Громов: Хозяин теней

Глава 37

Глава 37

«Очевидно, что в настоящее время назрела необходимость в создании отдельного ведомства и даже министерства, которое занималось бы вопросами освоения и разработки опричных земель, как непосредственно, так через выдачу концессий. Вместе с тем требует особого внимания надзор за так называемыми „серыми проходчиками“, действующими в обход существующих правил. Причиняемый ими ущерб с года в год увеличивается, не говоря уже о том, что, не соблюдая элементарных правил, действуя нагло и жадно, подобные личности ставят под угрозу не только собственные жизни, но и безопасность окружающих…»

Из доклада князя Скорынского, зачитанного на внеочередном заседании Думы.

Зорька хлопотала на кухне.

Причём ощущение у меня сложилось, что хлопоты эти, нынешние, затеяны исключительно из желания поглядеть, исполнит ли Еремей своё слово.

— А… — она обернулась, руки в боки упёршись. — Явилися!

— Вот, привёл…

Зорькины тоненькие брови сошлись над переносицей, а губа некрасиво оттопырилась.

— Уж прости, красавица, — произнёс Еремей вкрадчивым тоном, от которого у меня по спине мурашки побежали. — Не случалось мне прежде так вот… простоволоситься. Прими в извинение…

И протянул ей коробочку из кондитерской.

Коробочка нарядная, в тончайшую бумагу завёрнута, а сверху бант пышный увязан. Когда только успел? Хотя, когда мы в отключке были, тогда и успел.

Зорька прям замерла:

— Это… это мне? — пухлые руки её к груди прижались.

— Кому ж ещё…

— Я так-то… ну… как-то оно… не привыкши мы…

Но коробочку взяла.

— Садитеся вон, — махнула она на нас грязным кухонным полотенцем. — Куда-нибудь. Голодные?

— Очень, — соврал я. И Метелька, живо сообразивши, откуда ветер дует, закивал:

— Прям страсть до чего! Ажно кишки к хребту прилипли!

Мы чинно уселись за стол, на котором появились две миски с холодною, слипшеюся от жира гречневою кашей.

— Картошка-то где? — поинтересовался Еремей. — А то ж пока эти управятся. Давай сам подсоблю, раз вина моя.

— Да не надо, нашлося кому подсобить… где ж вы были-то? И вы садитеся, Еремей Анисимович, небось, проголодались.

— Я-то не особо. Я привычный…

— Ох, это ж не правильно-то…

Зорька закружила, захлопотала. И Метелька, толкнув меня под бок локтем, скорчил рожу. Я легонько качнул головой. Вовсе не в симпатиях дело.

В ином.

Думай…

Но думалось вяло. Холодную осклизлую кашу я заглатывал, не жуя, и комки её проваливались в желудок, который вроде недавно был полон, а теперь снова опустел и так, что от голода аж слюну погнало. Это отходняк с той стороны?

Или иное что?

И усталость. Глаза прямо слипаются… главное, вроде стараюсь, держусь, а они всё одно…

— Ох ты ж, боже ж мой! — раздалось над головою и я встрепенулся. — Совсем вы, Еремей Анисимович, их заморили…

— Так… учёба воинская — дело такое… сейчас вон спать отправлю. До классов доберемся…

Зорька замахала руками.

— Не надо, — сказала. — Там уже все поснувшие, да и беспокойные. Сегодня вон пятерых новеньких привезли, так что тоже пока обживутся, обустроятся, привыкнут к нашим порядкам. Пусть от тут при кухне и ложатся. Я скажу, чтоб утречком их не беспокоили…

Надо же, какая вдруг забота.

— Тут вона, рядом, закуточек есть. И топчанчик поставили. Я сама, случается, как припозднюсь до города вертаться, то и туточки… а порой и вовсе.

Я поднялся.

Странное оцепенение не проходило, и главное, вроде всё осознаю, всё понимаю, но в сон тянет со страшною силой. И лилиями опять завоняло. Причём запах этот вплетался в общую какофонию ароматов приютской кухни.

Пригорелого.

Прокисшего.

Старого чана с помоями, которые завтра понесут в свинарник. И даже дерьма. Откуда тут лилиям взяться? А они есть.

— Пусть отдохнут, бедолажные, — на голову легла мягкая Зорькина рука и… тень внутри меня встрепенулась. А рука тотчас убралась, правда, оставив этот мерзотный запах. — Я уж позабочуся… вовсе вон скажу Евдокии Путятичне, что мне помогать будут. Чай, не откажет…

— Несомненно, не откажет, — и Еремей кланяется. — Век вам благодарен буду… а то ж мне аккурат отъехать надобно на денёк-другой, а то и поболе. Вот, думал, кому бы поручить, чтоб приглядели. Сами понимаете, ребятишки тут непростые, то одно случается, то другое…

— Я и пригляжу, — с какой-то неестественною готовностью, даже с радостью произнесла Зорька. И рука её вновь коснулась уже не волос, но шеи.

Да ладно…

— Тогда я буду спокоен.

И главное, готов душу свою в залог поставить, что всё-то — и эта радость, и эти прикосновения, и суетливость неожиданное, — не остались не замеченными.

Еремей попрощался.

И вышел.

— Вот тут… тут, мальчики, будет хорошо, — Зорька подталкивала меня в спину, и Метельку тоже, который зевал и вряд ли соображал хоть что-то. — Там и тёпленько, от печки-то тепло идёт… жар костей не ломит… так бабка моя говаривала. А она знала, да… знала распрекрасно… поляжете… топчанчик хороший, вдвоём места хватит.

— А вы как же? — словно спохватился я. — Вы же ж из-за нас не поспите.

— Ой, много ли мне, старой, надо. И так бессоница замаяла, а так вон завтраком займуся. И капусту почистить ещё. Да, да, капусту почистить.

Комантка, куда нас провела Зорька, была невелика. Даже не комнатка, а кладовка старая, из который и не всё-то вынесли, зато впихнули старый топчан, на который накидали кучу тряпья.

— Вона, ложитесь. Спите спокойно, — велела Зорька строгим голосом. И Метелька послушно забрался на эту груду.

Я последовал примеру.

Зорька заботливо укрыла нас драным одеялом, постояла немного, любуясь, а после уж вышла, аккуратно притворив дверь.

Я выпустил тень.

Осторожненько так. И та, очутившись на свободе, крутанулась, вбирая запахи, в числе прочих и тот, раздражающе-лилейный. Тень затрясла башкою, зафыркала и оскалилась.

Стало быть, не ошиблись.

— Метелька, — шикнул я и пихнул в бок своего то ли приятеля, то ли уже кого-то более важного, чем приятель. — Просыпайся. А то пропустишь всё.

— Чего? — он попытался открыть глаза. И я видел, что ему очень хочется проснуться, но не выходит.

— Сейчас нас убивать придут.

— Чего⁈

— Тише ты! — благо, я вовремя успел рот зажать. — Не ори. Зорька — сумеречник.

— Зорька? Ты… больной? Какой из неё сумеречник⁈

— Не я. Еремей. Слушай, а про неё что говорят?

— Что? Блин… голова… как… не помню.

— Давай, старайся. Думаю, это она. Или зелья подлила какого, или наколдовала.

Или ещё чего, что только сумеречники и могут. А ведь что-то они да могут, такого, особого.

Тень нырнула под кровать и оттуда раздалось громкое чавканье. Вот… знать не хочу, чего она там жрёт, потому что буквально шкурой всею ощущаю, что мне этого знать не надо.

Чисто для сохранения душевного спокойствия не надо.

— Давай же… пролупляй глаза.

— Савка… ты… — Метелька всё же сел и головой затряс. А я прямо ощутил, как моя сила тянется к нему. Как… как из полного сосуда в пустой переливается.

И похоже, мы теперь с ним и вправду как два сосуда. Только он — совсем мелкий.

Пока.

Зато сила выбила из него остатки сонливости.

— Зорька… не, ну… она ж добрая. Хотя и ворует, конечно. А кто не ворует? — Метелька потёр глаза. — Все… но она хоть бы совесть в конец не потерявши.

Так себе аргумент, честно говоря.

Тень подобралась к двери, которую явно заперли. Точно. Я слышал, как задвигают с той стороны засов.

— Что о ней говорили?

— Да чего о ней говорить-то? Она ж так тут, при кухне, при хозяйстве… хотя вот… — он задумался. — Как-то один старшак… ну, той весною… тебя ещё тут не было. Вот… он начал Зорьку доводить. Обзывался там… и ещё как-то пихнул в спину. А ему другие сказали, что не надо её трогать, что у ней глаз дурной… а он не послухал.

— И?

— И шею свернул. Вот с забора сверзся и свернул. Точно… тогда шептать стали, что Зорька так-то добрая, но ежели кто обижать начнёт, то и всё.

Тень просочилась то ли сквозь дверь, то ли в щёлку под нею. И крадучись, осторожненько, направилась на кухню.

Зорька и вправду не спала.

Она танцевала.

Мать вашу… она танцевала! Я прям застыл.

— Ты… чего? — Метелька дёрнул за руку.

— Она танцует.

— Зорька? А как ты… та тварь, да? Твоя? Ты, стало быть, примучил? Ну, тень…

— Тихо. Я смотрю… она так странно танцует. Как…

Как ведьма.

Классическая такая, какими бывают ведьмы из сказок. Руки в бока упёрла, будто себя же поддерживая, и кружится, кружится. Юбки подлетают так, что видны толстые ноги, чулками обтянутые. При том Зорька ещё и напевает что-то себе под нос.

Весёленькое.

— А она давно тут?

— Ну… так-то… да… вроде как, — Метелька скребет голову. — Чтоб тебя… точно. Мне ещё один сказывал, что как Евдокия Путятична дела приняла, так всех-то поганою метлой и погнала. Что из старых тут только Антошка остался…

Антон Павлович?

— … и Зорька. Она-то ещё когда кухнею ведала. Евдокия Путятична её чутка поприжала, ну, чтоб воровала не сильно…

А логика Еремея проста и понятна.

Если три жертвы, то тварь старая. Отожравшаяся.

Если старая, то в приюте давно. И скорее всего ещё с тех времён, когда в этом приюте порядка не было… или когда случился прорыв, с которого тварь и выбралась. Возможно? Вполне.

Тогда осталось лишь отделить старых сотрудников.

Проверить.

Антошка?

Антошка наркоман или… или притворяется? Нет, на ту сторону он меня выпихивал вполне без притворства. И наркоту из травы бодяжить бы стал точно. А имейся у него свой ход на ту сторону, стал бы он рисковать?

Но…

Зорька?

Как?

И почему?

— Скоро, скоро, скоро… — мурлыкал мягкий и совсем не Зорькин голосок. — Ты вернёшься совсем скоро… на этот раз получится… получится-получится. Сладкий-мягкий.

Чтоб тебя.

Не понятно, почему Михаил Иванович до того же не додумался. Или… додумался? У него ведь и опыта побольше, и возможностей. А он… он сделал вид, что загадка тут презагадочнейшая с тайною тайной вкупе, разгадать которую ему не по силам. Зачем?

Или…

А если… если не только Еремей мог почуять тень? Синодники ведь с ними давненько дело имеют. И если… если Михаил Иванович заподозрил? Вот когда меня благословлял или что он там делал? Уверенности не было, а вот сомнения, те появились.

Как заставить меня проявиться?

Зорька остановилась.

Если… подозревает… спрашивать напрямик? Зачем, если солгу? Лучше уж так… случай хороший… тварь уже пыталась убить меня. Значит, попытается снова. Стало быть, рано или поздно я вынужден буду сопротивляться. Человеческими силами с сумеречником не справиться. И тогда…

По спине поползли струйки пота.

В монастырь не хотелось. Категорически. Нет, может, Еремей и ошибается, и не всё так плохо, но…

Зорька чуть качнулась и губы её растянулись:

— Плохой мальчик! — погрозила она тени пальцем. — Очень плохой мальчик… но мы это исправим. Будет хороший. Будет лежать тихонько-тихонько и мамочке не мешать…

Если так, то…

Думай, Громов. Голова дана не только, чтобы в неё есть. Бежать? Некуда бежать. В комнатушке ни окон, ни дверей запасных. А за этой, единственною, тварь, которая неспешно, танцующей походкой, приближается.

— Метелька… ты только не трясись, но нас сейчас реально убивать станут, — сказал я, выдёргивая Метельку из полудрёмы, в которую он опять впал. Вот, чую, какой-то погани она плеснула, то ли в питьё, то ли в еду. Мне вон тоже зевать охота, даже близость смерти как-то не сильно помогает.

Встряхнуться.

Осмотреться…

Ага, а револьвер Еремеев при мне. Как-то вот он и не забрал, а я и не отдал. Хорошо. Пули в нём непростые, поэтому хоть какой-то шанс.

Тень я дёрнул.

Если моя догадка верна — а ничем другим эту вот загадочную тупость опытного дознавателя я объяснить не могу — то её присутствие попытаются зафиксировать. Как? Хрен его знает. Артефакты в этом мире имеются и во множестве. И при наличии теней должны быть способы их обнаружения.

— Савка… — Метелька зашарил вокруг себя. — У меня только нож. Чего делать?

— Лечь. Притворись спящим. И я лягу…

Если уж стрелять, то на поражение.

Тень шмыгнула в щель и, как показалось, с большою охотой. А я услышал тяжёлую поступь Зорьки. Та вроде и кралась на цыпочках, но как-то очень уж громко.

— Когда стрельну… по ситуации. Или бей, или, может, если получится, беги. Кричи… на помощь зови.

Сомневаюсь, что помогут, но да вдруг.

Я вытянулся на топчане, накинув на себя тряпьё. И глаза закрыл. Револьвер положил рядом, придерживая его рукой.

Надеюсь, не подведёт.

Дверь приотворилась совершенно беззвучно. И потянуло… о да, этот запах я не мог не узнать. И от него почувствовал, как на спине волосы дыбом становятся.

— Тук-тук, — пропела Зорька хрипловатым чужим голосом. — А кто там прячется? А я вижу… Ку-ку.

Полное ку-ку.

Причём давно. Но лежим. Спокойненько лежим, делая вид, что уснули.

— Нехорошо обманывать мамочку… мамочка играть пришла! Пришла играть мамочка, а ты, негодяй, прячешься, — в голосе появились нервические нотки. — Плохой мальчик! Плохой!

— Мамочка! — я повернул голову в сторону Зорьки. Готов поспорить, она знает, что я не сплю. — Мамочка… ты ли это?

— Я, сынок, я… ты где?

— Тут, мамочка.

— И я тут! Иди ко мне!

— Не могу.

— Чего же?

— Стра-а-ашно, — проныл я столь капризно, как только получилось. — Тут темно… темно и страшно. А ты ушла…

— Мне надо было. Мамочке пришлось, — отозвалась Зорька. — Мамочка работала… посмотри, что мамочка принесла тебе!

В темноте я вижу и не только огромное тело Зорьки, которая собой заслонила проход, но и дымку, которая теперь это тело окутывала.

— Мамочка! Я так соскучился!

Дымка сочилась из ушей и рта, она пробивалась через кожу, сгущаясь и образуя длинные нити. А те сплетались в жгуты.

Выглядело жутко.

— Мамочка, — немного надрыва в голос. — Иди же ко мне! Обними меня…

— Иду, — сказала Зорька и, раскрыв руки, будто и вправду собиралась обнять, шагнула ко мне.