Громов: Хозяин теней

Глава 23

Глава 23

«Приготовление омлета: снять с бычьего мозга плёнку, отварить оный в подсоленной воде и, остудив, нарезать маленькими ломтиками. Сложить в металлическую тарелку на масле, после чего покрыть красным соусом с мадерой и томатом, запечь в печке. А обрезки от мозгов изрезать помельче, сложить в кастрюлю, положить рубленых вареных шампиньонов, прибавить немного того же соуса, погреть немного на плите. Разбить несколько яиц венчиком и выложить на масленую сквороду и немного поджарить. Сложить рубленную массу из мозгов и шампиньонов в середину омлета и, закрыв края, опрокинуть на длинное тёплое блюдо, а наверх положить ломтики мозгов и подать».

«Омлет с мозгами». Рецепт из меню одной ресторации [1].

Я выхожу, но прежде, чем притворить за собой дверь, выпускаю тень, которая скользит внутрь, подбирая капли чего-то… сил? Эмоций? Главное, что их много. И зрение вновь меняется, словно черно-белый мир вдруг решает расслоиться, обрести глубину.

Смотрю.

Неровность каменных ступеней и россыпь пятнышек на них. Кровь! Я не сразу понимаю… много крови. Одни капли тянутся вверх, другие — вниз.

И дорожки разные.

Наслаиваются, перекрещиваются. А вон и целая лужица дотянулась до стены да и проросла вверх, уже не кровью, а то ли мхом, то ли плесенью, трогать которую противно, но я пытаюсь прикоснуться. И не удивляюсь, когда получается. Под пальцами она мягкая, что шёлк. А ещё в прикосновении моём рассыпается пылью, и пыль просачивается сквозь кожу, оборачиваясь силой.

Эта не похожа на горячую целительскую.

Эта… иная.

Совсем.

Но в то же время родная. А потому я потихоньку спускаюсь, памятуя, что поводок тени не так и длинен. Заодно уж подбираю эту плесень. От моего прикосновения на ней остаются пятна-следы и те в свою очередь разрастаются, расползаются в стороны будто круги на воде.

Силы же становится больше.

И она укрепляет нашу с тенью связь. Та тоже подбирает разлитое в кабинете. И судя по всему, там много больше… а ещё я вижу.

Мозырь сидит в кресле, сцепивши руки.

Долго сидит.

Потом вытаскивает круглую бляху и сжимает в руке.

— Мальчишка спускается. Посади там в машину. И не напугай. Пока нужны… да, пожалуй… накорми чем. Приютские всегда жрать хотят.

Потом встаёт.

И я отзываю тень, чтобы ускорить шаг. Хотя и не настолько, чтобы совсем. Просто иду, обеими руками опираясь на стену и потому, когда передо мной возникает человек, то видит он вполне обычную картину: слепого мальчишку, который пытается спуститься по крутой лестнице.

Оттого и идёт медленно.

Я даже сделал вид, что споткнулся.

— Ох ты ж, — Савкино тощее тельце подхватили и подняли. Руки сдавили рёбра, а я… я задохнулся от вони, исходившей от этого человека. — Аккуратнее, малец. Храбриться надо по делу. И помощи, когда надо, не зазорно просить.

Вонь эта была не того, материального свойства, вроде табака или дешевых духов, как там наверху. Нет, эта вонь происходила от теней, что окутывали человека плотным пологом. И главное, когда он с нами там, на улице, здоровался, я ничего этакого и не заметил.

— От так, — он вынес меня и только во дворе поставил на землю. — Охотник, стало быть? Молодой…

Тени… или не совсем тени? Наша-то живая, активная. И ныне спешила, тянулось за мною, чернильною кляксой прячась у стены. А ещё она тоже чуяла запах. И он манил, завораживал, почти лишал разума, если таковой у тени имелся.

Главное, что я чувствовал теперь, как ей хочется подобраться поближе к этому человеку.

А лучше сразу внутрь, в него, туда, где скрывается источник… болезни?

— Охотник… — я смотрю на него неотрывно, не способный отвести взгляд.

— Не нравлюсь? — человек усмехается. Белое его лицо кажется полустёртым, а там, за ним, проглядывает… не в лице, под шинелью, наброшенной поверх одёжи, будто клубок волос.

— Нет… просто… у вас тут… — я протягиваю руку, касаясь чего-то холодного. Пуговица. А ткань жёсткая и слегка влажная. От пота? А его ведь знобит.

Отмечаю это фактом.

И ещё другой — что волосья внутри приходят в движение. Нет, не волосья, клубок червей, очень тонких, но цепких, теперь я вижу их ясно, во всех уродливых подробностях, будто глаза мои взяли да и увеличили так, чтоб разглядеть можно было каждого в отдельности.

Тончайшие тела, ко всему перехваченные точно поясочками, разделённые на сегменты.

И ещё более тонкие отростки, уже даже не волосы, пушинки, каждая из которых крючком заканчивается. И крючки эти впиваются в тело, раздирая его. Крупные бусины-головы, снова щедро усыпанные колючками. И загнутые хвосты…

— У вас тут… — повторяю зачарованно, а тень не выдерживает. Она срывается с привязи, бросается на человека, внутрь человека, превращаясь сама в подобие червя, чем-то даже похожего на этих, мелких. Только покрупнее.

И гладкого.

Твою же ж…

— Савка… Савка, ты чего… чего ты с ним сделал? — рядом оказывается Метелька, который хватает меня за плечи и трясёт, повторяя в ужасе: — Савка, ты чего… чего ты, Савка…

— Ничего, — я смотрю на человека, который упал на колени, обнявши себя за живот, и теперь стоял так, покачиваясь, развевая рот и хватая им воздух, ничего-то больше сделать не способный. — Что ты видишь?

— Я? Ничего… ему поплохело. Вам поплохело, дядька Еремей? Ему поплохело! Надо бы целителя… надо…

Метелька озирался растерянно так.

И сглатывал.

И не мог решить, то ли ему остаться подле нас с Еремеем, то ли бежать в поисках помощи. И подозреваю, что он понятия не имел, куда именно следует бежать.

Я же видел тень.

Свою.

И тех, других, которых она поглощала, просто прикасаясь, выплавляя в жижу. А уже её всасывала в себя, рокоча от удовольствия. Главное, надо понять, что дальше.

— Он… болел? — уточняю у Метельки.

— Так да… грудница… такая, которая теневая, с той стороны. Дядька Еремей прежде знатным добытчиком был. Хаживал, — Метелька постепенно успокаивался, уверяя себя, что причиною происходящего — та самая грудница. — Ну а после да… тень никого не щадит.

Сказано это было уже иным, взрослым почти тоном, на который мы с Савкой кивнули.

— Кашлять стал. Хворать… помрёт, да? — впрочем, этот вопрос Метелька задал шёпотом и на ухо.

— Х-хрен… в-вам… — Еремей встал на четвереньки и его скрутил приступ кашля. А я потянул тень обратно. Нажралась? Вот и хватит. Нет, человека есть нельзя… даже если он пахнет так, что сожрать охота. И главное, я тоже ощущал дурманящий аромат из боли, ненависти, надежды, всяких иных сложно различимых эмоций. И понимал, что разодранное другими тенями тело — слабо.

Что и душа, вот она, сладкая и подгнившая, как… читал где-то, что медведи очень падаль жалуют, что порой свежие туши оставляют специально, чтоб гнить начали. Что так-то им вкуснее. Выходит, что тень наша — сродни медведю?

Ладно…

Еремей сплюнул на землю кровяной ком. И медленно так разогнулся. Он двигался осторожно, прижав левую руку к рёбрам. И взгляд его был устремлён на меня.

В меня.

Нехороший такой взгляд.

Может, не надо было тень отзывать? Сожрала бы этого вон, а свалили бы на болячку. Грудницу. На резкое её обострение. Бывает же?

— Ох… — Еремей вытер губы ладонью, поглядел… я увидел чёрное на белом. Кровь? Вероятнее всего. И Метелька схватил меня за руку. Я чувствовал, что одно резкое движение, и он сорвётся на бег.

Надо бы и нам, но…

Далеко не уйдём.

— Охотник, — произнёс Еремей. — Мелкий, а… дышать легче стало. Вытянул?

— Вроде… извините… там у вас… тёмное… как червяки, — я говорил, запрокинув голову. Еремей возвышался этакою глыбиной. — И так захотелось их забрать… так… это дар… развивается. Третья стадия.

Ни хрена не уверен, но Еремей кивает.

— С-спасибо, — выдавливает он и пытается сделать вдох. Только снова заходится в кашле. И выплюнул новый ком. Тёмная капля потекла по подбородку. — Ишь ты… и вправду дышать легче…

— Там… внутри… разодрали всё. Кажется. Целитель надо. Червяков я убрал… а что разодрали.

— С остальным справлюсь, — Еремей наклонился, а потом присел, заглянул в глаза и глядел долго-долго.

А Метелька за спиною выдыхает с облегчением. Дошло, что прямо здесь и сейчас убивать нас не станут.

— Ну… идём тогда, Охотник, — Еремей берет Савку за руку, и Савкина ладонь тонет в огромной этой лапище. А тень сыто ворчит, потому как запах стал слабее, но не исчез. И дотягивается-таки до Еремея, и впитывает эту мерзость в себя…

Собаки тоже, если так-то, падали не чураются.

Еремей ступал медленно и осторожно. И дверь автомобиля открыл. И Савку усадил, верно, опасаясь, что сам тот не справится. Меж тем на Метельку он внимания вовсе не обращал.

— Ты… это… другим разом, — зашептал Метелька, когда Еремей удалился. — Предупреждай. А то и вовсе… повезло.

Он выдохнул и пот со лба смахнул таким, театральным жестом.

— Кто он?

— Дядька Еремей? Он при Мозыре за… с теми, кто должён говорит. Или с несогласными. Или так вот… жестокий — страсть! Говорят, что один купец платить не хотел. Кричал, что государство его защитить должно… так Еремей ему все-все косточки ломал, по одной вот…

Правда?

Нет?

То, что человек в шинели был далёк от святости и вообще не сильно-то парился соблюдением закона, я и так понял. Душа его за то говорила. И тень согласилась, что хорошая душа, многое на себя приняла, потому-то и пахла вкусно.

Для тени.

Интересно, если разрешу, то она сумеет сожрать? И как скоро сделает? Так… это теория и ещё раз теория. Никого жрать мы не станем. Пока во всяком случае.

Тень вздохнула.

Но спорить не стала. А воротившийся Еремей сунул в руки огромный пакет.

— Ешьте вон. А то ехать и вы голодные. С голодного работника толку мало.

В животе тотчас заурчало, и не только у меня. Но Метелька руку в пакет совать поостерёгся, точно предоставляя мне право первым выбирать. Я и выбрал.

Пара калачей.

Хлеб, причём мягкий… ага, а тут и мясо. Курица? Точно, жареные куриные ножки, жирные до того, что этот жир, сдобренный специями, по пальцам потёк. И запах офигенный. Савка без моего понукания в ножку впился.

— Голодные, — с непонятной нежностью в голосе произнёс Еремей. — В приюте-то, чай, не кормят.

— Кормят, — проговорил Метелька с набитым ртом. — Но не мясом.

— И то дело. Мяса, небось, на всех не напасёшься. Вы ешьте, ешьте…

И снова кашель.

Плевок…

— Ешьте… пить вот только вода если.

Еремей протянул флягу.

— Благодарю, — ответил я вежливо, потому как он вовсе не обязан, но заботится. По-своему… а что не ангел, так и я ничем не лучше. Нет, костей самолично не ломал… точнее и это случалось как-то, и не только это, но давно.

Интересно, та, моя душа, она бы приманила тень?

Или как?

Додумать не успел, потому как дверь распахнулась, выпуская сразу двоих.

— Ну чего ты… — этот нервный псевдоженский голосок заставил Еремея отвернуться и сплюнуть. — Ну классный же вариант! Знаешь, сколько за такую дадут?

— Веревку тебе. Другую — мне. И это в лучшем случае… — огрызнулся Мозырь и, остановившись, развернулся, да так резко, что бежавший за ним Сургат врезался в вора. За что и получил по лбу. — Вот я не пойму, у тебя от успехов глаза застило или от дури? Помнится, клялся, что больше не употребляешь.

— Я? Я не употребляю! Что ты! Ни-ни… — Сургат отступил и перекрестился.

Был он сейчас не в халате, но в какой-то мешковатой, не по размеру, одежде.

— Тогда совсем не понятно, почему ты сам не соображаешь…

— Да никто не узнает! Сегодня заказ исполним, а завтра уже девки в городе не будет…

— Идиот, — Мозырь произнёс это с тоскливой обречённостью. — Какой же ты идиот… ладно, вернусь — объясню. И смотри, узнаю, что за моей спиной игру затеял…

Движения я не уловил.

Просто у Сургата вдруг подкосились колени, и он упал бы, если бы не ладонь Мозыря, нежно сдавившая горло.

— Я ж могу решить, что ты, дружочек, стал опасен… — произнёс он мягко, нежно даже. — Что заигрался… перешёл границу… создал проблемы и не только мне. А помнишь, о чём мы говорили? Хочешь жить долго и хорошо — не создавай проблемы важным людям…

Он разжал руку и Сургат упал на колени.

А Мозырь, повернувшись к машине, велел:

— Заводи.

[1] Вполне себе оригинальный рецепт, если кто захочет попробовать. В тот же день в меню значились суп с фаршированными клёцками и тушёный шпигованый огузок с репой.