Громов: Хозяин теней

Глава 27

Глава 27

«Набирает обороты спор вокруг нового проекта реформы народного образования, предложенного к рассмотрению графом Тышкевским. Проект Тышкевского предусматривает широкие меры ограничения, вплоть до полного запрета так называемых вольных и фабричных школ с сокращением срока обучения в государственных и церковных. Также предлагается существенный пересмотр программ с упором не на естественные науки, но на воспитание отроков в духе христианства и смирения, дабы тем самым препятствовать развитию революционной заразы, глубоко пустившей свои корни…»

«Народное просвещение»

Еремей довёл нас до ворот. И сонный Фёдор, заворчавший было, что так-то не договаривались, увидавши Еремея прямо переменился. Он вытянулся, расправил плечи и поклон отвесил, причём не со страху, если я хоть что-то в людях понимаю.

— Пригляди за мальцами, — Еремей пожал протянутую руку. А другою вытащил портмоне.

— Не надобно, командир, — покачал головой Фёдор.

— И это… пусть отдохнут завтра. Сегодня поработали хорошо. Добре?

— Так… заберу… скажу, что мне помогать будут, а там-то в сторожке и поспят, — Фёдор всё же взял протянутую купюру. — И поесть соображу…

— Сам соображу.

— Только это… ежели часто… княжна… прознает же ж.

— Договорюсь я с княжною. Помнится, она тут воспитателя искала…

— Думаете?

— А чего тут думать. Сейчас дела решу и вернусь. Глядишь и не откажет по старой-то памяти.

Впрочем это Еремей произнёс с некоторым сомнением.

— Чего стали? — Фёдор оглянулся и нахмурился. — Давайте скоренько, еще час-другой дремануть успеете…

Уговаривать нас не пришлось.

— Везучий ты, барчук… — пробормотал Метелька, заползая в кровать. Протяжно заскрипела сетка, растягиваясь под тяжестью его тела. — Сам Еремей взялся учить… и меня… и я выходит, что везучий…

— Да заткнись уже! — донеслось из угла. И Метелька, который ещё недавно ответил бы, теперь только подушку обнял, к животу прижавши, и пробормотал:

— Точно везучий… не зря матушка меня к мощам Матрёны водила. Не зря елеем патриаршим мазала… три рубля когда-то отдала… жалко, что не осталось его для молодших… а я вот живой…

Бормотание его стихло, и Метелька провалился в сон.

Я же…

Савка уснул ещё там, в машине, и дёргать его я не стал. Сам тоже прикрыл глаза, на случай, если кому проверить вздумается.

Свезло?

Пожалуй, что и так. Жив вот. Цел. Узнать узнал много нового. Теперь разобраться бы с узнанным.

Тени ходят оттуда.

Люди могут туда… а в вышний мир? Из него пробирается что-то помимо благодати? Или вот люди? По логике вещей должно бы. Ну или для сохранения равновесия? Может, как раз то, что позволяет тени сдерживать? Ладно, это скорее общего развития ради информация. Куда важнее сумеречник.

Во-первых, есть ли он…

Михаил Иванович полагал, что есть. Какими приметами руководствовался? Вряд ли дело в одном лишь на меня покушении. Тут проще подкуп заподозрить, чем появление опасной хитрой твари. Не думаю, что они так уж часто тут встречаются. И кого порасспрашивать? Синодника? А где его искать? Он и не расскажет. А начни я приставать с вопросами, то мигом сообразит, что подслушать я тот разговор не мог. И свои вопросы задавать начнёт. Евдокию Путятичну тоже спрашивать бесполезно.

Еремея…

Вот его как раз надо будет расспросить. Осторожно так, подозрений не вызывая, потому как обличье доброго дядюшки — это позолота, сковырни и обнаружится под нею холодная сталь. Не надо обманываться внезапною его заботливостью. При нужде он нам шею свернёт и не усовестится.

Так что…

Хорошо. Расспросить расспросим. И про сумеречника, и про полынью, чаю, не в последний раз к ней ездили. И выходит, не так уж их стремятся закрывать, как говорил синодник. Скорее уж наоборот, Мозырь точно намерен полынью использовать для собственных нужд.

И ценностью полагает.

Денег за неё мне вручил изрядную пачку, жаль, что новое зрение номиналы всё-таки не различает.

Тень…

Тень-тень, та самая, что свернулась внутри меня. Еремей упомянул, что охотники тени примучивают. Это так, как я? Или же я, сам того не ведая, пустил тень внутрь тела и стал сумеречником? Сложно сказать… не понимаю.

Мало информации.

До отвращения мало информации.

И главное, поручить сбор некому. Тут ни Ленки, ни отдела аналитического, ни пары-тройки специалистов узкого профиля, которые, может, не всегда законными методами, но эффективно работают. Да… тяжко… тяжко-тяжко.

Ничего, Савка, справимся.

И тебе я уйти не позволю. Растормошу. Найду… способ найду, не будь я Громов.

Наверное, я всё-таки отключился, там, поскольку момента перехода не ощутил, просто проснулся уже в своей личной палате. Пищат приборы, что-то щёлкает. За окном светло и свет расплескался по подоконнику белыми полосами.

Стена.

Стул.

Тимоха, который забрался на него с ногами и как-то перекрестил их. На колено уложил книжечку и по ней старательно мазюкал фломастером. Причём, судя по раскрашенным в желтый и синий цвета губам, мазюкал давно и с немалым энтузиазмом, не забывая фломастер облизывать.

Смешной.

И в нём нет ничего и близко на меня похожего. Как и на Викушу. Странно, я до того о детях, если и думал, то как об очередном проекте с сомнительным профитом.

А он не проект.

Живой вот.

И взгляд мой ощутил. Оторвался от рисования, чтобы сказать:

— Привет. Ты живой?

— П-пока да.

— Я мамку позову.

Я кивнул.

Пусть зовёт. Пить охота… и в туалет бы, точнее была бы охота, но давно катетер стоит. Трубок вокруг меня множество. Но жаловаться грех.

Я живой.

Я всё ещё живой. А оно почему-то не радует.

Вместо матушки появляется знакомый уже доктор, который Тимоху разворачивает к дверям и говорит:

— Будь добр, сходи в столовую. Попроси обед для меня, а то что-то я опять заработался…

— Ага! Хорошо, дядь Паша…

Надо же.

— Познакомились? — спрашиваю, зная ответ.

— Познакомились, — доктор улыбается, и я удивляюсь тому, что прежде не видел этого вот выражения лица. Человеческого какого-то… будто маску снял или приподнял. — Чудесный молодой человек. И весьма полезный. Действительно часто обедать забываю, а он вот следит.

Осмотр проходит быстро и буднично.

И дядя Паша…

Чтоб его, дядя Паша… хотя… надо будет сказать Ленке, чтобы пробила. А то может у этого доброго дяди Паши жена и трое своих имеются. Нет, вот дурость… я начинаю думать, как старая сводня.

— И как… — осторожно задаю вопрос.

— Регресс продолжается. Уже не такой заметный, но как по мне — очевидный, — отвечает дядя Паша, понимая меня с полуслова. — Мы проводим еженедельное обследование… я бы хотел, если вы позволите, использовать данные… несомненно, анонимно…

— Используй, чего уж тут, — разрешаю я. — Только не обольщайся. Я ж в любой момент кони двинуть могу.

И двину.

Хрен его знает, откуда эта вот уверенность. Но знаю точно, что недолго мне осталось.

— Понимаю лучше, чем вы думаете… даже если опухоль исчезнет, — дядя Паша опускается на тот же стул, на котором сидел Тимоха, и рассыпанные фломастеры собирает, чтобы положить на подоконник. Блокнот отправляется туда же. — Ваш организм изношен. И онкология — это не только опухоли… действие её куда более глобально. Как и нарушения, ею вызванные. Многие пациенты уходят, когда, казалось бы, основная опасность миновала. И от химиотерапии… и от банальной простуды… инсульты, инфаркты…

— Вы меня попугать решили?

— Скорее уж рассказать, как есть, — спокойно ответил доктор. — Мне показалось, что вы из тех, кто предпочитает знать всё.

Это да.

Это он правильно.

— Но я буду рад ошибиться. В вашем случае.

— Почему?

Ну, раз уж у нас тут такая охеренно доверительная беседа пошла.

— Наверное, потому что а вы вовсе не такая черствая сволочь, какой показались при первом знакомстве… извините.

— Ничего, — я с трудом сдерживаю смех. Тяжело смеяться, когда в груди клокочет и булькает. — Я именно что чёрствая… и сволочь изрядная… бываю… родственнички?

— Приходили. Ваша сестра. И брат. Племянница… как я понимаю. Желали получить информацию о состоянии вашего здоровья.

Даже племянница?

Я про её существование знал, но встречаться не доводилось. Девчонка по матушкиным стопам пошла, на юридический.

— Но ваша супруга запретила что-либо рассказывать.

— И правильно, — перебил я доктора. — Ну их всех. Достали.

И никогда не виденная прежде племянница тоже.

— Тогда я наберу вашей супруге. Она будет рада. Навещала вас каждый день, — доктор поднялся. — Очень… участливая женщина.

Это он о чём?

Не понимаю… ну да и фиг с ним.

— Эй, — окликаю я. — Долго я в… отключке?

— Десять дней. Возможно, это естественная реакция организма на то, что происходит. Процесс излечения требует мобилизации всех жизненных резервов.

Ага. А ещё душа моя пребывает вне тела.

Но об этом докторам говорить не стоит. И я киваю:

— Наверное… Ленке скажите, чтоб не торопилась… а то водит она мало лучше, чем готовит. Не хватало только, чтоб расшиблась по дороге…

У неё водитель есть, но Ленка почему-то этого стесняется.

Или самолюбие?

Или ещё какая бабская придурь? Но пусть едет неспеша. Аккуратно. И вообще… запретить ей что ли самой водить? Хотя… так она и послушает.

Ленка же.

— Главное, что ваше состояние нельзя считать в полной мере комой. Скорее оно близко к очень глубокому сну. И это тоже до крайности необычно. Однако всякий раз вы пробуждаетесь…

Голодным.

Я точно хочу есть. И ещё такое чувство, что сидеть смогу. Наверное. Или вот даже встану. Почему нет? А там, глядишь, доберусь до окна, выгляну…

— Поесть бы, — говорю, обрезая эти глупые мечтания. — Только… нормального чего. Мяса там. Мясо у вас есть?

— Есть, но, боюсь, вы ещё не готовы поглощать стейки. Точнее можете, запрещать не стану, — доктор глядит на меня преснисходительно. — Но ваш желудок их не примет. А коль хочется промывание…

— Ненавижу докторов.

Он только хмыкает.

— Есть мясное суфле. Можно попробовать. Или с бульона начать.

— Неси свой бульон, — ворчу. А потом добавляю: — Обидишь девчонку, Ленка тебе яйца оторвёт… ты не смотри, что она с виду дура дурой…

— Вы оба… странные, — доктор не обижается. А потом зачем-то говорит: — Пока… не стоит заглядывать вперед. В конце концов, будущее — штука сложная…

Вот тут я с ним согласен полностью.

Сложная.

Я уж пару месяцев как отбыть должен и не в райские кущи. В кущи таких, как я, не пускают. Чем дальше лежу, тем яснее понимаю, что сколько бы ты храмов не отстроил и свечек не купил, крови не отмоешь. Вся она, мною пролитая, со мной пойдёт.

И потянет.

Куда?

Лучше бы не думать… я и не думаю. Бульон оказался ничего такой. Нет, со стейком не сравнить, но все одно лучше бурой размазни, которую в меня обычно пытались впихнуть.

Ленка тоже появилась.

Довольная донельзя.

— Я тут договорилась, — сказала она, устраиваясь рядом, — чтоб фонд открыли. Будем детишек лечить. Тут вот и будем. Тут оборудование хорошее. И врачи не хуже, чем в Швейцарии… и только расшириться надо. Мы им корпус, а они тогда…

Ленкино щебетание успокаивало. И думать не хотелось, о том вот, другом мире. А вот об этом — почему бы нет. Детишек лечить… да, дело хорошее. Я и прежде фондам помогал, но это больше порядку ради и полноты образа. Пиарщики там настаивали. Опять же с налогами можно было крутануть.

Но здесь и сейчас… другое.

— Доктор наш мозги промыл? — ворчу порядка ради. И Ленка, меня знающая, как облупленного, отмахивается:

— Дурак ты, Громов… вот… на кой эти деньги? Какой в них смысл, если так-то? Нет, есть, конечно… без денег хреново, но… лежат, лежат… у меня вот тоже никого-то нет, — взгляд её становится задумчивым и туманным. — Я вот на тебя смотрела и думала всё… помрём мы и будто не было никогда. Ничего-то хорошего не останется…

— Почему…

— Ай, ты понимаешь. Фирмы, центры торговые… дома — это не то. Не так… не знаю. Душу щемит. Я… просто спросила, чем им помочь. А он сказал, что клинике — ничем, но вот… если смогу оплатить… там девчонка одна… операцию сделать. Я и оплатила. Для нас копейки. И так мне хорошо стало, Громов… так… не знаю. Правильно, что ли? Вот и… ты, конечно, можешь запретить.

И смотрит с вызовом.

— Документы принеси, — ворчу, уже понимая, что ничего-то запрещать не буду. — Надо стратегию там…

— Не учи, — Ленка тряхнула поредевшими кудельками. Волосы она по старой привычке высветляла до белизны. И завивала. И знаю, что ей много раз предлагали сменить этот вот имидж, который несовременный, а она отказывалась. Я даже понимал, почему — боялась.

Окончательно потерять себя боялась.

И зря.

Она вон, какой была, такой осталась. Внутри.

— Деньги, конечно, потребуются неплохие, но я получу долю в клинике и немаленькую. К ней кое-какие права… изначально установлю квоты. Надо будет кое-что в уставных подправить.

Это да.

Ленка у меня только выглядит блондинистой дурочкой. А так она умная. У нее дипломов пара имеется, которые она в старой папочке хранит.

Ветеринар…

Не знаю, какой из неё ветеринар вышел, а вот финансист — отменнейший. Я ей ещё когда пост директорский предлагал, а она отказалась, мол, куда тебя, Громов, без присмотру оставлять? Так и сидела секретаршей. Ну да так в чём-то и удобнее было.

Хорошо…

— Делай, — говорю. — Я в тебя верю.

А в себя вот — не очень.

Ещё ей другое сказать надо:

— И Лен… ты же понимаешь, что вот это всё… что оно ни хрена не надёжно. Что я в любой момент могу… ты, главное, тогда не бросай?

Церкви там, может, и не зачтутся.

А вот дети?

Те, которые поправятся благодаря моим деньгам? Может, эти дети как-то оправдают то, чего я творил? Хотя бы малость.

С чего я вдруг задумался?

Да как-то вот… если души праведников поднимаются в вышний мир, то… те, кто не праведник, попадает в навь? И становится тенью? Нет, может, оно не так совсем. Скорее всего не так, ибо дерьма в мире больше, чем праведников, но… не хочу. Становиться тварью вроде той, которая забирается в чужое мёртвое тело — не хочу…