Громов: Хозяин теней

Глава 7

Глава 7

«Трое неизвестных ворвались в нумера, где остановился новгородский купец первой гильдии Н., и, застреливши охранника, связали и самого купца, и двух его приказчиков. После чего изъяли двести тысяч рублей, а также золотые украшения в большом числе, сообщив, что совершают акт реквизиции в пользу нуждающихся, и скрылись в неизвестном направлении. Дознание ведётся…»

«Вести»

Ленка сидела у кровати, на том креслице, которое обычно занимала медсестра. И покачивалась. Взад-вперед, взад-вперед…

А она старая.

Я и сам немолод. Сейчас и вовсе лучше в зеркало не смотреться. Но я-то ладно. Когда я пропустил момент, что Ленка постарела? Вон, морщины… она не колет всю это новомодную хренотень, за которой млеют, кажется, все. Мне одна подруга, из числа последних, твёрдо вознамерившаяся статус сменить, помнится, втирала, до чего это всё важно.

Ботокс.

Нити какие-то.

Массажи, хренажи… нет, расстались не по этому. Просто скучно стало.

— Ленка, а Ленка, — отвлекаю её от раздумий. — А у тебя морщины. Знаешь?

— Падла ты, Громов, — говорит она и улыбается.

И морщин становится больше.

Нет, Ленка, она… ухоженная. Вроде это так правильно говорить. Причёска вон. Костюмчик не из дешевых. Всяко лучше того, у китайцев отжатого, из скользкой типа шёлковой ткани, который я когда-то подарил. Последнюю мою очень злило, что я столько на Ленку трачу.

Вообще требовала уволить.

Дура.

— Какой есть… давно я?

— Спишь? Да уже часа два. Знаешь, врач сказал, что тебе вроде бы лучше… что…

И голос дрогнул. Значит, эти улучшение — не для порадоваться.

— Говори уже.

Вздох.

И взгляд на руки.

— Ноготь вот сломала, — и руку протягивает, показывая. Ногти у неё тоже короткие, потому как знает, до чего меня нынешняя мода с ведьмачьими когтями выбешивает. И лак нежненький, то ли розовый, то ли бежевый, то ли ещё какой. У баб этих цветов уйма. И каждый по-разному называется.

— Ты, — говорю, — не увиливай. И попить дай. Может, бульончику принесла?

Ленка покраснела.

— Извини… я посолить в прошлый раз забыла.

— Зато знаю, что варила сама….

— Ну да, — руку она убирает за спину и выдаёт. — Врач этот… вроде как улучшения часто происходят… перед…

— Смертью?

Ленка оборачивается, точно та, о ком я говорю, рядом.

И кивает.

— Хорошо тогда.

— Хорошо⁈

— Не ори, а то сбегутся.

Я не хотел видеть ни докторов, ни медсестёр. Сделать ничего не сделают, а суеты наведут. Мне же и так неплохо. Я подумал и с немалым удивлением понял, что действительно неплохо.

Хорошо даже.

Боль отступила.

Тело вдруг легкое-легкое, будто пухом изнутри набитое. И кажется, если возникнет у меня желание встать и пойти, я встану и пойду.

Вот же…

— Извини, — Ленка тотчас усовестилась. — Тут… твоя… сестра приходила скандалить.

Дура.

Если Викуся хоть как-то соображал, то Янка вовсе безмозглою уродилась. Точнее в маменьку пошла, которая всю жизнь в торговле обреталась, сделавши карьеру от продавщицы до заведующей мясным местного универмага. И главное, раньше-то должность была хорошей.

Уважаемой.

Денежной.

Вот и привыкла папенькина супружница на людей сверху вниз поглядывать да и обращаться так же. Новые времена её не пощадили.

На хрен.

— Надеюсь, ты её послала, куда подальше?

Янка эту вот манеру от маменьки взяла, только уже без должности и возможностей. Хотя… как-то ж в прокуратуре обжилась. На это её хватило.

— А то… потом ещё этот… такой… твой племянничек…

— Скандалил?

— Цветочки принёс. Конфеты. Кстати, на приличную кондитерскую раскошелился. Песню пел, как страдает…

Даже знаю, кто именно.

— И что очень хотел бы сблизиться. И что его сын тебя полюбил. Смешной мальчонка.

— Ага, — говорю. — Тимоха звать…

— Громов…

У Ленки усталые глаза. И возраст в них читается яснее, чем в морщинах. Все те года, когда пришлось голодать или жрать дерьмо, или же его творить. Это ведь не прошло даром.

Этот взгляд, его золотыми нитями не ушьёшь и чудо-зельем не закапаешь.

— Чего?

— Ты только не ругайся…

Времени у меня не осталось ругаться. Но Викушин сыночек удивил. Раньше других понял, что с Ленкою дружить стоит.

— Продай, — сказала она и выдохнула. — Фирму… заводы… всё… от Антоненко до сих пор ждут согласия. И цену дают нормальную.

— Лен…

— Я понимаю, что тебе жаль. Но… ты тоже пойми. Я не справлюсь.

— Справишься.

— Нет, Громов… это не тебя штопать. И не… в овражке покойников закапывать, — она отвернулась, но слёзы не скрыть. — Это другое…

— Всё равно справишься. Ты же вела последние сделки. Ты… управляющие толковые. Тебя знают. Поставщики… связи…

— Держатся на тебе, Громов. А тебя не станет, кто я?

— Моя жена…

— Это да, но… — она мотнула головой. — Я не хочу… просто не хочу. Я тоже устала, Громов. Ты бы знал, как я устала… даже тогда, когда… ну…

Вслух она некоторые вещи говорить боится.

— Тогда я так не уставала. А теперь… звонят-звонят. Встречаются. Уже интриги плетут… твои хорошие управляющие готовы в горло друг другу вцепиться, чтоб кусок пожирнее урвать. Со мной считаются, но как бы невсерьёз. Приятели твои из муниципалитета… ты же сам понимаешь, отвалятся, как только выпадет случай. Про тех, кто повыше, вовсе молчу. Те нас уже списали. И другие тоже… и Антоненко пойдёт в наступление. И да, может, поднатужившись, я и удержу. Застрою тех и других, и третьих… — она снова посмотрела на ногти. — Но я больше не хочу поднатуживаться. Я… я хочу уехать. К морю. Куплю себе дом с садом. Буду сидеть и пялится на волны. Лошадь заведу…

— Я тебе конезавод купил.

— В этом ты весь, Громов… на кой ляд мне этот конезавод нужен был? Я хотела лошадку выгуливать. Яблоками угощать. Морковкой. Может, сесть бы верхом решилась… а конезавод — одна морока. То корма, то падёж, то ещё что…

Да уж.

Об этом я как-то не подумал.

И Ленка понимает.

Улыбается, как когда-то давно. Улыбка у моей Ленки крышесносная. И я снова чувствую себя молодым, безбашенным и готовым мир на части порвать. Не ради неё, но… и ради неё тоже.

Тогда я не слишком задумывался, почему.

— Готовь, — выдавливаю из себя. — Документы. И поскорее…

— Готовы уже…

— Ты могла бы и сама. Объявить меня, скажем, недееспособным…

Качает головой.

Не могла.

Нет, технически — вполне. В чьих руках бабки, тот и рулит. Это я давно уже понял. Но Ленка не из таких.

— Деньги хоть нормальные дает?

— Хватило бы и праправнукам… если б они у нас были, — улыбка тускнеет. — Но так-то да… норм. Подумай… может, фонд какой… имени Громова…

Я ржу и от смеха там, в груди, что-то смещается, подталкивая к горлу. И булькает. И я захожусь кашлем, на который машины отзываются писком.

Фонд имени Громова…

Придумала же.

— Сама… решишь… звони этой сволочи… пусть приходит, пока я в сознании. И мозгоправов захватит, чтоб потом оспорить не мог. Да ты лучше меня знаешь…

Знает.

И выдыхает с облегчением. Неужели и вправду думала, что откажусь? Хотя… год или два тому отказался бы. Она же предлагала. Раньше. Когда только стало ясно, что мне не жить, что срок отмерен невеликий, аккурат с делами разобраться. Я тогда обматерил её, потому что показалось Ленкино предложение предательством.

Как так…

Я всю жизнь положил на фирму, которая давно уже концерн и чего-то там ещё, и по сути даже маленькая империя. Моя. Личная. И обладание ею грело душу. Самолюбие опять же тешило, потому как выходило, что я, Савка Громов, не шушера детдомовская, не бомж и даже не бандос, а уважаемый человек и бизнесмен.

Олигарх. Ну или почти.

Хрена.

— Ты… — просить я не привык, но тут иначе не выйдет. — Того паренька… если захочет, то привези. Ладно? Только нормально… без этих вон.

А то явятся мордовороты. Напугают.

— Можешь с мамкой, чтоб глянула, что тут никто обижать не станет.

— А ты меняешься, Громов, — Ленка смотрит внимательно. — Возможно…

Запнулась.

Не сказала, что к лучшему это. Или к худшему. Или потому, что мозги плавятся. А они плавятся. И когда Ленка берет телефон — с Антоненко договаривается, не иначе — я закрываю глаза. И уже почти без усилий оказываюсь там.

Лазарет.

Запахи знакомые. Да и где мне ещё быть? Но не один. Мы с Савкой лежим в кровати, а над нею нависает фигура.

От фигуры пахнет спиртным.

И она покачивается. Будто человек этот всё никак не может решение принять. Или принял, но в голове, а взять и сделать то, чего он там в голове надумал, оказалось сложнее. В руках он мнёт что-то…

Подушку?

Серьёзно?

Савка. Дёргаю мальца, пытаюсь во всяком случае, но не выходит. Савка прячется где-то там, в глубинах то ли разума, то ли души. Главное, что спрятавшемуся там, ему выглядывать не хочется. Как ребенок, который при пожаре под кровать забивается, надеясь спастись.

Нет.

Не выйдет.

И раз уж так, я занимаю тело. Приоткрываю глаза. Осматриваюсь, отмечая, что очертания предметов становятся чётче. И мужика узнаю — тот, свежеявившийся, который нас продать кому-то собирался.

А теперь, когда не вышло, прибить?

Ни хрена это не логично.

И главное, видно, что трусит, что прям весь на дерьмо исходит, до того ему страшно и непривычно. Ну да, убивать людей непросто. Особенно в первый раз. А тут ребёнок.

Дети…

Спокойно убивают детей лишь конченные психи. Этот же…

— Дяденька, — я решил рискнуть и глаза открыл. — Дяденька, а что вы делаете… мне страшно, дяденька!

И сказал это громко. А ну как тут ещё кто есть поблизости.

— Я? — он стушевался и от кровати отскочил, убирая подушку за спину. — Я тут…

Как есть трус.

И из тех, кто до последнего будет отступать. А потому самое главное — не загонять в угол.

— Вы… меня лечите, да? — и глазками хлопнуть. Не знаю, видит он там что или нет, но хлопаю старательно и голосок вымучиваю жалостливый. — А что со мною было, дяденька? И попить бы…

— Попить… да, попить…

Внимание его переключается, а я выдыхаю. Если он не решился убить меня спящего, то бодрствующего тем паче не рискнёт.

— Сейчас. А ты что, не помнишь?

— Помню… плохо помню… вот как бегал… и вернулся…

— Куда бегал?

— Так, вокруг. Для здоровья. У меня здоровье слабое. Я решил, что если бегать буду, стану сильным… вот как вы.

Он что-то там пыхтит. И уходит недалеко, к столу, на котором графин с водой стоит. Наполняет стакан. Возвращается. Пить страшно, а ну как плеснул чего. С другой стороны, что ему мешало это и сделать? А он с подушкой припёрся. Значит, или нечего плеснуть, или опасается, что отравление обнаружат.

Сказать определённо сложно. Я слишком мало знаю про мир.

Пью.

Вода местная имеет своеобразный привкус, но его я уже знаю.

— Ты… мальчик… отдыхай, — велит Антон Павлович. — Тебе надо восстанавливать силы…

— Антон Павлович? — дверь открывается без стука, и в комнату входит Евдокия Путятична. — Что вы тут делаете?

— То, что и должен.

Он чуть дёргается, но вспоминает, что треклятая подушка лежит на табурете, у стола с графином, и успокаивается этим.

— Наблюдаю за пациентом.

— Что ж. Очень рада, что вы снизошли до исполнения непосредственных обязанностей, — голос Евдокии Путятичны сочится ядом. — Но теперь я вас сменю. Вам стоит… подготовиться.

— К чему?

— Ко встрече с дознавателем.

— Синод? — обречённо поинтересовался Антон Павлович.

— Он самый… завтра с утра и прибудет.

— С чего вдруг так скоренько зашевелились?

— Понятия не имею, — она подвигает стул и садится подле кровати. — Возможно, рядом оказался. А возможно… разные слухи ходят, Антон Павлович.

— Вам ли слухам верить…

Эти двое за время моего отсутствия то ли договорились, то ли примирились. Во всяком случае прежнего раздражения я не ощущал.

— Порой только им и остаётся… цензура в последние годы стала куда как жёстче. И многое до людей просто-напросто не доходит. Впрочем, не стоит пугать юношу. Давно очнулся?

— Только что. Воды вот попросил. Я и налил.

Антон Павлович явно не спешил уходить.

— Как твоё самочувствие? — обратилась ко мне Евдокия Путятична.

— Голова болит, — честно ответил я, хотя и не был уверен, что болела она после стычки с тварью. Может, Савкино тело так на меня реагирует. — И есть хочется. Очень.

— Это нормально. Энергетическое истощение…

— Чай поможет, — согласилась с ним Евдокия Путятична. — С вареньем. И сушки есть.

— Я печенье привёз. Шоколадное. Будете?

Отказываться она не стала. Я тем более. Не настолько я вежливый, да и не положено сироте. Так мы и пили чай с сушками, вареньем крыжовенным, которое Евдокия Путятична намазывала на ломти белого хлеба, и шоколадным печеньем.

Просто пили.

Молча.

И так же молча, допив, они разошлись, а я остался. Разве что Евдокия Путятична в дверях сказала:

— Завтра прибудет дознаватель от Священного Синода. Он хочет поговорить с тобой. Не следует его бояться…

И тут соврала. Мы это поняли.

— Главное, — добавил Антон Павлович. — Не пытайся от него что-то утаить…

Интересное, однако, напутствие.