Громов: Хозяин теней

Глава 24

Глава 24

«…извещает о прибытии в церковную лавку Свято-Сергиевского собора новой партии свечей восковых иерусалимских по цене 55 коп. Гарантийные письма прилагаются. Возможна доставка»

«Объявления»

Город.

Снова тени и тени. Молчание. Мозырь сел спереди, мы с Метелькой устроились на заднем сиденье. Еремей вёл машину неспешно, уверенно.

Куда мы ехали — понятия не имею.

Ехали. Порой поворачивали. Одно время машину и потряхивать стало, будто та по камням скакала. И Мозырь даже выругался, но тихо, едва ли не шёпотом. Впрочем, вскоре тряска утихла, машина же прибавила ходу. Поворот. И ещё один. И остановились.

Еремей вышел первым. А Мозырь повернулся к нам:

— Это старые мануфактуры. Место не самое приятное, так что держитесь Еремея, он приглядит… хотя ты, мелкий, можешь и остаться.

— Я пойду, — насупился Метелька и, вспомнивши, с кем разговаривает, добавил: — Если позволите.

— Позволю… отчего ж не позволить. Я тоже пойду.

И Мозырь вышел.

А там и нам дверь открыли.

Воздух… первое, что обращало внимание на себя, это воздух. Какой-то едкий, душный, будто пропитанный химией. От этого воздуха глаза заслезились, и в носу защипало. И я чихнул.

Потом ещё раз чихнул.

И откровенно закашлялся. Не только я.

— Тут… воняет, — выдавил Метелька — Как на кожевенных…

— Они и стоят. Он там, — пояснил Еремей, махнувши рукой куда-то в сторону. — Еще пара скотобоен имеется, у речушки. Ну и так, по-мелочи.

Реку я видел, широкий чёрный рукав, вплотную к которому подбирались низкие узкие здания. Из крыш их то тут, то там торчали трубы, а из труб сочился грязный самого отвратного вида дым. Да, до мысли строить очистные сооружения тут явно не дошли.

Подозреваю, что и отходы сливают прямо в реку. И потому пить из местных рек не стоит.

Это на будущее.

Савка снова очнулся и теперь озирался с немалым любопытством. В таких местах он не бывал.

— Меня мамка только во двор пускала, — признался он. — И ещё потом на улицу, но там меня побили…

Это не в тот ли раз, когда он субдуральную гематому получил, а с нею и проклятье? Но смотрим вместе. С рекою понятно. Со строениями — то ли коровники, то ли те самые скотобойни, то ли ещё что — более-менее тоже. По другую сторону от поля, на краю которого приткнулась машина, возвышались тёмные громадины домов, причём высоких таких, этажей на пять.

— А там что?

— Старое общежитие, теперь доходный дом сделали. Дешёвый, — пояснил Еремей. — Рабочие обретаются. И так… всякий-разный люд.

Полагаю, не самого благочинного поведения.

Вот уже и думать начинаю местными критериями. Ассимилируюсь.

— И что мне искать?

— А вот если б я знал, чего искать, — Мозырь заговорил насмешливым тоном. — Я бы и нашёл… третьего дня тут девку нашли, мёртвую. И без следов… повреждений. Высосали её, стало быть.

Или инсульт приключился с инфарктом.

Или ещё что, чего они не выяснили.

— После всплеск отметили… тут есть наше… дело, — Мозырь чуть поморщился, явно не та тема, которую стоит развивать. — А на ближней скотобойне рабочий сменщика забил. И сожрать пытался… его-то другие скоро пришибли, но думаю, если б Синодника вызвали, тот одержимость подтвердил бы.

— Но не вызывали?

— А зачем? Мёртвому душу уже не очистишь.

А Синодник, глядишь, и вопросы начал бы задавать. Те, которые неправильные. Потому киваю, мол, понятно всё…

И Метелька кивает. Слушал он с самым внимательным видом. Я же уточняю:

— А карта есть? Места? Окрестностей там.

— Карта? А увидишь? — Мозырь не злится, скорее весело ему. Ну да, вряд ли он верит, что полынья имеется, иначе бы притащил не меня. Должны быть и иные способы, раз охотников мало, пусть не такие точные, но всё же.

— Эта девушка и скотобойня далеко друг от друга?

— А пожалуй, что и рядом… — голос Еремея был задумчив. — Тут если напрямки. Но она не на скотобойне работала.

— Тогда пошли.

— Куда?

— Для начала туда, где девицу нашли.

Сам-то я сомневаюсь, что увижу хоть что-то, но попробую выпустить тень. Та, как понял, способна учуять следы нематериального свойства.

— Идём, — Еремей протянул руку, потом глянул на меня, на Метельку и, вздохнув, подхватил меня на руки, чтобы на шею посадить. — Там бурелом. Ещё расшибёшься. Держись крепче…

Он зашагал к берегу.

Здоровый всё-таки. Пусть Савка и не сказать, чтобы рослый, скорее средний, но… не малец совсем. И не ребенок. А этот вот будто и не заметил весу. Я оглянулся. Метелька бежит сзади, подпрыгивает. А за ними уже и Мозырь, причём с фонарём, свет которого скользит по земле.

Выходит, что Еремею фонарь без надобности?

Видит?

От реки пахнуло затхлою порченой водой, и ещё гнилью, смрадом тухлого мяса. Теперь река, заслонённая разросшимся ивняком, была не видна. Но чувствовалась. Странное дело, вода нам не нравилась. Нам?

Да.

Тени — точно.

К помывке в приютском душе она относилась с полнейшим равнодушием, а вот эта текучая вода ей не нравилась категорически.

Меж тем Еремей, остановившись, снял меня с шеи и осторожно, бережно даже, поставил, сказав:

— От тут лежала она…

— Там, — я повернулся к другому месту. — Она лежала там.

Это похоже на сизоватое марево, которое поднялось от земли, да и застыло над нею. Ветерок пробирается, колышет траву и ветви, а марево неподвижно.

Мы подбираемся к нему.

И тень тянется, прямо чувствую, как она скребется, желая выйти на свободу.

— Не подходите, — прошу и поворачиваюсь спиной. Знаю, что смотрят, но не знаю, что увидят. Ладно… рискнём. Без тени я тут всё одно не справлюсь.

Она стекает в марево, расползаясь так, чтобы накрыть его и вобрать всё, до капли. И главное, кажется, что сама тень успела вырасти. Или не кажется? Он сделалась будто бы плотнее. Да и больше. И обличье… нет, обличье ещё не вернула, то, прежнее. Главное, что поглотивши марево — ощущаю кисловатый привкус во рту, тень потянула меня за собой. На узенькую дорожку, которую я теперь видел. Точнее не её, а будто пятна этого вот марева… что оно такое?

Как же не хватает знаний.

Образования.

Охотники ведь должны где-то учиться. Не знаю, в школе специальной или ещё как. И мне туда надо. Нам, с Савкой. Дерьмо. Всё чаще начинаю думать про это вот тело, как про своё.

Плохо.

Очень плохо.

И тень не обвинишь. Тень вытягивается и принимает-таки очертания. На кота похожа. Такого вот помойного, отощавшего до крайности, изъеденного лишаём и жизнью кота.

Потом всё.

Кот-тень скользит меж травы, подбирая капли-следы. Я иду за ним. За мной почти беззвучно движется Еремей. Я спиной ощущаю его присутствие. А вот Метельку слышу — громко сопит и под ногами у него то ли ветки хрустят, то ли камушки шелестят.

На берегу тень останавливается. И до меня долетает отголосок раздражения. Черная текучая вода ей неприятна. И пятен почти нет. Тень отступает, пятится и сворачивает на другую тропинку. Теперь та движется вверх по пологому склону. А вот след становится шире.

— Дерьмо… — шепчет Еремей. — Эй… Охотник, давай за мной.

— Нет.

Я не знаю, увидит ли он тень, может, нормальные люди вообще лишены этакой великой радости, но рисковать не хочется.

— Мне… надо. Тут пока не опасно.

— Еремей? — голос Мозыря доносится откуда-то сверху. Значит, за нами не пошёл.

— Полынья есть. Точно… воняет… той стороной.

Воняет?

Мы с Тенью принюхались. Запах и вправду имелся, просто слабый. Я вовсе решил, что это так от реки тянет, характерненько. Влагой и гнилью, и ещё мочой, и дерьмом, и тухлым мясом. И среди общей вони тонкий будто цветочный аромат терялся. Но стоило его ощутить, и я удивился, как мог не понять сразу, что это — иной запах.

Настоящий.

Той стороны.

И знакомый он, по прежней моей жизни. Мне тогда на многих похоронах бывать случалось. А потому и запомнил эту, особую смесь, аромата сырой земли да цветов.

Тень уже не рвалась вперёд, а прижавшись к земле, ползла, подкрадываясь к чему-то…

— Погоди, — я вытянул руку, и Еремей послушно остановился.

Тень же заворчала.

И смолкла.

Наша связь тоже упрочилась. От хорошего питания? Главное, и поводок увеличился… и надо будет кормить зверушку. Или нет? А если, набравшись сил, она попытается нас схомячить?

Нет, учиться, учиться… где бы ещё учителя найти.

Потом, после того, как передумаем помирать.

Тень рванулась вперёд, и я увидел, как сумрачные когти её вошли в плоть другого призрачного существа, весьма напоминавшего крупную галку. То заорало, и протяжный вопль понёсся над рекой.

— Точно полынья… это икушники орут, — сказал Еремей, сплёвывая.

— А икушники — это кто?

Тень поглощала тварь, причём морда её вытянулась, образуя крючковатый клюв. Этот клюв и отрывал куски призрачной плоти, которые Тень жадно заглатывала.

— Совсем не учили? — осведомился Еремей.

Он стоял, озираясь, и думаю, взгляд его скользил по-над водой и зарослями ивняка, особенно плотными в этом месте.

— Совсем. Тут один был… рядышком.

— Был? — Еремей поглядел на меня.

— Был, — подтвердил я, а Тень икнула, но дожрала-таки остатки икушника. — Он это… умер.

— Случается, — к новости Еремей отнёсся спокойно. Тень же совершенно по-кошачьи облизала когтистую лапу. При этом и клюв не исчез, и из образа она не выпала. В конце концов, почему бы и не быть клювастым котам. Она поднялась и неспешно, уже не скрываясь, двинулась дальше. — Икушники — мелкие твари, только-только обличье принявшие. Их, если слабые, обычный человек и не увидит. Так-то не особо опасны. Простейшего образка хватит, что защититься. Или креста там…

Я двинулся за Тенью, Еремей за мной, ну и Метелька с нами, стараясь держаться поближе к Еремею.

— А у них, значит, не было? Ну… у той девицы?

— Может, дурным делом промышляла. Тут есть рядом пара домов весёлых. Многие бабы подзаработать ходят. И некоторые, особенно, что недавно в деле, стыдятся, образки снимают, хотя не раз говорено, что этот грех и отмолить можно… или потеряла где. Хотя навряд ли.

Я тоже думаю.

А вот что сняла, так это возможно… но идём. Впереди показывается стена, только какая-то покосившаяся. Дом, некогда добротный, ополз, наполовину съехавши в воду. Крыша его подломилась и просела. Черные провалы окон глядели сквозь ивняк, поднявшийся стеною. В нём уродливыми кругляшами виднелись брёвна, на которых некогда держалась ограда.

— А может, приняла чего… икушники — слабые. Обычный человек их и не ощутит, разве что настрой испортится. Но вот если пьяный или опию накурился, или в голове мысли недобрые, то икушник тогда на голову падёт да и зацепиться. Клюв у него длинный, прям в темечко воткнётся.

Голос Еремея звучал спокойно и даже отстранённо.

— Выжрет он и душу всю… а тело так-то без следов останется.

— Как у той женщины?

— Да…

Ясно.

Твари бывают разными, но моей Тени этот икушник на один зуб. Она вон и сейчас оглядывается, явно желая увидеть еще одного.

— Но обычно икушники стаями водятся… — добавил Еремей тише. — Этот был один?

— Да.

— Плохо, — он уже не дожидаясь разрешения задвинул меня за спину. А в руках появились револьверы. Причём такие вот, светящиеся слегка.

Стало быть, не ошибся я, предполагая, что и против теней имелось оружие, такое, которое может использовать обычный человек.

— Почему плохо? — поинтересовался я, дёргая тень. Не хватало ещё, чтоб Еремей её пристрелил.

— Потому что стая сама от еды не ушла бы. Стало быть, полынья открылась не вчера. И по следу икушников пришёл кто-то другой… кто-то куда более серьёзный, — Еремей озирался и я чувствовал, что ему здесь очень не нравится. — Так, мальчик, держись рядом и под руку не лезь.

Не собираюсь.

И держусь.

Идём. Дом ближе и ближе. Я странным образом вижу неровность стен его, некогда крашеных, но теперь краска облезла. И окно перекосило, ставни треснули, одна повисла на печальной петле.

Нехорошее место.

Что-то здесь произошло… что-то такое, что заставило людей уйти и бросить. Ладно бы дом, хотя и его могли перенести в другое место. Вон, брёвна огромные, крепкие, внутри наверняка вполне себе хорошие.

А бросили.

И крылечко… наличники.

Ставни эти, цветочками убраные.

— Что здесь было? — спрашиваю Еремея шёпотом, и чувствую, как Метелька, забывши про собственную крутость, хватает меня за руку. Пальцы его ледяные, и лицо в темноте кажется белым. — Кто жил в этом доме… и… как он умер?

— Страшно, мальчик… правильно ты сказал. Кто умер и как умер… ростовщик один. Не из самых поганых, даже совестливый, насколько может быть совестливым ростовщик. А с ним — семья его. Матушка престарелая, сестрица полоумная, жена и пятеро детей… всех положили.

— Кто?

— Залётные, — лица Еремея не видно, но голос сипл и напряжён. — Мы их достали… и тут же…

Двойное убийство на одном месте? Могло ли оно отворить полынью? Да хрен его знает. Просто вот… чувствую, что здесь это, рядом, чем бы оно ни было.

И запах, цветочный, кладбищенско-лилейный, лишь усилился.

— И что за тварь может прогнать икушников?

— А ещё не уйти к людям… — добавляет Еремей. — Твари за едою идут, мало кто из них на месте селится, да и то по первости.

Озираюсь.

Тень прильнула к стене, она не крадётся уже, скорее сама прячется, и значит, что бы ни скрывалось в доме, оно сильнее.

Опаснее?

— И чтоб на месте дурном… выхлест, — подумав, отвечает Еремей. — Скорее всего выхлест… говорил же, спалить надо было…

Протяжно, как-то совсем уж по-киношному, заскрипела дверь. И тут же, скрывая в этом нервном звуке свой голос, заворчала тень. А потом, точно набравшись решимости, сунулась в щель.

И выкатилась обратно.

— Твою же ж… — выстрел заглушил голос Еремея.

А я… я понял, что твари бывают разными.