так… дежурит.

Ленка узнавала.

Ленка не спрашивала, на кой оно мне, но узнала. А я вот сейчас пытался сообразить, что с этим вот знанием делать. Расчувствоваться, пожалевши несчастную незнакомую мне женщину, которая вламывала на полторы ставки, чтобы хоть как-то оплачивать съемную квартиру и содержание Тимохи, или же забить?

В конце концов, это меня не касается.

Вот вообще.

А потому спрашиваю:

— Лего купил?

— Ага… только не настоящее. Но тоже хорошо.

— Набор хоть большой?

— Ну… — Тимоха смутился. — У него денег немного…

Ну-ну, только и хватает, что на Динку или как там её… про эту девицу Ленка тоже сказала и фыркнула, что та из молодых да хищных. И вообще, что девки теперь всякий стыд потеряли, вот раньше никто себе такого не позволял и Ленка тем более.

Мы потом вдвоём посмеялись.

Вчера?

Или позавчера? Спросить что ли, какой день? А с другой стороны, разница-то? Я вот жив. И боль… боль есть, но тихая, присмиревшая.

— Охранника кликни, — велел я Тимохе.

— Обедать будем? — тот оживился.

— А хочешь?

— Ага… папка сказал, что тут покормят. Что тут всё равно уплочено, а вы не едите. Только…

Не покормили.

Скорее всего не со зла, может, внимания не обратили, может, решили, что ребенок с папенькой ушёл, что взрослый адекватный с виду человек не бросит малолетку в палате умирающего.

А может, ещё по какой причине.

— Мудак твой папка, — сказал я искренне, хотя детям, кажется, такое говорить нельзя. Психологическая травма случится. Но Тимоха кивнул:

— Мама его так и называет. Ну, когда думает, что я не слышу. Звать?

— Зови.

Охранник появлению Тимохи не удивился, а вот моё пробуждение его обрадовало.

— Савелий Иванович, Елена Петровна просила сообщить, если вы вдруг придёте в себя, — сказал он.

— Сообщай. И поесть мальцу сообрази. Да и я бы не отказался… и это… «Лего» ему купить. Только оригинал. И чтоб нормальный. Спроси, может, чего конкретно хочет?

Тимоха явно обрадовался.

Ну а что, любой труд должен быть вознаграждён, а Тимоха тут со мной сидеть не обязанный.

Ленка появилась, когда мы с Тимохой доедали. Он — картошку-фри с курицей, я — зеленовато-бурую и наверняка сверхполезную дрянь, которую приходилось тянуть через трубочку.

Ленка явилась не одна.

— Здравствуйте, — в палату заглянула бледная женщина с тёмными глазами. — Извините… мне сказали, что Тимофей здесь, что… он его опять бросил! Извините.

— Мам, а мы тут вот… кушаем! — Тимоха показал картофелину, измазанную в кетчупе. Капля сорвалась, чтобы плюхнуться на кипенно-белый пододеяльник.

— Ой…

— Поменяют, — успокоил я его. А вот женщина не успокоилась, женщина усилием воли подавила ярость.

Ленка посторонилась и женщину эту в спину подтолкнула. А потом сказала:

— Ты как? Часик-другой продержишься? Я позвонила. Антоненко прибудет, чтоб уж всё и сразу. Извини, только он на своих медиках настаивает. На оценке…

— Пускай, — даже не злюсь.

Мне почему-то совершенно не интересна грядущая сделка. Выгодная. Не выгодная… своего Ленка не упустит. Я тут не задержусь, хотя и так все врачебные планы поломал, но на чудесное выздоровление точно рассчитывать не стоит.

Так что…

С собой не заберу. Ни концерн, ни деньги.

А вот тут… разглядываю женщину, а она изо всех сил старается не смотреть на меня. Но смотрит. И хмурится. И не выдерживает-таки:

— Кто вам так капельницу поставил? Погодите.

На подоконник бахнулась сумка, не дизайнерская, как у Ленки, но тоже огромная. А я подумал, что давно в моей палате такой движухи не было.

Из сумки появились влажные салфетки.

Флакон, из которого женщина попрыскала на руки. Потом тщательно потёрла их. И салфетками…

— Может, лучше позвать кого? — Ленка наблюдала за ней с интересом, не делая попыток помешать.

— Не стоит, тут быстро… меняли недавно, но видите, поставили неудачно. Или сдвинули, возможно. Лекарство в вену не попадает.

Рука выглядела какой-то… набрякшей? Опухшей? Главное, боли я не ощущал.

— Я их… — Ленкины глаза потемнели.

— Угомонись, — говорю тихо.

Даже если эта дрянь мимо вены льется, мне от этого ни хуже, ни лучше. А вот Тимохина мамаша как-то быстро всё исправляет. Главное, даже не успеваю понять, как именно. Тут потёрла, там подвинула… согнула-разогнула руку. Надавила то тут, то там.

Ну да, вены у меня есть.

Где-то несомненно есть.

Нахмурилась.

— У вас сосуды очень хрупкие, вам надо…

— Что здесь происходит? — в палату заглядывает медсестра — всегда удивляло, как они умеют приходить-то не вовремя. — Что вы делаете…

Дальнейшую перебранку наблюдаем мы втроем. Я, Ленка, обнимающая баул, и Тимоха с картошкой. Картошка в него явно больше не лезла, но и оставить такое богатство он не мог.

— Ты меня ещё учить будешь… что вообще посторонние делают… — нервный голос медсестры заставил поморщиться.

— Хватит, — сказал я.

И Ленка повторила чуть громче. А Ленка умела говорить так, что её и нынешние директора, что обычные, что коммерческие, в пару с эффективными менеджерами слушали. Куда там медсестре.

— Капельницу заменить, — Ленкин взгляд не предвещает ничего хорошего. — И с рукой сделайте что…

— У него вены…

— Вены. И не только вены, — вот не любила Ленка, когда ей возражают. И теперь ткнула в мамашу Тимохи. — Ты. Сможешь поставить нормально?

— Смогу.

— Тогда и ставь.

— Это… это не положено.

Да-да, не покладено и не зарыто. Слышали.

Вопрос решается быстро. А вот новую капельничку Тимохина мамка ставит на раз. Пальцы у неё ловкие, а я почти ничего и не ощущаю.

— Почему вообще не катетер? — спрашивает она, закрепляя иглу.

— Да чего-то там у них не заладилось, — отвечаю. — Я в этом не смыслю ни хрена.

Тимоха хихикает. И картошка вываливается изо рта.

— Ой…

— Извините, пожалуйста, — Тимохина мать убирает картофелину и сына за ухо с кровати стаскивает. — Я прослежу. Больше он вас не побеспокоит. Я не знала… отец вдруг решил, что хочет общаться…

— А так не хотел?

— Не особо, — она отводит взгляд, будто стыдясь. — Я думала, они в парк ходят или… Тимофей в прошлый раз игрушку принёс. И врал, что на горках катался.

— Врать своим — западло, — говорю.

И Тимоха обижается.

Надувается.

Да, с детьми сложно, особенно с мелкими.

— Иди, — указываю на дверь палаты. — И подумай…

— Папа… сказал, что так лучше, — он шмыгает носом. — Чтоб мама не нервничала… хорошо же.

Ну да. Папе — определенно. Привести малого, бросить… хорошо. Очень.

— Папа говорить может чего угодно. А у тебя своя голова на плечах должна быть. Думать надо. Ясно.

Кивает.

И руку протягивает робко так.

— Мир? Я… я так… лего оставить могу! Я ж так…

— Какое лего? — вспыхивает мать?

Понятия не имею, но коробка здоровая. Надеюсь, понравится.

— Да нет, это подарок, — руку поднять тяжело, пусть и не ту, которая капельницами сегодня обвита, но вот вторая с трудом отрывается от одеяла. И касаюсь теплых Тимохиных пальцев со страхом… нет, я ж не заразный. И вообще тут стерильно до охренения.

Но вдруг да…

Вдруг что-то случится от этого прикосновения.

— Мир, — отвечаю. И Тимоха убирает руку. — А теперь подожди там за дверью. С мамой твоей переговорим.

— Идём, — Ленка протягивает руку. — Слушай, знаешь, где тут воды взять можно? Пить хочется…

— Там кулер есть…

Ленка наверняка знает. Да и есть у неё, кому за водой сходить. Но уходят. И дверь она прикрывает. А я смотрю на женщину. Обычная. Может, когда-то была красавицей, но красота уход любит. А ей некогда. Она пашет и давно. Устала вон.

— Я… мне жаль…

— За работу очень держишься? — интересуюсь. — Руки у тебя больно хорошие. Иди ко мне.

— Кем?

— Медсестрой. Будешь вон иголки втыкать и за машинками этими следить. Не обижу.

Она вздыхает и качает головой:

— Извините, но… нет.

— Чего так?

Поджимает губы. Неприятно говорить людям, что они скоро сдохнуть. Но и врать она не станет. По лицу вижу. А ведь сынуля Викушин хорошую женщину нашёл. Только, как любой придурок, не понял. Я вот тоже мало что понимал.

— Вам… недолго осталось. А мне… увольняться. И потом куда? Здесь не оставят. Здесь… место для своих.

А этих своих она ткнула носом в грязь.

— Могу… подработкой… ночью, — она вцепляется в свою сумку. — Подежурить… когда своих нет.

— Подежурь, — соглашаюсь. — А малого куда денешь?

— Подруга присмотрит. Мы вместе квартиру снимаем. Они ладят. Да и Тимоха самостоятельный. А деньги мне нужны.

Я это вижу. Понимаю.

И она понимает.

— Что думаешь? — спрашиваю. — Про план твоего бывшего?

— Придурок он…

Ну это очевидно.

— Жаль, раньше не понимала. А так… не надо.

— Чего не надо?

— Если вдруг появится у вас мысль оставить Тимохе… деньги там… не надо.

— Почему?

— Потому что тогда он его отберёт, — и в глазах тоска. — Заявит, что у него жильё… и связи… у него тетка в прокуратуре.

Ну да, сестрица наша карьеру сделала весьма неожиданную. Оно-то секретарь при прокуратуре тоже, если разобраться, невеликая птица, но иные связи не в должностях.

— Ему ведь Тимоха и не нужен. Но как опекун…

Он будет иметь права на деньги.

— Молодец, — говорю. — Что понимаешь… и не бойся. Я не настолько мозгами размяк. Упыри… они устойчивые.

Ленке надо будет шепнуть.

Пусть придумает чего. Наверное, всё же мозгами размякать начинаю. А хорохорился-то… какой из меня упырь. Впрочем, приехавший Антоненко уверил, что самый настоящий. Нет, будет он мне тут бумажки пихать на подпись с надеждою, что читать не стану.

Стану.

И обсудить контракт сил хватит. И вообще… я ещё живой.

На этот раз возвращаюсь почти в момент. Раньше такого не было. Какой-то кусок нет-нет да выпадал. А тут вот если и ушло, то буквально пара секунд. Дверь за дознавателем закрывается.

А Савка сидит.

Жует плюшку и радуется, что всё так хорошо сложилось.

Ну да.

Хорошо.

Для кого-то.

Но мне всё это не нравится. Очень не нравится.

— Почему? — интересуется Савка, прихлёбывая остывший чаёк. Причём торопливо так, уже сообразил, что в любой момент отобрать могут, что не для его, Савкиной, персоны нынешняя благодать.

— Потому что он не спросил о том, что было ночью.

А ведь должен был.

Он же ради происшествия этого и припёрся. А тут чаи, беседы на отвлеченные темы о смысле жизни и иных высоких материях. Чудовища же ночного будто и не было. И сомневаюсь, что господин дознаватель опасался нанести мальчику непоправимую психологическую травму.

Нет…

Дело в ином.

В чём?

Он знал, что случилось? Без Савкиных показаний.

— Он хороший.

— Да просто замечательный, — соглашаюсь с Савкой, сожалея, что привязаны мы к кровати, точнее Савка. Ну и я с ним.

Мне бы бесплотной тенью выйти.

Прогуляться по здешним коридорам в виде призрака. Да и послушать, о чём любезнейший Михаил Иванович беседует с другими свидетелями.

И отзываясь на желание моё, внутри шевельнулось… что-то.

Часть меня?

Такая, которая подалась наружу, готовая покинуть Савкино тело? Это… возможно? Хотя… я ж не пробовал. А если…

Я сосредоточился, подталкивая эту часть. Потихоньку… понемногу.

— Ой, — Савка поднял руку и растопырил пальцы, над которыми будто дымка собралась. Но вот она обрела плотность и с руки скатилась тень.

Натуральная.

Этакой чёрной каплей, хорошо видимой нами обоими. Она плюхнулась на колени, соскользнула на пол, собираясь и вытягиваясь черным ужом. А потом, извиваясь, споро поползла к двери. Причем сейчас икона, над этой дверью висящая, тень нисколько не смутила.

— Спокойно, — сказал я, потому как Ставке пришлось закрыть рот руками. — Это теперь наша тень. Чувствуешь? Ты с ней связан. И она подчиняется тебе.

Или мне?

— Не кричи. Не будешь?

Савка мотнул головой и поинтересовался, отчего-то шепотом.

— Она нас слушается?

Слушается.

А ещё от нас к тени протянулась тончайшая полупрозрачная нить силы.

— То есть, она теперь домашняя?

Пожалуй что.

— А как?

Если бы я знал. Но я не знал и потому лишь руками развел. Мысленно.

— Наверное, это дар такой, — предположил Савка.

Возможно.

Змея выползла в коридор. И вот теперь я чувствовал, что сил она тянет прилично. Так, надо решать, то ли отправлять дальше, то ли…

— Я категорически протестую! — голос Евдокии Путятичны раздался в голове. — Это… Это недопустимо!

Тень прижалась к стене и растеклась по ней темной лужей, которая впитывала каждый звук.

— Это опасно. Для всех… Если дар мальчика перешёл в активную фазу…

— Вот от вас, Евдокия Путятична, не ожидал этакой косности, — Михаил Иванович был благодушен. — Ладно, простолюдины, но вы-то княжна урождённая. И образование получили отменнейшее… и такие глупости. И вправду верите, что Охотники приманивают тени?

— Я… это просто… но ведь ночью… она же появилась.

— Камень.

— Что?

— Будьте добры отдать камень, который вы или ваш человек припрятали. Где он лежал?

А мужик своё дело знает. Скоренько два плюс два сложил.

— Под кроватью, верно?

— Я… просто…

— Испугались.

— Да.

— Но не настолько, чтобы не позвонить мне.

— Извините.

— Все мы люди, все мы человеки. И не мне осуждать чужие слабости. Вы правильно сделали.

— Надо было сразу. И ничего не трогать.

— Отнюдь, Евдокия Путятична, отнюдь… ваша эскапада наоборот сыграет на руку. Объявим всё несчастным случаем. Скажем, произошёл стихийный прорыв где-нибудь неподалёку… есть подходящее место?

— Скотобойни. Там, у реки.

— Хороший вариант. Кровь и страдания, и люди… да, пожалуй. И не так далеко… прорыв ликвидирован, но тень пробилась в мир и привязалась… мясо к вам оттуда возят? Вот и тень привезли. А она проникла, затаилась и решила убить мальца.

— Зачем? — устало поинтересовалась Евдокия Путятична.

— Затем, что его и вправду хотели убить. Кто-то ведь притащил запечатанную тень. И выпустил её. Открыл окно. У вас очень тугие шпингалеты. Ребёнку с такими не справится.

— Специально… делали.

— Видите. И иконы висят высоко. А потолки и сами по себе не низкие. Небось, шторы крюком двигаете?

— Да…

— Кто-то крюком и икону сместил, отчего защитный контур нарушился. И тень пробралась. А чтоб она взяла того, кто нужен, под кровать манок поставили. И в любом ином случае мальчишка бы не дожил до утра.

— Но… но кому это понадобилось?

— Вот и мне, Евдокиюшка, тоже интересно, кому ж мог понадобиться бастард не самого важного рода.

— Громовы…

— Охотники, верно. И род старый, известный, хотя не сказать, чтоб так уж силён. Во власть никогда не лезли, в столицах и вовсе гости редкие. Сидят себе на своих окраинах, сторожат болота. Тварей вон побивают. Пользу приносят людям… писала им?

— Писала.

— Сколько писем отправила?

— Три. Одно, когда мальчика привезли. Он был весьма растерян. И… сами видите, ребенок совершенно домашний. Ему тут тяжело. Ещё и слепой.

Тень ползет, норовя вжаться в камень. И в какой-то момент у неё даже получается. Она впитывается, втекает внутрь, и звуки становятся более отчётливыми.

Теперь до нас долетает звон посуды.

Чаёвничают.

— Потом, когда заподозрила, что дар у него вот-вот в активную фазу перейдёт. Случайно вышло… он с одними тут…

— Подрался?

— Верно, — я почти вижу, как она морщится. Ей неприятно говорить о таком.

— Мальчишки. Всегда дерутся…

— Там скорее били. И крепко так. Я даже испугалась, чтоб не слишком… сами понимаете, на моё место желающих хватает. А случай больно удобный. Смешно.

— Что именно смешным показалось?

— Я за это место не держусь. Нет, не подумайте… я стараюсь. Я свою часть сделки исполняю, как и обещала.

— Знаю, — произнёс Михаил Иванович успокаивающе. — Может, от титула тебе и отказали, да только честь, она не к титулам прикручена. Так что сомнений у меня нет, что княжна Белецкая делает всё, дабы вверенные её заботам сироты не знали беды.

— Это вот как раз не в моих силах, — вздохнула Евдокия Путятична. — Но да, я стараюсь… третье написала как раз после происшествия…

— И как?

— Ничего. Я уже в письме том предложила отказной лист оформить, чтоб другие могли мальчика посмотреть. Всё-таки дар немалый, а Охотники нужны. С таким потенциалом, как у него, желающих хватит. Странно, что до сих пор никто не объявился.

— Очень странно, — согласился Михаил Иванович.

Савка сразу и загордился.

Мне же другое было интересно. Со страшным дознавателем из самого Синода наша Евдокия Путятична, княжна в отставке, как выяснилось, беседовала как со старым знакомцем. Может, конечно, и не совсем, чтобы другом, но всяко приятелем.

— Думаю, надо ещё одно письмо написать, — Михаил Иванович продолжил разговор. — Только не почтою, а я сам его доставлю. Заодно уж и побеседую, выясню, надобен ли им мальчик.

— Опять какая-то игра?

— Куда ж без них, Евдокиюшка…

— Думаете…

— Думаю, что писем твоих они не получали.

— Я и звонить пыталась. Несколько раз. Но… там трубку никто не берёт. Впрочем, на окраине связь всегда ненадёжна. Постоянные обрывы, и искажения опять же… но если так… почту я отправляю в город.

— И кто возит?

— Когда кто. Чаще всего Фёдор… зачем ему этот мальчишка?

— Ему-то незачем…

Савка поднёс руки к губам и подул. Пальцы окоченели? Да мы их почти не чувствуем. Это тень. Силы жрёт немало. И надо бы возвращать, пока вовсе нас не высосала.

— Вы что-то знаете?

— Не знаю, скорее уж… Евдокиюшка, я вот службу батюшке справить помогу. Благословением поделюсь.

— Это… это опасно. Людей здесь много.

— Как-нибудь выдюжу. Я ж постарше стал. Посильнее. Да и прихватил кой-чего… во вспомоществление. Так что за меня не бойся. Ты уж скорее пригляди, кого из твоих, из взрослых, в церкви не будет. Или, может, кому подурнеет ненароком… от духоты там аль по иной причине. Добре?

— Думаете, сумеречник?

— Почти уверен…

Дослушать мы не успели, поскольку нить, связывавшая нас с тенью истончилось до того, что я понял — еще мгновенье и оборвётся. И что будет тогда, хрен его знает. А потому дёрнул за нить, возвращая тень на место. И она рванулась, прилетела, ударила под дых, будто не тенью была, а…

Мы аж задохнулись.

А у Савки из глаз слёзы брызнули. А меня выбило к чертям собачьим.